Предыдущая публикация
Красноярские воспоминания Александра Васильевича Тетерина. Часть 6.
Продолжение повествования от 18 октября 2019 года, 22 ноября 2019 года, 9 января 2020 года, 24 апреля 2020 года и 25 апреля 2020 года.Как непросто стать культурным ребенком
Дело было давненько – в 1966 году, в славном граде Абакане, по совместительству столице Хакасской автономной области. Учился я тогда во 2-м (втором) классе начальной абаканской школы № 8. Это была совсем простая, но уютная начальная школа в одноэтажном деревянном строении. Да и от нашего дома недалеко – быстрым шагом, если ворон по пути не считать и по лужам замерзшим не кататься - ходу минут 10, не больше. Позади, за школой, был школьный сад – огород с фруктовыми деревьями, грядками овощей, а вокруг школы были цветочные клумбы. Перед само́й же школой была простая земляная площадь – место для сборов и построений.
Мы, мальчишки, на переменах азартно гоняли на этой площади «чижа». В нашей школе учились ребята с 1-го по 4-класс, а после, обучение в 5 - 10-х классах продолжали в средней школе № 18, что была неподалёку от нашей «детской-начальной».
А в Абакан я был послан, чтобы начать там обучение с первого класса. И прибыл я туда из Красноярска от мамы с папой к бабушке и дедушке (дед был мне не родной, второй муж бабушки). В Красноярске тогда у родителей были стеснённые жилищные условия – жили в бараке в маленькой комнатке мама, папа и старшая моя сестра Людмила. Сестра старше меня на шесть лет. До этого она жила и училась в Абакане, а я жил у родителей, но когда настало время меня в школу отправлять, нас и обменяли. Меня - в Хакасию, а сестру к родителям в Красноярск. То есть это переселение, называвшееся «дети в деревню», тогда было разумным. Тем более бабушка сама учительница, преподаватель немецкого языка в средней школе № 18, а дед Вилли (Вильгельм Федорович) работал преподавателем немецкого языка в Абаканском педагогическом училище.
Вот семья и решила, что будет разумнее и эффективнее, если чадо (то есть я) начнет обучение в кругу интеллигентного окружения и не напитается уличным хулиганством в рабочей окраине промышленного города Красноярска без присмотра со стороны родителей.
Мама с отцом каждый день с раннего утра до позднего вечера на работе и я, получается, был бы предоставлен улице – заборам и подворотням. А чему там эта улица меня обучит? Никому это было неведомо!
Короче, меня «сбагрили» на обучение в интеллигентную семью старших родственников. Семейный совет принял мудрое решение, и мы с сестрой поменяли свои места жительства и обучения. Все были довольны, а я попал в крепкие руки любимой бабушки – Елизаветы Ивановны Эрлих, этнической поволжской немки.
Тут, в солнечной Хакасии, она жила с 1941 года со своим вторым (или третьим?) мужем Вильгельмом Фёдоровичем Кохом и со своей дочерью Майей - моей мамой.
В Хакасию семья была депортирована в 1941 году в начале войны, как и все поволжские немцы. Многие их земляки и родные тогда попали на поселение в Среднюю Азию - в Туркмению, Казахстан, Узбекистан или некоторые другие южные Союзные Советские Социалистические Республики, а эти мои родственники прибыли на постоянное место жительства в Хакасию.
И вот на седьмом году жизни мне пришло время идти в 1-й класс. И привезла меня мама к своей маме - Елизавете Ивановне. Помню, прилетели мы на небольшом белом и дребезжащем самолёте Ил-14 (потом я ежегодно летал в Красноярск и обратно исключительно на самолетах).
Если в Красноярске я был городской пацан, то тут, в Абакане – деревенский житель, покоритель и исследователь красивой сибирской природы. В моё пользование и владение попали все местные большие и малые реки, многочисленные протоки, водоемы, озера и острова, я стал заядлым и умелым рыболовом.
В «интеллигентских» и весьма крепких объятиях бабушки я начал расти, ума-разума набираться. Учиться всему сразу и одновременно.
Бабушка была преподавателем - учителем высшей квалификации с московским университетским довоенным образованием, с богатым педагогическим опытом и большой практикой. Она серьёзно взялась за меня, резонно решив, что мне лучше будет начинать учёбу именно в простенькой начальной школе № 8, как и большинству детей в округе, чтобы не выделяться. Вот и записали меня именно в эту простенькую начальную 4-летнюю. Далее планировалось перевести меня в среднюю городскую «взрослую» десятилетку № 18, где бабушка сама преподавала немецкий язык, и где до меня училась моя старшая сестрица Людмила.
Ну, все было обычно - здравствуй, мой первый класс! И в руках большой букет цветов - георгинов и гладиолусов. И за спиной ранец с первыми учебниками, первыми тетрадками в клеточку и в линейку, пенал с перьевыми ручками и карандашами, ластиком-резинкой, тут же чернильница–непроливайка. То есть комплект всего необходимого. И началось «в деревне утро»!
Школа с 8.00 утра, с обеда домашнее время самоподготовки и общения с природой, игры с друзьями и соседями. Учеба давалась легко и была интересной, я сразу пристрастился к чтению книг из школьной скромненькой библиотеки и, прочитав там всё, был записан уже в большую – в районную (городскую библиотеку). Но учебный год заканчивался. Это же каникулы на всё лето! Ура (три раза!). Ну, ре́ки - я бегу к вам с удочкой и с друзьями! Я готов! Где сегодня ловим?
Но... Сегодня, Саня, тебе облом! Тебя ждет работа на огороде!
Да, лето в деревне – это мальчишке довольно трудно! Это не целыми днями болтаться на реке, не только рыбачить и купаться! Каникулы школьные - хорошо, но огород – это, извините, не баран чихнул! Тут пахать надо. У моих домашних учителей (у деда и бабули) лето - время отпусков или тоже каникулами его назвать?
Всем нам работать приходилось много и ежедневно. Меня лето влекло на реку – с друзьями там и жил бы? Но не тут-то было. Многие мелкие работы по дому и саду-огороду были на моих плечах. В самое жаркое время главное - поливать огород. Поливка – не простое дело. Для этого есть нагревшаяся на солнце за день теплая вода в двух железных больших бочках на 200 литров каждая. Всю эту воду из бочек каждый вечер мы и использовали на полив овощных грядок и цветника (у бабушки цветов вокруг всего дома было множество, просто несметное количество), а дед занимался разведением плодовых деревьев. Всевозможные яблони были его увлечением, а ещё он организовал ягодник в углу огорода, что тоже требовало поливки.
Мама с отцом каждый день с раннего утра до позднего вечера на работе и я, получается, был бы предоставлен улице – заборам и подворотням. А чему там эта улица меня обучит? Никому это было неведомо!
Короче, меня «сбагрили» на обучение в интеллигентную семью старших родственников. Семейный совет принял мудрое решение, и мы с сестрой поменяли свои места жительства и обучения. Все были довольны, а я попал в крепкие руки любимой бабушки – Елизаветы Ивановны Эрлих, этнической поволжской немки.
Тут, в солнечной Хакасии, она жила с 1941 года со своим вторым (или третьим?) мужем Вильгельмом Фёдоровичем Кохом и со своей дочерью Майей - моей мамой.
В Хакасию семья была депортирована в 1941 году в начале войны, как и все поволжские немцы. Многие их земляки и родные тогда попали на поселение в Среднюю Азию - в Туркмению, Казахстан, Узбекистан или некоторые другие южные Союзные Советские Социалистические Республики, а эти мои родственники прибыли на постоянное место жительства в Хакасию.
И вот на седьмом году жизни мне пришло время идти в 1-й класс. И привезла меня мама к своей маме - Елизавете Ивановне. Помню, прилетели мы на небольшом белом и дребезжащем самолёте Ил-14 (потом я ежегодно летал в Красноярск и обратно исключительно на самолетах).
Если в Красноярске я был городской пацан, то тут, в Абакане – деревенский житель, покоритель и исследователь красивой сибирской природы. В моё пользование и владение попали все местные большие и малые реки, многочисленные протоки, водоемы, озера и острова, я стал заядлым и умелым рыболовом.
В «интеллигентских» и весьма крепких объятиях бабушки я начал расти, ума-разума набираться. Учиться всему сразу и одновременно.
Бабушка была преподавателем - учителем высшей квалификации с московским университетским довоенным образованием, с богатым педагогическим опытом и большой практикой. Она серьёзно взялась за меня, резонно решив, что мне лучше будет начинать учёбу именно в простенькой начальной школе № 8, как и большинству детей в округе, чтобы не выделяться. Вот и записали меня именно в эту простенькую начальную 4-летнюю. Далее планировалось перевести меня в среднюю городскую «взрослую» десятилетку № 18, где бабушка сама преподавала немецкий язык, и где до меня училась моя старшая сестрица Людмила.
