Наверное, это было обидно. Я сразу поняла — задела его за живое. Но он не вспылил. Только пожал плечами и тихо ответил: — Ты знаешь, когда ты один с ребёнком, работа — это просто место, где тебе платят деньги, чтобы ты мог купить ей сапожки. Всё.

Той ночью я долго не могла уснуть. Рядом посапывал Сергей, привычно положив руку мне на плечо. Но что-то изменилось. Он стал другим — и дело не в том, что он научился готовить и стирать. Он как будто повзрослел. За этот год, что меня не было, он стал... надёжнее, что ли. Раньше я всегда была уверена, что если случится что-то серьёзное, спасать будет мне. А теперь уже не знаю.

Когда выходные закончились, и я садилась в поезд, он стоял на перроне с Валюшкой на руках. Она спросила: — А когда мама вернётся? — Скоро, — ответил Сергей. — Совсем скоро.

Осталось подождать всего три месяца. А потом... всё будет хорошо. Я буду учиться в пединституте Черёмушек, мы снова станем нормальной семьёй. Валюшка перестанет считать отца лучшим специалистом по манной каше. Сергей вернётся к своим чертежам и расчётам.

Всё будет как раньше. Ну, почти как раньше.

Только я не знала, что Сергей, который приучился к домашним делам, к порядку, к своему режиму — это уже совсем не тот Сергей, с которым мы начинали эту историю.

Когда я окончательно вернулась, через три месяца, всё оказалось... странно. Как будто я гостья в собственном доме. Валюшка капризничала, если я её причёсывала — не так, как папа. Плевалась манной кашей — не такая, как папа варит. Сергей сам гладил себе рубашки, хотя я предлагала помочь.

Я-то думала, что вернусь героиней-спасительницей, а оказалось, что никто тут особо и не тонул.

Первая неделя после возвращения была похожа на бой местного значения. Я пыталась восстановить свои позиции в квартире, а Сергей с Валюшкой, сами того не осознавая, сопротивлялись.

— Валя, к обеду винегрет будет, — сказала я однажды. — Не хочу винегрет. Хочу как папа делает, — насупилась дочь. — А как папа делает? — С горошком сверху, цветочком.

Я посмотрела на Сергея. Тот смутился: — Ну, я ей выкладываю горошек в форме цветка. Так она лучше ест.

«Боже мой, — подумала я, — он даже сервировкой занимается».

Или вот: однажды утром Сергей обнаружил, что на его рубашке нет одной пуговицы. — Ничего, я пришью, — сказала я, довольная, что наконец-то пригожусь. — Да не надо, я сам.

И достал из тумбочки коробку с нитками. Разноцветными. Аккуратно подобранными по оттенкам. С воткнутыми иголками.

— Откуда у тебя такая коробка? — оторопела я. — Купил в галантерее. А что? — Просто... я в нашей семье, по-моему, никогда ей не пользовалась. — А, — он махнул рукой. — Это когда Валюшка пошла в садик, ей нужно было на всю одежду метки пришить. Вот и научился заодно.

Вечером я обнаружила, что Сергей заранее гладит Вале платья на неделю вперёд. Развешивает их в шкафу по дням недели. «Как белье в прачечной», — подумала я, разглядывая эту систему.

— Зачем? — спросила его. — Так проще утром собираться. У нас там с Валькой конвейер: она умывается, я завтрак готовлю. Потом она ест, а я посуду мою. И времени в обрез, чтобы успеть к восьми, когда детсад открывается.

— Я могу теперь помогать, — сказала я. — У меня лекции только с девяти.

В глазах Сергея мелькнуло что-то странное. Как будто раздражение. Или сомнение.

— Конечно, — сказал он. — Только мы уже привыкли...

«Мы», — мысленно повторила я. Они теперь были «мы». А я?

Через неделю, когда я уже почти свыклась с мыслью, что в этом доме больше не главная, произошел разговор, который всё перевернул.

Я вернулась с лекций, поиграла с Валюшкой, уложила её спать. Сергей в это время перебирал бельё в комоде.

— Что ты ищешь? — спросила я. — Да вот думаю, может, что-то постирать?

