В голове вертелись обрывки мыслей. Хотелось войти, сказать что-то вроде: "Ну что вы, в самом деле, из-за таких пустяков..." Но другая часть меня, та, что тридцать лет проработала в школе, подсказывала: это не пустяки. Это принцип. И сдаться сейчас — всё равно что позволить восьмиклассникам есть на уроке. Дашь слабину — сядут на шею.

Я вернулась к себе. Валерка смотрел футбол, убавив звук почти до шёпота.

— Ну и что решим? — спросил, не отрывая глаз от экрана.

— А что тут решать? — огрызнулась я. — Я тут, между прочим, шестьдесят лет живу. Это мой дом. И если мне хочется пользоваться духами, которые муж подарил...

Он повернулся, посмотрел на меня внимательно. Не перебивает, просто смотрит. И от этого ещё обиднее. Сказал бы уже что-нибудь.

— Что? — не выдержала я.

— Ты не о том думаешь, Вера, — тихо проговорил он. — Не о духах речь.

Я отвернулась к окну. Там в темноте мигали фонари, проезжали машины, шли припозднившиеся прохожие. Город жил своей жизнью, а я стояла, застывшая, с комком в горле, и не понимала, что на меня накатило. Злость? Обида? Бессилие?

— Я их приютила, — прошептала я. — Кормлю, пою, с ребёнком сижу...

Валерка молчал. И только тихо скрипнул диван, когда он поднялся и ушёл на кухню.

Ночью я не спала. Перебирала в голове всё, что сделала для Димки с Валей. Вспоминала, как невестка скривилась, говоря о запахе. "Меня тошнит", — передразнила я её мысленно. Спать не хотелось. Я встала, надела халат и вышла в тёмный коридор.

На кухне включила маленький ночник — тусклый, желтоватый. Чайник закипел бесшумно. Только тихое бульканье и щелчок кнопки. Я обхватила кружку ладонями, грея озябшие пальцы. И тут услышала шаги.

На пороге кухни стоял Дима. Заспанный, в футболке и домашних штанах.

— Не спится? — спросил он хрипло.

— Да вот, чай завариваю, — я отвернулась к окну. — Ты-то чего не спишь?

— Максимка плачет, никак не уложить, — он тяжело опустился на стул напротив. — Валя извелась вся.

— Зубы, наверное, режутся, — машинально ответила я. — У него в таких случаях левая щека краснеет.

Мы помолчали. Я мешала чай в кружке, хотя сахар давно растворился.

— Мам, — Димка смотрел в пол, — ты прости Валю. Она не со зла. У неё правда аллергия на парфюмерию. Ещё с университета. А после родов обострилось.

— И что же она молчала раньше? — холодно спросила я, хотя чувствовала, как что-то начинает разжиматься внутри.

— Боялась тебя расстроить.

Я хмыкнула. Ну-ну. Расстроить она боялась. А теперь, значит, не боится.

— Она сказала, что мы переедем, если тебе так важны эти духи, — продолжил Дима.

Я замерла.

— Переедете? Куда? У вас денег нет даже на аренду.

— К её родителям. Они зовут.

— В Саратов?! — я так резко поставила кружку, что чай выплеснулся на стол. — Ты с ума сошёл? А работа? А Максимка? Я же его почти не увижу...

— Мам, — Димка наконец поднял на меня глаза, — мы просто не можем... так. Это не прихоть, понимаешь? Для Вали это не блажь.

Мы молчали. И это было страшнее всего. Не крики, не упрёки — тишина, в которой я точно поняла: они уйдут. Из-за духов, из-за запаха, из-за меня.

— Хорошо, — сказала я наконец. — Я не буду пользоваться духами. Вообще. Выброшу.

— Дело не в духах, мам, — вздохнул Дима.

— А в чём?!

— В том, что ты даже не попыталась понять.

В этот момент из комнаты Димы донёсся громкий плач Максимки. Мой сын тут же вскочил, глянул на часы — три ночи — и бросился к двери.

— Я помогу, — сказала я автоматически, поднимаясь.

— Не надо, — отрезал Дима. — Мы сами.

И вышел. А я осталась сидеть на кухне, оглушённая. Хотелось догнать его, крикнуть что-то вроде: "Ты неблагодарный!" или "Я для тебя всё..." — но слова застряли в горле.

Утром их не было. Ушли рано, не предупредив. Я испекла блины, накрыла на стол, ждала, когда проснутся... А они даже не позавтракали. Прошли мимо кухни, хлопнули дверью. На всякий случай я проверила шкаф — все вещи на месте. Вернутся. Куда им деваться.

Часам к двенадцати позвонила Валина мать. Голос такой участливый, прямо сахарный.

— Вера Петровна, как вы там? Всё хорошо?

— Замечательно, — скрипнула я. — А что?

— Ну... Валюша позвонила, сказала, что к нам на недельку приедут. Я думала, может, что случилось?

Я сжала трубку так, что пластик затрещал. Недельку, значит. Без предупреждения. Просто собрались и уехали.

— Нет, всё хорошо, — выдавила я. — Проведают вас, и обратно.