Ну, все было обычно - здравствуй, мой первый класс! И в руках большой букет цветов - георгинов и гладиолусов. И за спиной ранец с первыми учебниками, первыми тетрадками в клеточку и в линейку, пенал с перьевыми ручками и карандашами, ластиком-резинкой, тут же чернильница–непроливайка. То есть комплект всего необходимого. И началось «в деревне утро»!
Школа с 8.00 утра, с обеда домашнее время самоподготовки и общения с природой, игры с друзьями и соседями. Учеба давалась легко и была интересной, я сразу пристрастился к чтению книг из школьной скромненькой библиотеки и, прочитав там всё, был записан уже в большую – в районную (городскую библиотеку). Но учебный год заканчивался. Это же каникулы на всё лето! Ура (три раза!). Ну, ре́ки - я бегу к вам с удочкой и с друзьями! Я готов! Где сегодня ловим?
Но... Сегодня, Саня, тебе облом! Тебя ждет работа на огороде!
Да, лето в деревне – это мальчишке довольно трудно! Это не целыми днями болтаться на реке, не только рыбачить и купаться! Каникулы школьные - хорошо, но огород – это, извините, не баран чихнул! Тут пахать надо. У моих домашних учителей (у деда и бабули) лето - время отпусков или тоже каникулами его назвать?
Всем нам работать приходилось много и ежедневно. Меня лето влекло на реку – с друзьями там и жил бы? Но не тут-то было. Многие мелкие работы по дому и саду-огороду были на моих плечах. В самое жаркое время главное - поливать огород. Поливка – не простое дело. Для этого есть нагревшаяся на солнце за день теплая вода в двух железных больших бочках на 200 литров каждая. Всю эту воду из бочек каждый вечер мы и использовали на полив овощных грядок и цветника (у бабушки цветов вокруг всего дома было множество, просто несметное количество), а дед занимался разведением плодовых деревьев. Всевозможные яблони были его увлечением, а ещё он организовал ягодник в углу огорода, что тоже требовало поливки.
Наш дом в Абакане на углу улицы Мира и переулка Челюскинцев. При увеличении можно прочитать надпись на табличке.
Вокруг дома и по огороду росли около 20 плодовых деревьев. Были участки под смородиной и немного под малиной. Кажется, что тут сложного? Наполняй жестяные ведерные на 10 литров лейки-поливалки и ходи, таскайся не спеша по дорожкам, поливай, брызгай все подряд. Но эта мелкая, не пыльная, но мокренькая, в чём-то приятная работа кажется простой лишь на первый взгляд.
После ежедневного вечернего полива наступала моя очередь делать уже «мужскую», самую трудную и нудную часть вечерних работ - наполнять опустевшие бочки доверху свежей холодной водой, которую нужно было добывать из глубоченного холодного колодца. И это тоже было моим делом - доставать из колодца воротом воду с глубины около 15 метров, гремя железным ведром, привязанным металлической цепью к металлическому тросу.
Я отвечал и за то, чтобы с вечера был сделан новый запас свежей воды к очередному завтрашнему вечернему поливу. Вот и наполнял я обе опустевшие бочки. Их нужно было наполнить до самого верха холодной свежей водой, а для этого мне приходилось по 2-3 часа, иногда и более, крутить железную рукоятку ворота и ведро за ведром лить и лить воду в эти огромные ненавистные бездонные бочки. Пока дважды по 200 литров в каждую не налью, рабочая смена для меня не оканчивалась. Часто так я ворочал-крутил ворот до самых звезд на небе весь продрогший и мокрый - вода в колодце ледяная! Всё лето эта процедура требовала моих рук.
Поливали мы все вместе: и дед, и бабушка – обычными железными лейками-поливалками. Брали воду из бочек и лили по грядкам и всему зеленому окружению! Но это летом. А с осени, когда огородные дела завершались, надоевшие за лето бочки пусты и перевернуты днищами вверх, соленья и варенья закатаны в банки, все мы садились за новую учебу и школьные труды. Отпуска́ у моих дедов-учителей оканчивались. А у меня кончались каникулы и начиналось наше новое образовательное домашнее предприятие на целый учебный год!
Дед и бабушка приходили домой с работы ближе к вечеру, а я уже был к этому времени дома и их встречал. У них обоих в руках стопки тетрадей их учеников–студентов. У деда в руках ещё и старый кожаный портфель с бумагами. Дома дедушка и бабушка будут проверять письменные работы студентов и учеников, ставить в тетрадях оценки. Мы с бабушкой садились за свою домашнюю работу, за один круглый письменный стол под желтым абажуром с кисточками и занимались.
Я учил свои уроки, делал письменные домашние задания и кляксы, конечно, ставил иногда. Промокал их промокашкой и скрипел металлическим пером своей ручки по тетрадному листу, сопел и выводил буквы, палочки и кружочки, рисовал клеточки в тетрадке.
Рядом сидит бабушка, проверяет тетради своих учеников, их домашние задания и за мной приглядывает. У неё в руках тоже простая перьевая ручка и перед нами стоят чернильницы-непроливайки. Моя, с фиолетовыми чернилами, а у бабушки с красными. Мы работаем. Дед Вилли тоже будет работать так же, но только тогда, когда мы закончим и пойдем спать в свои кровати. Он будет ещё долго сидеть на нашем месте, несколько часов, но потом и он уходит в свою комнатку за печкой.
В холодное осеннее и зимнее время дед с вечера разжигает печь, принеся ведро угля и охапку дров-поленьев. Он разводит в печи огонь и дом быстро нагревается. Трубы водяного отопления будут согревать наше жилище до самого утра.
Закончив с печью, дед тоже проверяет тетради своих студентов и только потом ложится спать в своей маленькой комнатке за печкой. Перед сном он, включив свет настенной лампы-бра, долго читает. Иногда отблески света из его коморки можно видеть до самого утра. А мы с бабушкой уже спим.
Спим в большом зале дома, она на узенькой панцирной кровати, а я у противоположной стены на маленьком дерматиновом коричневом диванчике. Надо мной на полке цепочка слоников из белого, чуть желтоватого пластика. Про них говорили «под цвет слоновой кости». Тишина в доме, за окнами ночь, и все окна дома закрыты деревянными ставнями и заперты на железные затворы. Во всём порядок, как в воинской казарме. Тишина и покой.
Но ночь моя проходит, звучит голос бабушки: «Александр-Ихтиандр, подъём!». Бабушка уже энергично поднялась, надела халат, включает настенный репродуктор и под его бравурную, очень громкую музыку начинается наша с бабушкой ежедневная «утренняя гимнастика» - моё мучение! Я спать ещё хочу. Рано же! На улице ещё темно, а в доме уже прохладно, печное отопление уже не греет, печи прогорели и трубы водяного радиатора отопления остыли!
Бабушка в халате становится посреди зала на красной ковровой дорожке, подзывает и ставит меня рядом. Мы начинаем выполнять все команды радиотренера: «Встаньте ровно, раз-два! Ноги на ширине плеч, три-четыре!». И всё по порядку, начинаем разминку - глубокий вдох и полный выдох. Переходим (я перехожу) на легкий бег по кругу по комнате. Я бегаю вокруг бабушки, а она, тренер мой, высокая и стройная моя бабулечка, строго контролирует внука, меня - её подопытное, слабое пока и немного ленивое, но послушное ей существо. «Руки на пояс, начинаем делать наклоны - десять наклонов вперёд. Три - четыре! Затем влево, затем вправо». И всё под музыку и под счет. «Внимание! Теперь делаем наклоны вниз, коснитесь кончиками пальцев пола! А теперь, вытянув руки вперед, начинайте делать приседания. Три – четыре!».
«Довольно, теперь ладонями упритесь в пол, и начинаем делать отжимания от пола на вытянутые руки десять раз»…
И это всё до пота. А ещё много других упражнений одно за другим!
Так я по утрам крутился возле и вокруг тренера и воспитателя – бабушки и ждал окончания этой надоедливой физкультуры – ну, когда же она даст команду: «Всё! Стоп, Ихтиандр! На сегодня финиш! Переходим к водным процедурам! Марш умываться, чистить зубки и завтракать, а потом быстро одеваться и бегом в школу»! Слава Богу! Но…
В умывальнике–рукомойнике холоднющая, просто ледяная вода!
