Рука отца
Лето, так неспешно и лениво начинавшее свой невероятно длинный путь, достигнув середины, вдруг принялось ускоряться, все быстрее и быстрее, чтобы с разбегу влететь в сентябрь, опалив его напоследок сорокоградусной жарой.
Уже с самого утра солнце безжалостно жарит землю, покрывшуюся плотной серой корочкой, по которой расползлись причудливые трещины. Кое-где оставшаяся еще зелень держится из последних сил, стараясь не пожухнуть, и только астры с ноготками горделиво и слегка снисходительно смотрят из большой клумбы посреди двора на припорошенную пылью желтую траву, уже давно капитулировавшую перед приближающейся осенью.
Выйдя из прохладного бетонного подъезда панельной пятиэтажки, мы шагнули в раскаленную духовку улицы.
Горячий степной ветер растрепал волосы на макушке, мазанул пылающими ладонями по щекам и растекся капельками пота по спине. Рубашка под новенькой полушерстяной школьной формой моментально прилипла к телу. Спина немилосердно зачесалась, и этот зуд с каждой секундой усиливался. Потерпеть ну никак невозможно! Попытки свести лопатки и подвигать плечами, изобразив причудливый танец цыганочка, ни к чему не привели — рубашка еще сильнее начала льнуть к телу.
— Пап, на, держи! — остановившись, я сую отцу портфель и тяжеленный букет из махровых разноцветных астр, ножки которых завернуты в три слоя газеты. Несмотря на все меры маминой предосторожности, цветы, простоявшие сутки в воде, теперь охотно делятся влагой с бумагой, которая, пропитавшись насквозь, начала помаленьку расползаться. В образовавшиеся прорехи тут же вывалились резные темно-зеленые листики. Папа взял портфель, поставил его на лавку у подъезда и молча начал вызволять цветы из бумажного плена.
Мне удается дотянуться рукой до спины и с освобождающим от зуда наслаждением почесаться. Снял пиджак и, взявшись пальцами за рубашку в районе груди, несколько раз подергал, прогоняя воздух между кожей и тканью, отлепил ее от разгоряченного тела и облегченно выдохнул — полегчало.
Отец уже бросил ошметки мокрой газеты в урну и теперь методично обрывал смятые моими ладонями убоготорчащие листья с поломанными черешками, придавая букету «приличный вид».
Завершив, он взял портфель и, вытянув руки, прикинул, что тяжелее нести. Букет победил и остался в отцовской ладони, хранилище учебников из дермантина было вручено мне. Взамен отец забрал школьный пиджак и перекинул его через свою руку с цветами.
Закончив с астрами, мы молча пошли дальше. Идти недалеко: угол дома, узкая дорога – проезд внутри микрорайона, и вот он — школьный двор со стадионом, миновав который упираешься в зажатый между учебным корпусом, переходом и столовой небольшой плац, разлинованный белыми широкими прямоугольниками по количеству классов — с первого по десятый. Неизменное место для линеек, разбивок и торжественных построений.
По мере приближения к школьному двору у меня начинают пылать уши, а где-то в животе скручивается тугой ком, по мере разрастания начинающий перехватывать дыхание, и дело вовсе не в опаляющем солнце, мне просто стыдно, стыдно до невозможности.
— Ну, все, я тут сам добегу, — делаю попытку избавиться от отца. — Иди уже домой, видишь, все без родителей, а ты со мной идешь, как с маленьким!
Папа ничего не отвечает, улыбается чему-то и берет мою ладонь в свою руку.
От этого внутри меня что-то переворачивается, глаза застилает негодование. Нет, так-то я не против — я папу очень люблю, но ведь одноклассники увидят, что меня водят, как маленького, за ручку. Конечно, никто ничего не скажет, но ведь подумают... Мне уже 12 лет, зачем так позорить? Чего ему вздумалось нежничать?
Папа высокий, сильный, он легко может поднять меня на руках над своей головой. Он постоянно что-то мастерит и чинит: машину, книжные полки, письменный стол, лампу на нем, — это в выходные. В будни уходит, пока я сплю, и приходит с работы поздно вечером. Он меня любит, но редко это показывает. Лишь иногда прижмет к себе, взлохматит вихры на голове и как-то протяжно, на выдохе, скажет: «Сынок!» Впрочем, большего мне, ну нисколечко, не нужно, я и так знаю — любит. Но с чего сегодня такое проявление чувств?
Слегка дергаю руку, пытаясь освободиться, — ничего не получается. Папа мягко, но крепко держит мою ладонь.
— Я боюсь потеряться, — объясняет он свое нежелание отпускать меня, — ты же одноклассников знаешь, а я-то откуда? У нас все больше мама в школу ходит.
Его объяснение нисколько меня не убеждает. Ну что он со мной, как с детсадовцем! Я же самостоятельный. Что тут всего триста метров пройти?! В школу сам хожу каждый день с первого класса. А как на линейку, так обязательно с родителями. Да и сколько родителей придет с другими учениками? Только если мамы девчонок. Ну, там бантики подправить, пионерский галстук, подержать портфель, пока сползающие колготки подтянут, опять же, учебники, которые выдадут, домой отнести. Я сам их отнесу легко. Так нет, иду с папой — стыдобище!
Папина рука с бугристыми ручейками вен под вычерненной злым степным солнцем кожей крепко держит меня. Он, как назло, идет медленно, чему-то улыбается своему, останавливаясь, время от времени прищуриваясь, смотрит на небо — как будто специально тянет время!
Осталась надежда, что в толчее собирающихся на линейку школьников никто не заметит мою несамостоятельность.
