Итак, продолжаю разрушать наивный мир простаков, верящих, что когда-то, во времена Святой Руси, муж и жена называли друг друга только "моя душа", все жили благочестиво, легко и радостно стояли на ногах во время 5-часовых богослужений.

А цари-то у нас какие были!
Женщина и женское в традиционной русской сексуальной культуре (до и после великих реформ XIX века)
Специальным изучением сексуальной стороны жизни русских крестьянок никто занимался, за исключением, пожалуй, В.Б. Безгина [Безгин, 2004, 2010], подтвердившего в своих исследованиях русской крестьянской повседневности некие общие положения, в частности, об отделенности сексуальности от репродуктивной функции в русских этических представлениях. И он, и другие авторы неустанно подчеркивали, что крестьянский мир отвергал чувственность как самоцель, а богатство сексуально-эротических отношений неизменно замещал хозяйственными нуждами и вопросами репродукции. В крестьянской традиции особенно чувствовалось, что телесные влечения и индивидуальные эротические переживания имели куда меньшую ценность, чем хозяйственная необходимость [Worobec, 1990; Кон, 1997]. Нет, вероятно, ничего нового и в выводе о том, что в отличие от дворянской среды обсуждение интимных вопросов в крестьянской среде было хотя и ограниченным, но не табуированным. Полтора века тому назад взрослые и дети в русских крестьянских семьях обычно спали в одном помещении, и детали сексуальной жизни оказывались рано известны подросткам. Внебрачная сексуальность резко осуждалась. И именно эти положения постоянно повторяются в современных исследованиях, авторы которых осторожно касаются и истории сексуальной культуры [Громыко, 1991, с. 96; Громыко, Буганов, 2007, с. 342-343].
Наша рабочая гипотеза состоит в том, что, по данным информаторов ЭБ, чувственная жизнь русской крестьянки медленно, но верно эволюционировала в сторону разнообразия и большей свободы, во всяком случае, в направлении свободы принятия решений. Первый тезис, который можно в связи с этим поставить под сомнение, - тезис о повсеместности (по всей России) осуждения в крестьянской среде добрачных связей, о жесткости и неотвратимости наказаний за утрату девственности до брака. О том, что это не совсем так, уже писалось в этнографической литературе [Семенов, 1996, с. 32-40], в том числе нами [Пушкарева, 1995, 2009, 2010; Мухина, 2010, 2012]. "Подночевки", посиделки "с продолжением", после которых девушки и парни ложились спать попарно, на что родители смотрели как на обыкновение и что вызывало недовольство, если девушки беременели, отмечал знаток русского обычного права Е.И. Якушкин [Якушкин, 1910, с. 32].
Небезупречное поведение девушки жестко увязывалось с его причинами. Ответственность за лишение девственности возлагалась на саму девушку (поскольку она или допускала подобные отношения или не допускала, исходя из известного принципа, зафиксированного информатором ЭБ из Ярославской губернии "Сука не захочет - кобель не наскочит" [РКЖБН 2.2, с. 198.]), во вторую очередь - на ее родителей и воспитателей. Примечательно, что "уступчивость" девушки считалась простительной, если она допускала связь с мужчиной более высокого статуса (к этой категории относились даже волостные писари, не говоря уже о купцах), более богатого, и особо предосудительной, если девушка уступала бедному, польщалась на "мужика" [РКЖБН 4, с. 165]. Богатство, более высокий социальный статус были понятными и объяснимыми мотивами, заставлявшими девушку "грешить", материальные выгоды извиняли ее "грех". Как не вспомнить тут известные строки Н.А. Некрасова, которые в силу жизненности ситуации, в них переданной, стали песней:
... Знает только ночь глубокая,
Как поладили они.
Расступись ты, рожь высокая,
Тайну свято сохрани!
Примеры такого рода легко множатся при чтении записей информаторов ЭБ. Нередки и типичны они для дореформенного времени. Так, по рассказу крестьянки Федоры Тимофеевой (Пошехонский уезд Ярославской губ.), помещик приезжал в свою вотчину на охоту и жил у старосты в деревне по три-четыре дня. Каждую ночь к нему приводили крестьянскую девушку "по наряду" старосты. В другой его деревне, у самой усадьбы, число незаконнорожденных детей было вдвое больше, чем в целом в приходе [РКЖБН 2.1, с. 503].
Другой помещик, "В.П. Караулов. не пропускал случая "первой ночи", а когда не было свадеб, рассылал старост и преданных ему старух для выбора молодых красивых девиц и женщин" [РКЖБН 6, с. 374]. Поставка барину девушек и женщин было той натуральной повинностью, которую крестьянки воспринимали равнодушно: "На то и барин, кого хочет, того и любит" [РКЖБН 6, с. 246; Шашков, 1879, с. 255] - и крайне редко (но все же случалось!) обращались в суд с претензией [Шашков, 1879, с. 255-256; Загоровский, 1884, с. 419].
Помимо жесткой гендерно-феминистской оценки таких ситуаций (имеем в виду субъектность женщин, выступающих как товар) напрашивается комментарий, строящийся на традиции "улучшения крови" в замкнутых сообществах, использования всякой возможности расширения круга вступающих в интимные связи во имя более здорового потомства.
Особо же стоит подчеркнуть отличие описанной ситуации повинности или добровольного исполнения воли старших от ситуации, когда девушка "спутывалась по любви". Последнее было неизвинительным и приписывалось особой порочности и развращенности согрешившей: девственность считалась особым природным "даром", который давался каждой, и бедной, и богатой, и важно было этот дар сохранить, а не поддаваться чувствам и привязанностям. Любопытно также, что в зажиточных семьях на сохранность "девства" могли смотреть сквозь пальцы: с богатой девушкой все хотели породниться, вот почему один из информаторов ЭБ из Калужской губ записал: "имущественный достаток невесты при выходе в замужество часто покрывает отсутствие в ней целомудрия" [РКЖБН 3, с. 430].
Так что этические нормы, конечно, существовали, но не для всех. В центральных губерниях для венчания девушки, не сумевшей сохранить девственность, запросто читали особую очистительную "молитву девке-родильнице". После нее девушка получала очистительную память от поповских старост, коим поручалось исследование дел о добрачных рождениях [Снегирев, 1833, с. 33]. Крайне редко священник назначал епитимью, и согрешившая тогда трижды должна была на коленях обползти церковь. Есть данные, что уже в начале XX в. у русского населения на Украине этот способ поношения и опозоривания молодой почти исчез [Чижикова, 1978, с. 176; Кистяковский, 1872, с. 20]. Этические постулаты заместились денежными отношениями: вместо обычая позорить лишившуюся девственности часто священник обязывал молодую поработать у него несколько дней.
Читайте далее... https://k-istine.ru/pure/pure_muhina.htm