Предыдущая публикация
Я уже одевалась на работу, когда позвонила мама.
«Маришка», — голос звучал встревоженно. — «Что у вас там происходит? Лариса приехала вся в слезах, говорит, ты её выгоняешь с Дениской...»
Я почувствовала, как желудок сжимается от холода.
«Мам, а она тебе сказала, что считает мою квартиру общей собственностью? И требует долю?»
«Мариночка, ну что ты... Она просто в стрессе после развода, ты же понимаешь. Вы же родные люди, сёстры... Неужели нельзя как-то договориться?»
Я прикрыла глаза. Знакомая песня. Всю жизнь: «Ну вы же сёстры, ну уступи, ты же старше...». Нет, не старше — младше. Но это не имело значения. Важно было одно: сохранить мир. Любой ценой. Моей ценой.
«Мам, слушай», — я старалась говорить твёрдо, но не грубо. — «Эту квартиру я выплачиваю сама. Деньги, которые вы мне дали на взнос — подарок, а не общак на двоих сестёр. Лариса получила такую же сумму на свадьбу — мы тогда все вместе обсуждали, что это честно. Что теперь изменилось?»
В детстве мне снился сон. Один и тот же, годами. Будто я бегу по коридору, а за мной — темнота. Я бегу, задыхаясь, а впереди — дверь. И за этой дверью — свет, мама, папа, дом. Надо только добежать. Я просыпалась в поту, с бешено колотящимся сердцем, за секунду до того, как пальцы коснутся дверной ручки.
Теперь я ехала к родителям, и мне казалось, что я снова бегу по тому коридору. Только теперь я не знала, что ждёт за дверью. Кого я там найду — родных людей или чужаков?
Отец открыл дверь, кивнул. Мама суетилась на кухне, гремела посудой. В гостиной, на диване, сидела Лариса с заплаканным, опухшим лицом. Денис остался у меня дома — вернее, в моём доме, который теперь отчего-то стал спорной территорией. Я оставила ему денег на пиццу и обещание, что всё будет хорошо. Пустое обещание — я сама в него не верила.
«Ну что, договоримся как люди?» — спросил отец, разливая чай. Стол был накрыт, как на переговоры великих держав — конфеты, печенье, варенье в вазочке. Мама всегда так делала: если есть угощение, значит, всё будет хорошо.
«О чём тут договариваться?» — я пожала плечами. — «Лара хочет получить долю в моей квартире, которую я выплачиваю сама. Что тут обсуждать?»
«Мариночка», — мама тронула меня за руку. — «Ну нельзя так категорично. Лариса просто хочет...»
«Я знаю, чего она хочет», — я отодвинула чашку. — «Она хочет денег. И почему-то решила взять их у меня, а не у своего бывшего мужа».
«Он не даёт», — всхлипнула Лариса. — «Алименты — копейки, да и те приходится выбивать через суд».
«А я тут при чём?» — спросила я устало.
«Ты не понимаешь», — Лариса вдруг выпрямилась. — «Я осталась одна, с ребёнком, без жилья. А у тебя — квартира, которая без родителей вообще бы не появилась. И что, неужели нельзя помочь родной сестре?»
«Я помогаю», — я почувствовала, как внутри снова поднимается волна злости. — «Уже два месяца вы живёте у меня бесплатно. Я кормлю тебя и Дениса. Я отдала вам свою гостиную, а сама ютюсь в спальне. И вместо благодарности ты заявляешь права на мою квартиру?»
«Девочки, ну что же вы...» — мама всплеснула руками. — «Надо просто спокойно обсудить...»
«А что обсуждать, мам?» — я повернулась к ней. — «Когда вы дали мне деньги на первый взнос, это был подарок или заём? Что вы тогда сказали?»
Мама растерянно посмотрела на отца. Тот кашлянул, поёрзал на стуле.
«Ну, подарок, конечно. На новую жизнь».
«А Ларисе вы что подарили?»
«Свадьбу...» — тихо ответила мама.
«Именно. Свадьбу, которую она сама выбрала. Не квартиру, не машину, не образование — а праздник на один день. И это был её выбор. Теперь она требует, чтобы я расплачивалась за её ошибки. Это справедливо?»
Тишина повисла, как грозовая туча. Я видела, как меняются лица — растерянность на лице матери, неловкость у отца, злость у Ларисы.
«Господи, какая же ты...» — начала Лариса.
«Дочь», — вдруг сказал отец, и мы все трое замолчали. Он положил руку на стол — большую, в старческих пятнах, с вздувшимися венами. Рука человека, который всю жизнь что-то строил, что-то нёс, за что-то отвечал. — «Лара права в одном — мы действительно дали тебе деньги. Большие по нашим меркам. И да, мы дали ей примерно столько же на свадьбу. Это было справедливо».
«Вот!» — торжествующе сказала Лариса.
«Но», — отец поднял палец. — «Это были подарки. Каждой из вас. И ни одна из вас не имеет права претендовать на подарок другой».
Лариса потемнела лицом:
«Пап, ты не понимаешь. Мне нужны деньги. Мне нечем платить за съёмную квартиру, нечем кормить Дениса...»
«Значит, продавай свою машину», — отрезал отец. — «Она стоит прилично».
Лариса осеклась. Машина — последний оплот её прежней жизни, блестящий немецкий седан, на котором она гордо выезжала из ворот после развода. Её сокровище, её гордость.
«Но это же...» — она запнулась.
«Это твоя собственность. Как квартира — собственность Марины. И если ты не готова отдать своё, почему должна отдавать она?»
Это было как удар грома. Я не ожидала, что отец встанет на мою сторону. Всю жизнь — всё поровну, никаких обид, вы же сёстры. А тут — внезапная кристальная ясность, без поблажек и уговоров.
«Марина права», — сказал он твёрдо. — «И не вздумай больше заводить эти разговоры про долю. Это нечестно».
Мама ахнула, прижала руку ко рту. Лариса застыла с открытым ртом. А я почувствовала, как из горла рвётся что-то похожее на смех — нервный, почти истерический. Я сдержалась, просто отпила чай, коснувшись губами горячего фарфора.
«Спасибо, папа», — только и сказала я.
Мы сидели ещё час. Говорили о какой-то ерунде. О погоде, о новом сериале, о том, что у соседей родилась двойня. Но что-то сдвинулось между нами, какие-то невидимые тектонические плиты. Из-под растрескавшейся земли проросли новые побеги — маленькие, хрупкие, но настоящие.
Я уезжала от родителей с лёгким сердцем. В машине включила радио — какая-то древняя песня из юности, про любовь и весну. Я подпевала, барабаня пальцами по рулю, и думала: вот как бывает. Годами носишь в себе страх, что однажды тебя предадут даже самые близкие. А потом понимаешь, что если стоять за себя, если говорить правду — даже горькую, то люди, которые тебя действительно любят, услышат. Не все, но те, кто важны.
После той встречи с родителями всё изменилось. Не сразу, не одним махом — так не бывает. Но что-то сдвинулось в наших отношениях, появилась какая-то определенность.
Лариса съехала через неделю. Молча собрала вещи, затолкала их в те же сумки, с которыми пришла. Денис помогал ей, бросая на меня короткие взгляды — не злые, скорее растерянные. Я не вмешивалась, только сварила им кофе напоследок.
«Нашла квартиру?» — спросила я, когда они стояли в дверях, готовые уходить.
«Да», — кивнула Лариса. — «Недалеко от Денискиной школы. Маленькая, но нам хватит».
Мы стояли друг напротив друга — две женщины с одинаковыми ямочками на подбородке и такие бесконечно разные. Сёстры, которые вдруг стали почти чужими.
«Удачи», — сказала я, не находя других слов.
Она поджала губы, кивнула. Денис неожиданно шагнул ко мне, обнял — быстро, неловко, как умеют только подростки. И они ушли.
А потом потянулись дни. Недели. Я снова жила одна в своей квартире — убрала раскладной диван, расставила книги, развесила картины. Ходила на работу, встречалась с друзьями, варила себе кофе по утрам. Всё как раньше, до их появления. Но что-то во мне изменилось — я больше не боялась быть «плохой», не лезла из кожи вон, чтобы всем угодить.
Родители звонили чаще обычного. Словно боясь, что я обиделась. Я не обижалась — наоборот, испытывала странную благодарность. Впервые за долгие годы я почувствовала, что меня услышали. Что моя правда тоже имеет значение.
От Ларисы не было вестей четыре месяца. А потом пришло сообщение — короткое, как выдох:
«Ты была права. Прости».
Я долго сидела, глядя на экран телефона. Потом ответила:
«И ты».
Это не было настоящим примирением — скорее, первым неловким шагом. Короткий обмен сообщениями, ничего больше. Но и это уже что-то.
Недавно я встретила её в супермаркете — она выбирала фрукты, придирчиво осматривая каждое яблоко. Похудевшая, в новой стрижке, с какой-то незнакомой решимостью в глазах.
«Привет», — сказала я, остановившись рядом.
Она вздрогнула, обернулась. Замерла на секунду, а потом улыбнулась — неуверенно, словно пробуя воду пальцами.
«Привет. Как ты?»
«Нормально. А вы как?»
«Справляемся», — она пожала плечами. — «Денис поступил в художественную школу. Оказывается, он неплохо рисует».
«Здорово», — искренне сказала я.
Мы стояли у прилавка с фруктами — две женщины, когда-то бывшие ближе некуда, а теперь разделённые невидимой стеной. И всё же что-то было в воздухе — какое-то лёгкое дуновение надежды.