Но зубную щётку ждёт моя первая личная детская сладенькая и вкусная зубная паста «Ягодка», а это уже хорошо, потому что взрослым положен противный зубной порошок из картонной коробочки. Для меня порошок - довольно противное средство, которым мне ранее приходилось чистить зубы, пока не подарили ту самую детскую пасту «Ягодка» в белом алюминиевом тюбике с нарисованной красивой земляничкой на корпусе тюбика.
От физкультуры к культуре настоящей.
Вот так и началась моя школьно-образовательная, трудовая и физкультурная программа. Ну а ко второму моему классу бабушка призадумалась - а не пора ли юношу к настоящей высокой культуре- мультуре привлечь? В их культурной интеллигентской и образованной семье считалось непорядком, когда внук – этот пацан – шляется по округе, как простой деревенский парнишка. Вот она и призадумалась, что с ним, с внуком, делать дальше. Куда его направить и подтолкнуть куда?
Увлечения мои она видела и быстро приняла решение, план её возник не на пустом месте. Его надо к музыке тихонько подвести! Тихонько, но твердой рукой. В их доме никогда не было никаких музыкальных инструментов и музыкой никто не занимался и не увлекался. Бабушка изредка сама напевала что-то, мурлыкая себе по нос. Иногда немного на немецком, родном для неё языке, иногда на испанском. Она и меня начала обучать сразу трем языкам - русскому, немецкому и немного испанскому.
Ну, немецкий - её родной, это понятно. Видимо, её волновали детские воспоминания об утерянной Родине на волжских родных берегах.
Напевала она и советские мелодии, чаще что-то времен революции, гражданской и Великой Отечественной войн. Но она это делала тихо, стесняясь вроде. Да громче и не хотела, наверное.
Напевала она и пару песенок на испанском языке времен испанской гражданской войны. Она была настоящая интернационалистка со времени учебы в Москве в университете. Там она и познакомилась со многими испанскими и немецкими антифашистами, тоже студентами этого университета. Они же все должны были рано или поздно, но непременно организовать мировую революцию! Этому их и учили Коминтерн и советская власть, правительство и компартия. Но пока она (моя бабуля) была свободна от революционной борьбы за мир во всём мире. Тут, в Хакасии, работы и забот ей и без этого хватало. Внук вон подрастает! Надо из него делать человека? А раз надо, значит будем делать! И начинаем не медля!
И при этом бабуля моя видела, что я в свободное время не отрываюсь от своей любимой и единственной в их доме игрушки – от старенького домашнего и весьма потрепанного временем патефона.
Тогда, в Абакане, у меня не было ни одной настоящей покупной игрушки из магазина, никто никогда мне игрушек не покупал. Ранее, в Красноярске, мама с папой какие-то мелочи сыночку покупали, то пистолетик жестяной с бумажной лентой пороховых пистонов-хлопушек для игр в войнушку, то ещё что. Но это там - «в городе», а у бабушки «в деревне» ничего похожего на игрушку у меня не было, и я сам себе придумывал игрушки из подручного имущества. Вот, например, патефон. Он полностью был мне вручен во владение и пользование, и я его освоил «от и до»!
В каждую свободную минуту садился я посреди зала на обрывок старой потертой временем буро-рыжеватой медвежьей шкуры, которая обычно выполняла роль напольного прикроватного коврика бабушки, вытаскивал его на середину комнаты и усаживался на него. Усевшись, открывал я тот музыкальный ящик, вынимал из тумбочки грампластинки и, сидя на полу, неустанно крутил ручку этого самого патефона, заводя его тугую пружину.
Тяжеленную большущую стопку черных толстых блинов-грампластинок я укладывал рядом. Большая их часть – это тяжеленные черные блины в бумажных конвертах с круглыми окнами, через которые видны и читаются цветные наклейки рекламы. Грампластинки были большей частью еще довоенной советской эстрады, немножко уже советской военной поры и совсем немного послевоенной. Было и немного классики – оперные арии. Из песен военной поры были в исполнении Лидии Руслановой, Леонида Утесова, Марка Бернеса, Людмилы Зыкиной и других певцов. Было их штук 10-15.
«Не русские» были, наверное, из бывших трофейных немецких и европейских пластин, больше с оперной классической концертной программой. Ещё какие-то оркестры играли симфонии, арии из опер и оперетт. Были и с военными бравурными маршами, скорее всего с немецкими, а может и австрийскими.