— Конечно-конечно, — затараторила Валина мать. — Они уж в поезд сели, звонили. У Максимки температура, Валя встревожена...

Температура?! Я охнула. Почему мне не сказали? Что случилось, когда? А я... я даже лекарства не дала. И вместо того, чтобы быть благодарной невестке за заботу о внуке, устроила скандал из-за каких-то дурацких духов.

— Сколько температура? — выдохнула я. — Что врач сказал?

— Да что вы так волнуетесь, — засмеялась свекровь. — Тридцать семь и два. Наверно, зубки...

Мне хотелось кричать. От бессилия, от того, что ни на что не влияю. Температура, поезд, зубы — а я здесь, в пустой квартире, смотрю на остывшие блины и бутылочку Шанель, из-за которой теперь не увижу внука неделю. Или дольше.

Прошёл месяц. Самый длинный месяц в моей жизни. Без ночных концертов Максимки, без его игрушек, разбросанных по квартире, без запаха детского крема и пюрешек. Я каждый день звонила Валиной матери. Та отвечала скупо: — Всё хорошо, Вера Петровна. Не волнуйтесь.

И давала трубку Диме. Он рассказывал, что Максимка научился говорить новые слова, что у него прорезался ещё один зуб, что они нашли хорошего педиатра... Всё вроде нормально. Только не говорил, когда вернётся. А я не спрашивала — гордость не позволяла. Да и спросишь — потом ещё разочаровываться.

— Весь твой шкаф провонялся этими духами, — сказал Валерка как-то утром, выбирая рубашку. — Может, выбросишь их уже?

Я молча смотрела на флакон на полке. Нетронутый, запечатанный.

— Нечего добру пропадать, — пробормотала я. — Светке подарю, из параллели. Она давно спрашивает.

Я отдала духи Светке. Она растрогалась, обняла меня, сказала, что у неё день рождения через три дня и это лучший подарок. Врала, конечно, — день рождения у неё в сентябре. Но мне было приятно.

Дома без духов стало... обычно. Тихо. Пусто. Я проветрила шкаф, постирала все занавески, вымыла полы с уксусом. К чёрту эти запахи. Все. Даже новый кондиционер для белья купила — без отдушки. Пусть пахнет ничем. Зато внук вернётся.

А они всё не возвращались.

Пока однажды, в выходной, я не услышала звонок в дверь. Открыла — Дима. Один. Словно постарел за этот месяц. Переступил порог неуверенно, будто спрашивая разрешения.

— Можно войти?

Я молча отступила, пропуская его в квартиру. Хотелось схватить, прижать к себе, не отпускать... Но сдержалась — сама не знаю почему. Наверное, боялась, что оттолкнёт.

— Где Максимка? — только и спросила.

— С Валей остался. У её родителей.

Я кивнула. Ну конечно. Чего я ждала?

— За вещами приехал, — сказал Дима тихо. — Нашли квартиру. Недалеко от центра.

Я даже не удивилась. Ждала этого месяц — и вот дождалась. Всё правильно. Выросли дети, разлетелись... Обычное дело. Ничего особенного. Просто старость, одиночество и тишина.

— Пойдём, помогу собрать, — сказала я, направляясь в их комнату. Деловая такая. Учительница. Завуч. А внутри всё рвалось и корчилось.

Мы молча складывали вещи. Диму — в чемодан, Валины — в сумку, Максимкины — в коробку из-под телевизора. Его игрушки, ползунки, чепчики, погремушки... Я гладила каждую вещь, прежде чем положить. Украдкой, чтобы Дима не заметил.

— Всё, — сказал сын, защёлкивая чемодан.

Мы вышли в прихожую. И тут я решилась:

— Дима... Ты бы Максимку привёз как-нибудь. Мы бы с Валеркой посидели...

Сын смотрел в пол. Долго. Потом поднял глаза:

— Мама... Ты бы просто могла понять. У Вали послеродовая депрессия была. Запах — это не просто каприз. Она задыхалась. Правда. Но ты решила, что парфюм важнее.

Я растерялась. В горле стоял ком, говорить было трудно.

— А ты решил, что я вообще ничто, — выдавила я наконец. — Дом — это не гостиница. А мать — не пустое место, которое можно пересекать по маршруту "я устал".

Мы стояли, глядя друг на друга. Бесконечно долго. Без слёз. Без крика. Застывшие в этой точке — между прошлым и будущим. Между близостью и отчуждением.

— Я ненавижу эти духи, — прошептала я вдруг. — Правда. Они пахнут потерей. Я их выбросила.

Дима кивнул. И я увидела, как уголки его губ дрогнули.

— Вы приходите на выходных, — продолжила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — В субботу. Я пельмени налеплю. Твои любимые, с курицей.

— Хорошо, — сказал сын после паузы. И взялся за ручку чемодана.

Мы не обнялись на прощание. Я просто смотрела, как закрывается за ним дверь, и понимала: они вернутся. Не жить — в гости. Но всё-таки вернутся.

Духи так и остались у Светки. Запах исчез. Обиды — нет.

История Марии