«Хочешь, зайдём куда-нибудь выпить кофе?» — вдруг предложила она.
Я помедлила. В груди что-то сжалось — недоверие, обида, страх новой боли. Но за ними билось и что-то другое — тихое, упрямое: мы всё-таки сёстры. Не потому, что так положено, не из чувства долга. А потому, что когда-то собирали малину в одинаковые кружки и мечтали о домах с голубыми ставнями.
«Хочу», — ответила я. И это была правда.
В детстве мне снился сон. Один и тот же, годами. Будто я бегу по коридору, а за мной — темнота. Я бегу, задыхаясь, а впереди — дверь. И за этой дверью — свет, мама, папа, дом. Надо только добежать. Я просыпалась в поту, с бешено колотящимся сердцем, за секунду до того, как пальцы коснутся дверной ручки.
Теперь я ехала к родителям, и мне казалось, что я снова бегу по тому коридору. Только теперь я не знала, что ждёт за дверью. Кого я там найду — родных людей или чужаков?
Отец открыл дверь, кивнул. Мама суетилась на кухне, гремела посудой. В гостиной, на диване, сидела Лариса с заплаканным, опухшим лицом. Денис остался у меня дома — вернее, в моём доме, который теперь отчего-то стал спорной территорией. Я оставила ему денег на пиццу и обещание, что всё будет хорошо. Пустое обещание — я сама в него не верила.
«Ну что, договоримся как люди?» — спросил отец, разливая чай. Стол был накрыт, как на переговоры великих держав — конфеты, печенье, варенье в вазочке. Мама всегда так делала: если есть угощение, значит, всё будет хорошо.
«О чём тут договариваться?» — я пожала плечами. — «Лара хочет получить долю в моей квартире, которую я выплачиваю сама. Что тут обсуждать?»
«Мариночка», — мама тронула меня за руку. — «Ну нельзя так категорично. Лариса просто хочет...»
«Я знаю, чего она хочет», — я отодвинула чашку. — «Она хочет денег. И почему-то решила взять их у меня, а не у своего бывшего мужа».
«Он не даёт», — всхлипнула Лариса. — «Алименты — копейки, да и те приходится выбивать через суд».
«А я тут при чём?» — спросила я устало.
«Ты не понимаешь», — Лариса вдруг выпрямилась. — «Я осталась одна, с ребёнком, без жилья. А у тебя — квартира, которая без родителей вообще бы не появилась. И что, неужели нельзя помочь родной сестре?»
«Я помогаю», — я почувствовала, как внутри снова поднимается волна злости. — «Уже два месяца вы живёте у меня бесплатно. Я кормлю тебя и Дениса. Я отдала вам свою гостиную, а сама ютюсь в спальне. И вместо благодарности ты заявляешь права на мою квартиру?»
«Девочки, ну что же вы...» — мама всплеснула руками. — «Надо просто спокойно обсудить...»
«А что обсуждать, мам?» — я повернулась к ней. — «Когда вы дали мне деньги на первый взнос, это был подарок или заём? Что вы тогда сказали?»
Мама растерянно посмотрела на отца. Тот кашлянул, поёрзал на стуле.
«Ну, подарок, конечно. На новую жизнь».
«А Ларисе вы что подарили?»
«Свадьбу...» — тихо ответила мама.
«Именно. Свадьбу, которую она сама выбрала. Не квартиру, не машину, не образование — а праздник на один день. И это был её выбор. Теперь она требует, чтобы я расплачивалась за её ошибки. Это справедливо?»
Тишина повисла, как грозовая туча. Я видела, как меняются лица — растерянность на лице матери, неловкость у отца, злость у Ларисы.
«Господи, какая же ты...» — начала Лариса.
«Дочь», — вдруг сказал отец, и мы все трое замолчали. Он положил руку на стол — большую, в старческих пятнах, с вздувшимися венами. Рука человека, который всю жизнь что-то строил, что-то нёс, за что-то отвечал. — «Лара права в одном — мы действительно дали тебе деньги. Большие по нашим меркам. И да, мы дали ей примерно столько же на свадьбу. Это было справедливо».
«Вот!» — торжествующе сказала Лариса.
«Но», — отец поднял палец. — «Это были подарки. Каждой из вас. И ни одна из вас не имеет права претендовать на подарок другой».
Лариса потемнела лицом:
«Пап, ты не понимаешь. Мне нужны деньги. Мне нечем платить за съёмную квартиру, нечем кормить Дениса...»
«Значит, продавай свою машину», — отрезал отец. — «Она стоит прилично».
Лариса осеклась. Машина — последний оплот её прежней жизни, блестящий немецкий седан, на котором она гордо выезжала из ворот после развода. Её сокровище, её гордость.
