Они нас убивают не в бою

Они нас убивают не в бою,
А в час, когда мы спим или гуляем,
Когда мы в море тёплое ныряем,
Когда мы – не солдаты… не в строю.
Они всем врут… всегда… им всё равно.
Они и за людей нас не считают,
Так вечно было, если кто не знает,
Читайте книги – в них давным-давно,
В их собственных, написано о том,
Что есть британцы, что они, как боги,
Все остальные стойте на пороге,
Мол, вы же слуги, а Земля – их дом,
Что можно всё, чтоб в чувство приводить
«Рабов» восставших – и сжигать, и резать,
Никто не смеет проявлять к ним дерзость,
По-своему никто не смеет жить.
И сотни лет уже всё это так,
А кто не верит – почитайте книги…
Стой, Севастополь! Ты для нас – великий,
Ты дока

МЫ

«Я хотел бы молчать, но, кажется, не могу;
Я ребёнок, искавший крошки зимой в снегу,
Я солдат, что за ночь побоища стал седым,
Партизан, на последнем вздохе сглотнувший дым,
Я блокадник, застывший замертво у станка,
Я девчонка, сестру схватившая за рукав,
Я еврей, пробуривший дырочку из земли,
Чтобы... вдруг не найдут...(заметили и нашли),
Я подопытный кролик вермахтских лагерей -
Чей-то сын, что для них не стоил и двух рублей,
Я та мать, что в одно мгновенье сошла с ума,
Я гора похоронок, скорби людской тюрьма,
Я Хелмно, Треблинка, Белжец и Собибор,
Я от мук и крови выгоревший простор,
Нерождённый ребёнок, отнятая судьба,
Я в яру распятом щуплых людей гурьба,
Я над грудой тел склонённая

Присяду в свежей, шёлковой траве

/из цикла "В годах затерянная боль"/
Присяду в свежей, шёлковой траве,
Хоть космы облаков нависли низко,
Засели крепко мысли в голове,
Что я впервые здесь, у обелиска.
Мечтала в этот край приехать мать,
Рассвет лиловый встретить над холмами,
Но здесь не довелось ей побывать,
С десяток тысяч миль лежит меж вами.
Позволь тебя приветствовать, мой дед,
Прости, ведь старше я с большим отрывом,
Лишь тридцать пять тебе минуло лет,
Когда война накрыла минным взрывом.
Букет гвоздик оставлю для тебя,
Под птичий щебет дань отдам молитве,
И обернусь, отчаянно скорбя,
На обелиск, напомнивший о битве.
В берёзах ветер бьётся вкривь и вкось,
А бархатцы то в стойке, то в пок