Ещё были немногие просто с хорошими мелодиями, которые мне нравились больше. Было также несколько пластинок с красивыми хора́ми. Конечно, помню роскошный бас Фёдора Шаляпина («Э-гей! Эх, вдоль по Питерской!»), был лирический милый тенор Сергея Лемешева. Помню томный голос Александра Вертинского и его загадочные, такие томные вкусные романсы «Лиловый негр ей подавал манто», «Дым без огня» и, конечно, его роскошное «Танго Магнолия», слова которого меня тревожили, волновали, хотя и не было мне понятно о чем, собственно, таком красивом он поет:
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда поет и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван…
В опаловом и лунном Сингапуре, в бури,
Когда под ветром ломится банан,
Вы грезите всю ночь на желтой шкуре
Под вопли обезьян.
В опаловом и лунном Сингапуре, в бури,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия тропической лазури,
Вы любите меня.
Под это танго с красивым названием «Магнолия» я фантазировал. И сидя на этой домашней желто-бурой медвежьей шкуре, наверное, грезил-мечтал о дальних странах и океанах, об алых парусах и о моей бригантине, которая уже где-то в далёком синем море поднимает мои паруса, пока я сижу тут дома. В эти мгновения я сам уже вроде бы и не я, а «капитан, обветренный, как скалы, вышел в море, не дождавшись дня!».
Так я мечтал не только о будущих путешествиях, но и о первой любви. Какая же она будет? Она меня уже где-то ждёт? Какая ты, моя дорогая Ассоль? Или она будет немного другая, как красавица Гуттиэре из портовой таверны, где буйные пираты пьют свой ром из бочонка и стреляют в потолок из своих пистолетов?
Но она, конечно, рано или поздно явится мне в жизни в таком же прекрасном лиричном и поэтичном образе, как в фильмах «Алые паруса» или «Человек-амфибия». Я знал, что она непременно будет утонченной девушкой, стойкой и сильной духом дамой, очень доброй, мечтательной с чистой душой и, конечно, небесной красоты! Она будет петь и танцевать, а все будут ею любоваться!
Мечты мои… А ещё о чем я помечтаю? Разве что немного о бананах, которые растут где-то в далеком бананово-лимонном Сингапуре. Бананы, которых, к моему большому сожалению, я ещё никогда в жизни и не видел и не пробовал, но был уверен, что вкуснее их может быть только ещё что-то более неведомое, но тоже, вероятно, прекрасное - кокосовое или птичье молоко, и что только мой любимый шоколадный вафельный торт может с этими вкусностями сравниться.
Торт я уже несколько раз пробовал, а о других вкусностях только слышал. В семье учителей царило аскетическое бытие-житие. Конфеты в вазочке на столе? Ещё чего? Это невозможное расточительство, баловство и распущенность! Ни-ни! Конфеты поштучно к праздникам и изредка после воскресного обеда или на ужин. И то по одной! О бананах и о кокосовом молоке потом помечтаю, когда спать лягу. И о первой любви помечтаю позднее. Все потом. А пока дума моя вот об этом громоздком и скрипучем моем старом друге-патефоне.
А в руках была у меня целая тяжелая стопка толстых грампластинок. Чего там только не было?! Это была моя музыкальная шкатулка! Один знакомый мне отставной черноморский моряк - «морской волк» - имел любимую поговорку: «А всё-таки в патефоне люди Е!». Его жена, тоже морячка, подтверждала: «Да, точно, Валентин, они там Е! Е! Не сумливайся!».
Вот и заглядывал я потом в патефон и смотрел, где там эти люди, которые точно там «Е». Заглядывал и пытался разглядеть людей маленького роста, но никаких лилипутов я там тогда так и не смог увидеть. А вот музыку оттуда слушал разную.
И, конечно, там были изумительные мелодичные вальсы, музыка оперетт, которые я всегда просто обожал. Из самых известных мне тогда арий оперетт Имре Кальмана я помню «Королева чардаша (Сильва)», «Голландочка», «Баядера», «Марица», «Принцесса цирка», «Герцогиня из Чикаго», «Фиалка Монмартра», которые я люблю и сейчас, в том числе были пластинки с моим любимым королем вальсов Иоганном Батистом Штраусом (всегда любил его роскошные вальсы, арии и музыку оперетт - «Летучая мышь», «На прекрасном голубом Дунае», «Цыганский барон», «Ночь в Венеции», «Венская кровь»).
