Час зачатья я помню не точно,

значит память моя однобока.
Но зачат я был ночью, порочно,
и явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе,
девять месяцев - это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе,
ничего там хорошего нет.
спасибо вам, святители,
что плюнули да дунули,
что вдруг мои родители
зачать меня задумали.
В те времена укромные,
теперь почти былинные,
когда срока огромные
брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия,
а может, даже ранее.
А вот живёт же братия,
моя честна компания!
Ходу, думушки резвые, ходу!
Слова, строченьки милые, слова!
В первый раз получил я свободу
по Указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил,
отыгрался бы на подлеце.
Но родился и жил я и выжил
дом на Первой Мещанской, в конце.
Там за стеной, за стеночкою,
за перегородочкой
соседочка с соседушкою
баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так,
система коридорная:
на тридцать восемь комнаток
всего одна уборная.
Там зуб на зуб не попадал,
не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал
почём она, копеечка.
Не боялась сирены соседка
и привыкла к ней мать понемногу
и плевал я, здоровый трехлетка
на воздушную эту тревогу.
Да, не всё то, что сверху, от Бога,
и народ зажигалки тушил.
И, как малая фронту подмога,
мой песок и дырявый кувшин.
И было солнце в три луча
сквозь дыры крыш просеяно
на Евдоким Кирилыча
и Гисю Моисеевну.
Она ему: "Как сыновья?"
_Да, безвести пропавшие.
Эх, Гиська, мы одна семья,
вы - тоже пострадавшие...
Вы - тоже пострадавшие,
а, значит, обрусевшие.
Мои - без вести павшие,
твои - безвинно севшие".
Я ушёл от пелёнок и сосок,
Поживал не забыт, не заброшен.
И дразнили меня "недоносок",
хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я:
пленных гонят, чего ж мы дрожим?
Возвращались отцы наши, братья,
по домам, по своим и чужим.
У тёти Зины кофточка
с разводами да змеями.
То у Попова Вовочки
отец пришёл с трофеями.
Трофейная Япония,
трофейная Германия.
Пришла страна "лимония"
сплошная чемодания.
Взял у отца на станции,
погоны, словно цацки я,
а из эвакуации
толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те, что дождались,
недождавшиеся - отревели.
Стал метро рыть отец Витьки с Генкой,
мы спросили: "Зачем?" Он в ответ:
"Коридоры кончаются стенкой,
а тоннели выводят на свет."
Пророчество папашино
не слушал Витька с корешом,
из коридора нашего
в тюремный коридор ушёл.
Да, он всегда был спорщиком,
припрут к стене - откажется.
Прошёл он коридорчиком,
а кончил "стенкой", кажется.
Но у отцов свои умы,
а что до нас касательно,
на жизнь засматривались мы
вполне самостоятельно.
Все: от нас до почти годовалых
толканищу вели до кровьянки.
А в подвалах и полуподвалах
ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле,
плыли слухи: живи не тужи.
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули
из напильников делать ножи.
Они воткнутся в лёгкие
от никотина чорные
по рукоятки, лёгкие,
трёхцветные. наборные.
Вели дела отменные
сопливые острожники:
на стройке немцы пленные
на хлеб меняли ножики.
Сперва играли в фантики,
в пристенок с крохоборами.
И вот ушли романтики
из подворотен ворами.
Спекулянтка была номер перший,
ни соседей, ни бога не труся,
жизнь закончила миллионершей
Пересветова тётя Маруся.
У Маруси за стенкой говели
и она там втихую пила.
А упала она возле двери,
некрасиво, так зло умерла.
Но было всё обыденно:
заглянет кто, расстроится.
Особенно обидело
богатство метростроевца.
Он дом сломал, а нам сказал:
"У вас носы не вытерты,
а я за что-то воевал"...
иразные эпитеты.
Нажива, как наркотики,
не выдержала этого
богатенькая тётенька
Маруся пересветова.
Было время и были подвалы,
было дело и цены снижали.
И текли, куда надо, каналы
и в конце, куда надо, впадали.
Дети бывших старшин и майоров
до ледовых широт поднялись,
потому что из тех коридоров
вниз сподручней им было, чем ввысь.
В. Высоцкий. БАЛЛАДА О ДЕТСТВЕ.