Надежда не оправдалась, оправдываться придется мне — увидели.
Одноклассники начинают призывно махать руками, показывая, что они тут, искренне рады и немедленно жаждут принять меня в свой дружный круг, втиснутый в квадрат разлинованного школьного плаца.
Обида на отца смывается радостью от встречи с друзьями, которых я не видел целых три месяца. Кидаюсь к ним и тут же понимаю, что папа по-прежнему держит меня за руку, а я дергаюсь и трепыхаюсь, как малек, попавшийся на крючок к рыболову.
— Папа! Вон наши стоят, — тыкаю я рукой с зажатым в ней портфелем куда-то в сторону линейки. — Ты не потеряешься!
Он в очередной раз останавливается, глядит на школьный дворик, раскрашенный синей, коричневой, белой форменной мешаниной с возвышающимися розочками бантов, и как-то неохотно, что ли, помаленьку ослабляя руку, отпускает мою ладонь.
— Беги, беги, сынок, не потеряюсь.
Вприпрыжку несусь к своим. Не снижая скорости, ввинчиваюсь в разновозрастную толпу школьников, гордясь и удивляясь своей ловкости — и как умудрился никого не сбить — протискиваюсь к своим ненаглядным одноклассникам, осознавая: как же я успел по ним соскучиться за это невероятно длинное лето!
Обмениваемся крепкими рукопожатиями и покровительственными похлопываниями по плечу, в общем, целую минуту ведем себя «по-взрослому». Потом срываемся и взахлеб, припрыгивая от нетерпения на месте и размахивая руками, выплескиваем друг на друга свои рассказы о том, что произошло, пока мы были в разлуке.
Сашка, Серега, Пашка, Андрей, Гришка, Димка, Женька, другие… в процессе нашего броуновского общения поговорить надо с каждым по отдельности и со всеми сразу. Успеваю заметить, что папа встал у стены школы, старательно прикрывая многострадальный букет руками, оберегая его от снующих мимо, сопричастных к линейке граждан. Вместе с ним стоят мамы и папы моих одноклассников. Стоят несколько наособицу, не переходя некой незримой черты, отделяющей детей от родителей. Вроде никто не стесняется их присутствия…
Фраза, которую я старательно оттачивал все триста метров «Да, вон папа увязался...», так и осталась невысказанной… Чего я буду выпендриваться?
Маргарина Степановна, наш классный руководитель, повинуясь какой-то своей, зримой только школьным работникам команде, начала формировать из разгоряченного встречей бесформенного образования единый монолит в рамках отчерченной клетки плаца.
Девочки вперед, мальчики назад. Все дружно, сплоченно, плечом к плечу…
Не вышел единый красивый квадратик. Галя, Людмила, Света, близняшки Андреевы, — девочки за лето стали на голову выше меня и других мальчишек. С бантами в волосах, в кружевных белоснежных школьных фартуках и с огромными букетами, они своим великолепием заслоняют нам всю остальную линейку. Маргарина Степановна попытается нас перестроить еще раз, и еще… потом машет рукой, дескать, стойте, как хотите.
Началась линейка, с непременной первоклассницей, сидящей на плече у десятиклассника и трясущей колокольчиком, звук которого обязан символизировать начало учебного года. Но вместо залихватского звона раздается скрежещущий звук трущегося металла об металл, который издает язычок мотающейся по кругу юбки колокола — непременный казус, который случается каждый год. Умудренный опытом выпускник советует первоклашке перевернуть колокол ручкой вниз, и, наконец, раздается чистый громкий звон.
Традиционный гость от районо, песни, стихи, дежурная речь директора... Все, что уже происходит в нашей жизни в пятый раз и кажется традиционным, долгим и предсказуемым.
Нам повезло, мы находимся в тени школьного корпуса, с ужасом поглядывая на противоположный конец дворика, где от жары изнемогают старшеклассники. Марево от разогретого асфальта волнистой стеной поднимается вверх, разнося по округе запах битума, цветов, нагретой земли и еще чего-то, что оставляет странный аромат, вдыхая который ты понимаешь, что наступила осень.
Пока шло представление, именуемое «школьной линейкой», родители как-то незаметно приблизились, особо смелые даже оказались стоящими среди нас.
Заметив проникновение, я невольно начал искать глазами отца, он оказался рядом, за моим плечом, и в очередной раз пытался взять за руку. Уши вновь предательски запылали. Я потихонечку отдергиваю свою ладонь — не заметил бы кто. Я же взрослый! Мне уже двенадцать! Он кладет руку на мое плечо, и это неожиданно как-то успокаивает. В душе что-то сжимается и рождается маленький, светлый, мягкий комочек счастья — рядом стоит мой большой, добрый и очень любимый папа.
Прошло много лет. Теперь я держу в руках маленькую ладошку моего сына. Когда наши руки соприкасаются, во мне просыпается маленький комочек счастья, поселившийся в груди много лет назад. Выйдя на улицу, ребенок требовательно хватает меня за руку и не отпускает ни на миг. И каждый раз в этот момент я вспоминаю жаркую осень, разноцветье школьной линейки, загорелую до черноты руку отца и свою детскую глупую независимость.
У меня начинают пылать уши. Мне жутко стыдно. Я же уже взрослый! Папы не стало, когда я окончил школу, и только теперь я понял, какое это счастье держать сына за руку! Я стараюсь идти не спеша, улыбаясь голубому небу, смотря по сторонам и показывая миру — посмотрите, у меня растет сын!
И готов отдать все, что угодно, за те триста метров счастья, где моя ладонь лежит в руке отца.
Леонид Добровольский, с.Каменское, Пенжинский район, 2020
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев