Бывает так, что когда ты ещё совсем маленький и не можешь ещё долго ходить сам, а нуждаешься в том, чтобы понесли на ручках, таких «ручек» нет.

Мало ли, почему. Может, заняты тем, что несут что-то очень тяжёлое. Или кого-то, кому нужнее. Или слабые. Или по другим неведомым причинам.
Бывает так, что когда ты ещё совсем маленький и не можешь ещё долго ходить сам, а нуждаешься в том, чтобы понесли на ручках, но никто не несёт. Никто не несёт, поэтому идёшь сам. Ну, как «сам»? Когда ты маленький, ты сам ещё не понимаешь, куда тебе идти, потому стараешься поспеть за кем-то своим большим, кто, наверное, знает и понимает, куда. И тогда приходится не просто ходить, а бежать. Разгоняться изо всех сил, чтобы не остаться одному, не понимая, где ты, и куда тебе теперь. Ладно бы только разгоняться. Идеально ровные дороги встречаются не всегда и не всем, часто на пути то кочка, то овражек, то лужа, то ямка, то канавка, то камешек, то ещё что. И тогда приходится быть всегда готовым что-то на бегу перепрыгнуть, проскочить, обогнуть. Но так, чтобы не отстать от своего большого, без которого совсем страшно и непонятно, куда бежать.
Наверное, можно назвать это некоторым везением, если твой взрослый не будет тебя дополнительно торопить. «Давай, быстрее! Чего копошишься? Будешь и дальше ползти, как черепаха, я тебя ждать не буду — уйду». Если будет, разгоняться придётся ещё сильнее.
Когда ты привык, что можно только бежать, когда ты всё время в напряжении в ожидании, то кочки, то овражка, то лужи, то ямки, когда вечно подгоняем собственным страхом оказаться слишком медленнее, рано или поздно ты устаёшь. Устаёшь настолько, что падаешь и не можешь уже никуда не то, что бежать, а даже идти или ползти. И не понимаешь, а надо ли, а хочешь ли, а куда и зачем. Ты просто привык бежать. Привык быть всегда наготове. Уже и не помнишь иногда, для чего. Или помнишь. Помнишь, что зачем-то нужно было следовать за во-о-он тем человеком. Или уже даже не за человеком, а за его тенью.
Когда ты всё время бежал, не замечая ни себя, ни того, что вокруг, вдруг, устаёшь настолько, что падаешь и не можешь уже двигаться дальше, ты обнаруживаешь себя в одиночестве. А ещё — в ужасе. И в желании, чтобы кто-то взял на ручки. И непонятно, с чего это, вдруг, так одиноко, нормально же всё было. И непонятно, от чего ужас, ничего же такого не случилось, мир не рухнул, это всего лишь ты упал, а про ужас от потери кого-то большого, за кем бежал, не всегда удаётся вспомнить. А про «на ручки» и вовсе как-то неловко и неуместно. Стыдно. В твои-то дцать, а то и десят.
При некотором везении ты, возможно, не будешь повторять себе обидное и жестокое: «Давай, быстрее вставай! Чего разлёгся? Будешь и дальше оставаться на месте, потом не ной, что тебе только хуже становится. Посмотри, другие уже давно тебя обогнали».
Возможно, ты будешь изо всех стараться себя поднять. За волосы над пропастью или из болота, пиная и подталкивая в спину, жёсткими тычками, кнутом и пряником, морковкой, ещё как-то.
Возможно, ты будешь изо всех стараться, делать вид, что ты вовсе и не упал, не устал, а просто у тебя такой пикник, и ты, вообще-то, наслаждаешься. Можешь себе позволить.
Возможно, ты потратишь на это всё колоссальное количество времени и сил.
При некотором везении в том числе, однажды ты, возможно, сможешь вспомнить, с чего всё начиналось. Вспомнить себя. Маленького и отчаянно старающегося не отстать от большого и взрослого, который должен бы иногда нести на ручках, но то ли не мог, то ли не хотел, то ли не считал нужным. А может, не сможешь вспомнить, но сможешь обнаружить себя, упавшего и уставшего, а внутри этого упавшего и уставшего — того маленького себя, который очень боится того, что остался один, и очень хочет на ручки.
Возможно, разглядев так или иначе этого маленького в какой-то момент, ты сумеешь, наконец, его пожалеть. Сможешь остаться с ним в его ужасе и беспомощном одиночестве. Возможно, однажды, ты сумеешь даже найти другого. Не того, который не мог взять на ручки, за которым приходилось бежать. Другого. Возможно, даже не одного.
Поначалу опираться на другого будет невозможно. Потому что ты не знаешь, как это. Потому что ты умеешь только бежать. Умел бежать. Теперь вот умеешь ещё падать и не мочь подняться. И другой не сможет на тебя опереться, потому что на бегущего или лежачего особо не обопрёшься. Ни взять тебя на ручки не сможет, потому что тех, кто привык бежать, на ручках держать в разы тяжелее. Но возможно будет найти стену. Или дерево. И какую-то другую опору. И сесть рядом, опираясь на неё. И сидеть. Близко друг к другу.
Возможно, сидя рядом с другим, имея за спиной опору, ты сможешь рассказать этому другому о том, как всю жизнь бежал. И закончишь на длинном выдохе:
— Такая вот история...
— Да-а... — выдохнет в ответ другой.
А дальше можно будет начать учиться ходить. Не бежать, не разбирая дороги. Ходить. Неспешно выбирая, куда тебе хочется, зачем, с кем. И тогда, наконец, начнётся по-настоящему твой собственный путь.
Марина Кришталь