А как же хороши были вальсы Штрауса! «Сказки венского леса», «На прекрасном Голубом Дунае», «Весенние голоса» … Как же без них? Это же сказка в музыке и есть! И, несомненно, меня волновало фантастическое танго «Брызги Шампанского» и другие подобные мелодии, например, вальс «Прекрасный май».
Да и много, что было тогда в моих руках на тех пластинках, к сожалению, сейчас уже всё и не вспомню. И до нынешнего времени ни одной пластинки из тех в нашей семье не сохранилось!
Деды мои иногда приносили что-нибудь новое - с рынка, наверное. Покупали с рук на барахолке у старьевщиков или у спекулянтов- перекупщиков. В магазинах новых пластинок тогда почти не продавали - редко удавалось что-нибудь современное купить, поэтому пластинки покупались в основном и чаще всего случайно на вещевых рынках у перекупщиков-спекулянтов, у барыг. Но там было в основном старье трофейное, часто потёртое, с трещинами и сколами по краям, наверное, ещё солдатами привезённое домой сувениром с войны. Вот люди и покупали или иногда обменивали. Причем наклейки не всегда соответствовали содержимому, написано - опера, а там военные немецкие марши.
Так что я частенько, сидя на полу на нашем домашнем медведе, крутил по порядку всю эту домашнюю случайную и пёструю коллекцию, только ловко иглы менял - они быстро тупились и пластинка не пела, а шипела и скрипела. Но у меня была коробочка с запасными иголками для патефонов. Тогда, помню, это был редкий товар, как говорили – дефицитный. И вот, сидя у патефона, слушал я музыку и даже тихонько подпевать пробовал, если сквозь шипение иголки разборчиво доносились понятные слова и отчетливые фразы. Иногда это повторялось по несколько раз. А иногда я в тетрадку всё записывал и бабушка поощряла такое моё ведение дневников. По её совету я заносил в дневник своих наблюдений всё интересное, например, названия книг, которые прочитал, их авторов и краткое их содержание. Вот и названия некоторых песенок или мелодий из тех, которые мне больше понравились, я тоже записывал. Также записывались названия кинофильмов, что смотрел в кино. Бабушка иногда просила дать прочесть мои записи. Читая, она иногда усмехалась и мне ошибки грамматические показывала, а я их исправлял. Хорошая школа!
После ежедневного вечернего полива наступала моя очередь делать уже «мужскую», самую трудную и нудную часть вечерних работ - наполнять опустевшие бочки доверху свежей холодной водой, которую нужно было добывать из глубоченного холодного колодца. И это тоже было моим делом - доставать из колодца воротом воду с глубины около 15 метров, гремя железным ведром, привязанным металлической цепью к металлическому тросу.
Я отвечал и за то, чтобы с вечера был сделан новый запас свежей воды к очередному завтрашнему вечернему поливу. Вот и наполнял я обе опустевшие бочки. Их нужно было наполнить до самого верха холодной свежей водой, а для этого мне приходилось по 2-3 часа, иногда и более, крутить железную рукоятку ворота и ведро за ведром лить и лить воду в эти огромные ненавистные бездонные бочки. Пока дважды по 200 литров в каждую не налью, рабочая смена для меня не оканчивалась. Часто так я ворочал-крутил ворот до самых звезд на небе весь продрогший и мокрый - вода в колодце ледяная! Всё лето эта процедура требовала моих рук.
Поливали мы все вместе: и дед, и бабушка – обычными железными лейками-поливалками. Брали воду из бочек и лили по грядкам и всему зеленому окружению! Но это летом. А с осени, когда огородные дела завершались, надоевшие за лето бочки пусты и перевернуты днищами вверх, соленья и варенья закатаны в банки, все мы садились за новую учебу и школьные труды. Отпуска́ у моих дедов-учителей оканчивались. А у меня кончались каникулы и начиналось наше новое образовательное домашнее предприятие на целый учебный год!
Дед и бабушка приходили домой с работы ближе к вечеру, а я уже был к этому времени дома и их встречал. У них обоих в руках стопки тетрадей их учеников–студентов. У деда в руках ещё и старый кожаный портфель с бумагами. Дома дедушка и бабушка будут проверять письменные работы студентов и учеников, ставить в тетрадях оценки. Мы с бабушкой садились за свою домашнюю работу, за один круглый письменный стол под желтым абажуром с кисточками и занимались.