Он вытаскивал наволочки, осматривал их на свет, возвращал обратно.

— Постирать? — переспросила я. — Ага... Всё чисто. — Погладить? — он открыл другой ящик. — Всё гладко. — Серёж, ты в порядке?

Он закрыл шкаф, сел на краешек дивана и вдруг сказал: — Знаешь, теперь понимаю мужиков с гаражами и удочками. Когда у тебя всё отняли — даже стирку, — начинаешь искать хоть какой-то смысл жизни.

Я опешила. — В каком смысле — отняли? — Я привык, понимаешь? — он смотрел в окно, не на меня. — Целый год я сам решал, что готовить, как мыть окна, как с ребёнком гулять... Это было моё. А теперь вроде как должен всё тебе обратно передать. И кто я теперь?

В его голосе была такая растерянность, что я не выдержала — села рядом, взяла за руку: — Но ты же не обязан был всё это делать. Ты же мужчина, инженер...

Он вдруг горько рассмеялся: — Инженер... Знаешь, сколько нас таких умников в институте? Тридцать человек на отделе. И все делают одни и те же расчёты. А дома... дома я был нужен. По-настоящему. Когда Валька болела с температурой, и я её на руках всю ночь носил, чтобы она уснула — вот тогда я чувствовал, что делаю что-то важное. А не когда косинусы в формулы подставляю.

— И что, — я не верила своим ушам, — ты хочешь остаться домохозяйкой?

— Не передёргивай, — он поморщился. — Просто... я не хочу быть как дядя Толя из третьего подъезда. Приходит с работы, газету читает, а жена вокруг крутится: «тапки надень, суп поешь». И так до пенсии. Он даже не знает, в какой комнате у них веник хранится. А потом эти мужики идут в гараж, потому что дома им делать нечего. Я не хочу так.

Мы долго молчали. Я размышляла, что сказать в ответ на этот неожиданный монолог.

— А я? — спросила наконец. — Что мне в этой истории делать?

— Не знаю, — честно признался он. — Может, найдём золотую середину?

Той ночью я долго не могла уснуть. Переваривала нашу беседу. Перебирала в голове разные варианты. Как же нам найти эту самую середину? Я была воспитана на твердом убеждении, что мужчина работает, а женщина ведёт хозяйство. «Любит мужа, примет мужа — ласки мужние и грубость...» — это была неоспоримая система координат. С Сергеем она рухнула.

Утром я проснулась с чётким планом действий. Встала, оделась, растолкала мужа: — Подъём, товарищ инженер! Сегодня мы проведём революцию.

— Что? — сонно моргал он. — У нас новый порядок. Я учусь и работаю, так? У тебя работа и ребёнок, так? Значит, делим обязанности поровну.

Муж сел на кровати, протирая глаза: — И как ты это себе представляешь?

— Ну, например, — я заговорщически понизила голос, — ты оставляешь себе пылесос. Я учусь и работаю, у меня нет времени быть твоей служанкой.

Он не сразу понял, что это шутка. А когда до него дошло, рассмеялся так громко, что разбудил Валюшку.

— Лид, — сказал он, — ты иногда такая... Стоп. Так ты не против, чтобы я...

— Чтобы ты продолжал быть хорошим отцом? Нет, не против. Только теперь мы это разделим. Понимаешь? Чтобы оба делали всё.

— А если я лучше справляюсь с готовкой? — А если я лучше с глажкой? — Значит, так и делаем, — подвёл итог он. — По способностям.

Валя, сонная, пришлёпала к нам в комнату, забралась на кровать между нами.

— Мам, пап, вы чего такие шумные? — и устроилась, как между двумя подушками.

Я посмотрела на Сергея, он — на меня. И мы оба поняли: она права. Нужно быть рядом, а какие там обязанности — это не самое главное.

«Стирка по субботам» — так мы теперь жили. Чёткое расписание как в армии, только с человеческим лицом. Сергей стирал и готовил, я гладила и пылесосила, вместе убирали и ходили в магазин, по очереди забирали Валюшку из садика. Его коллеги крутили пальцем у виска, когда узнавали, что он сам печёт пироги. Мои однокурсницы шушукались, что я «сижу у мужа на шее», потому что он стирает своё белье сам.