«Но это же...» — она запнулась.
«Это твоя собственность. Как квартира — собственность Марины. И если ты не готова отдать своё, почему должна отдавать она?»
Это было как удар грома. Я не ожидала, что отец встанет на мою сторону. Всю жизнь — всё поровну, никаких обид, вы же сёстры. А тут — внезапная кристальная ясность, без поблажек и уговоров.
«Марина права», — сказал он твёрдо. — «И не вздумай больше заводить эти разговоры про долю. Это нечестно».
Мама ахнула, прижала руку ко рту. Лариса застыла с открытым ртом. А я почувствовала, как из горла рвётся что-то похожее на смех — нервный, почти истерический. Я сдержалась, просто отпила чай, коснувшись губами горячего фарфора.
«Спасибо, папа», — только и сказала я.
Мы сидели ещё час. Говорили о какой-то ерунде. О погоде, о новом сериале, о том, что у соседей родилась двойня. Но что-то сдвинулось между нами, какие-то невидимые тектонические плиты. Из-под растрескавшейся земли проросли новые побеги — маленькие, хрупкие, но настоящие.
Я уезжала от родителей с лёгким сердцем. В машине включила радио — какая-то древняя песня из юности, про любовь и весну. Я подпевала, барабаня пальцами по рулю, и думала: вот как бывает. Годами носишь в себе страх, что однажды тебя предадут даже самые близкие. А потом понимаешь, что если стоять за себя, если говорить правду — даже горькую, то люди, которые тебя действительно любят, услышат. Не все, но те, кто важны.
После той встречи с родителями всё изменилось. Не сразу, не одним махом — так не бывает. Но что-то сдвинулось в наших отношениях, появилась какая-то определенность.
Лариса съехала через неделю. Молча собрала вещи, затолкала их в те же сумки, с которыми пришла. Денис помогал ей, бросая на меня короткие взгляды — не злые, скорее растерянные. Я не вмешивалась, только сварила им кофе напоследок.
«Нашла квартиру?» — спросила я, когда они стояли в дверях, готовые уходить.
«Да», — кивнула Лариса. — «Недалеко от Денискиной школы. Маленькая, но нам хватит».
Мы стояли друг напротив друга — две женщины с одинаковыми ямочками на подбородке и такие бесконечно разные. Сёстры, которые вдруг стали почти чужими.
«Удачи», — сказала я, не находя других слов.
Она поджала губы, кивнула. Денис неожиданно шагнул ко мне, обнял — быстро, неловко, как умеют только подростки. И они ушли.
А потом потянулись дни. Недели. Я снова жила одна в своей квартире — убрала раскладной диван, расставила книги, развесила картины. Ходила на работу, встречалась с друзьями, варила себе кофе по утрам. Всё как раньше, до их появления. Но что-то во мне изменилось — я больше не боялась быть «плохой», не лезла из кожи вон, чтобы всем угодить.
Родители звонили чаще обычного. Словно боясь, что я обиделась. Я не обижалась — наоборот, испытывала странную благодарность. Впервые за долгие годы я почувствовала, что меня услышали. Что моя правда тоже имеет значение.
От Ларисы не было вестей четыре месяца. А потом пришло сообщение — короткое, как выдох:
«Ты была права. Прости».
Я долго сидела, глядя на экран телефона. Потом ответила:
«И ты».
Это не было настоящим примирением — скорее, первым неловким шагом. Короткий обмен сообщениями, ничего больше. Но и это уже что-то.
Недавно я встретила её в супермаркете — она выбирала фрукты, придирчиво осматривая каждое яблоко. Похудевшая, в новой стрижке, с какой-то незнакомой решимостью в глазах.
«Привет», — сказала я, остановившись рядом.
Она вздрогнула, обернулась. Замерла на секунду, а потом улыбнулась — неуверенно, словно пробуя воду пальцами.
«Привет. Как ты?»
«Нормально. А вы как?»
«Справляемся», — она пожала плечами. — «Денис поступил в художественную школу. Оказывается, он неплохо рисует».
«Здорово», — искренне сказала я.
Мы стояли у прилавка с фруктами — две женщины, когда-то бывшие ближе некуда, а теперь разделённые невидимой стеной. И всё же что-то было в воздухе — какое-то лёгкое дуновение надежды.
«Хочешь, зайдём куда-нибудь выпить кофе?» — вдруг предложила она.
Я помедлила. В груди что-то сжалось — недоверие, обида, страх новой боли. Но за ними билось и что-то другое — тихое, упрямое: мы всё-таки сёстры. Не потому, что так положено, не из чувства долга. А потому, что когда-то собирали малину в одинаковые кружки и мечтали о домах с голубыми ставнями.
«Хочу», — ответила я. И это была правда.
Следующая публикация
Комментарии 3