Сергей никогда не жаловался. Только иногда, когда был особенно вымотан, говорил: — Теперь я знаю, почему наши бабушки сидели у подъезда с таким достоинством. Они своё отработали. Своё отвоевали.

Однажды к нам зашёл его начальник отдела — немолодой уже мужчина с пузцом и вечно красным лицом. Застал картину: я за учебниками, Сергей на кухне, в переднике, что-то помешивает в кастрюле.

— Курочкин, — опешил начальник, — ты что, сам готовишь?

— Да, — спокойно ответил Сергей, переворачивая котлеты, — а что?

— Ничего, — замялся гость, — просто... не мужское это дело.

— А когда я пелёнки стирал, это было мужское?

Начальник только крякнул и перевёл разговор. А потом, уже в дверях, хитро прищурился и спросил у меня: — А вы... не боитесь?

— Чего?

— Ну... — он замялся. — Что муж... того... на сторону не пойдет?

Я чуть не рассмеялась. Сергей? Который складывает рубашки идеальными квадратиками и знает двадцать три способа приготовления гречки? Да откуда у него на это время? Но вслух сказала только: — Нет, что вы. Не боюсь.

В первое лето всей семьёй мы поехали на дачу к моим родителям. Папа был шокирован, когда Сергей вызвался помогать с обедом.

— Зятёк, забей, — папа похлопал его по плечу. — Пойдём лучше забор поправим. Тут работа для настоящих мужиков.

— А борщ варить — для ненастоящих? — искренне удивился Сергей. И пошёл на кухню помогать маме.

После полдника мы ходили на речку. Сергей расстелил одеяло, достал из сумки игрушки для Валюшки и книжку. Расположился читать. Краем глаза я видела, как отец качает головой.

— Что, Сережа тоже любит почитать? — спросил отец вечером.

— А что в этом такого?

— Понимаешь... мужчины обычно предпочитают активный отдых.

— А помнишь, как он ночами с температурящим ребёнком носился? Это тоже была работа для настоящих мужчин, — улыбнулась я.

Родители так и не поняли наш уклад. Что ж, им повезло жить в чёрно-белом мире, где всё разложено по полочкам: мужское — налево, женское — направо. А мы попали в цветной мир, с полутонами и оттенками. Он сложнее, но и интереснее.

Сергей в конце концов нашёл баланс: продолжал работать инженером, иногда задерживался на важных проектах, но дома всегда был готов и к стирке, и к готовке, и к прогулкам с ребёнком. А иногда, в выходные, отпрашивался на рыбалку — но не для того, чтобы сбежать от дома, а чтобы побыть наедине с собой. И всегда возвращался, причём не только с рыбой, но и с новыми идеями: что приготовить, какой цветок посадить на балконе, как украсить Валюшкину комнату.

Однажды, когда мы уже закончили с делами и просто пили чай на кухне, Сергей сказал: — Знаешь, у нас на работе все хвастаются новыми магнитофонами и мотоциклами. А я вот шутил как-то, что мечтаю о посудомойке.

— И что?

— Все смеялись. А потом Николаич, который с сорок пятого года в строю, подошёл и сказал: «Молодец. Только тот, кто стирал марлевые подгузники, знает цену отглаженной рубашке».

Мы рассмеялись. Это была наша внутренняя шутка теперь — про подгузники и рубашки. Про то, как жизнь всё перевернула, закрутила и выдала нам не то, чего мы ждали, а то, что на самом деле было нужно.

Валюшка, уже шестилетняя, деловито раскладывала на столе счётные палочки — готовилась к школе.

— Пап, — сказала она, не поднимая головы, — а ты как думаешь, в школе будет интересно?

— Конечно, — ответил он, — ты же там научишься читать.

— Я уже умею, — гордо сказала дочь. — Ты же меня научил.

Вот так и жили. Не то чтобы идеально. Иногда ссорились, иногда уставали друг от друга. Но всегда знали — мы вместе. Даже если не совсем обычным способом.