Я учил свои уроки, делал письменные домашние задания и кляксы, конечно, ставил иногда. Промокал их промокашкой и скрипел металлическим пером своей ручки по тетрадному листу, сопел и выводил буквы, палочки и кружочки, рисовал клеточки в тетрадке.
Рядом сидит бабушка, проверяет тетради своих учеников, их домашние задания и за мной приглядывает. У неё в руках тоже простая перьевая ручка и перед нами стоят чернильницы-непроливайки. Моя, с фиолетовыми чернилами, а у бабушки с красными. Мы работаем. Дед Вилли тоже будет работать так же, но только тогда, когда мы закончим и пойдем спать в свои кровати. Он будет ещё долго сидеть на нашем месте, несколько часов, но потом и он уходит в свою комнатку за печкой.
В холодное осеннее и зимнее время дед с вечера разжигает печь, принеся ведро угля и охапку дров-поленьев. Он разводит в печи огонь и дом быстро нагревается. Трубы водяного отопления будут согревать наше жилище до самого утра.
Закончив с печью, дед тоже проверяет тетради своих студентов и только потом ложится спать в своей маленькой комнатке за печкой. Перед сном он, включив свет настенной лампы-бра, долго читает. Иногда отблески света из его коморки можно видеть до самого утра. А мы с бабушкой уже спим.
Спим в большом зале дома, она на узенькой панцирной кровати, а я у противоположной стены на маленьком дерматиновом коричневом диванчике. Надо мной на полке цепочка слоников из белого, чуть желтоватого пластика. Про них говорили «под цвет слоновой кости». Тишина в доме, за окнами ночь, и все окна дома закрыты деревянными ставнями и заперты на железные затворы. Во всём порядок, как в воинской казарме. Тишина и покой.
Но ночь моя проходит, звучит голос бабушки: «Александр-Ихтиандр, подъём!». Бабушка уже энергично поднялась, надела халат, включает настенный репродуктор и под его бравурную, очень громкую музыку начинается наша с бабушкой ежедневная «утренняя гимнастика» - моё мучение! Я спать ещё хочу. Рано же! На улице ещё темно, а в доме уже прохладно, печное отопление уже не греет, печи прогорели и трубы водяного радиатора отопления остыли!
Бабушка в халате становится посреди зала на красной ковровой дорожке, подзывает и ставит меня рядом. Мы начинаем выполнять все команды радиотренера: «Встаньте ровно, раз-два! Ноги на ширине плеч, три-четыре!». И всё по порядку, начинаем разминку - глубокий вдох и полный выдох. Переходим (я перехожу) на легкий бег по кругу по комнате. Я бегаю вокруг бабушки, а она, тренер мой, высокая и стройная моя бабулечка, строго контролирует внука, меня - её подопытное, слабое пока и немного ленивое, но послушное ей существо. «Руки на пояс, начинаем делать наклоны - десять наклонов вперёд. Три - четыре! Затем влево, затем вправо». И всё под музыку и под счет. «Внимание! Теперь делаем наклоны вниз, коснитесь кончиками пальцев пола! А теперь, вытянув руки вперед, начинайте делать приседания. Три – четыре!».
«Довольно, теперь ладонями упритесь в пол, и начинаем делать отжимания от пола на вытянутые руки десять раз»…
И это всё до пота. А ещё много других упражнений одно за другим!
Так я по утрам крутился возле и вокруг тренера и воспитателя – бабушки и ждал окончания этой надоедливой физкультуры – ну, когда же она даст команду: «Всё! Стоп, Ихтиандр! На сегодня финиш! Переходим к водным процедурам! Марш умываться, чистить зубки и завтракать, а потом быстро одеваться и бегом в школу»! Слава Богу! Но…
В умывальнике–рукомойнике холоднющая, просто ледяная вода!
Но зубную щётку ждёт моя первая личная детская сладенькая и вкусная зубная паста «Ягодка», а это уже хорошо, потому что взрослым положен противный зубной порошок из картонной коробочки. Для меня порошок - довольно противное средство, которым мне ранее приходилось чистить зубы, пока не подарили ту самую детскую пасту «Ягодка» в белом алюминиевом тюбике с нарисованной красивой земляничкой на корпусе тюбика.
От физкультуры к культуре настоящей.
Вот так и началась моя школьно-образовательная, трудовая и физкультурная программа. Ну а ко второму моему классу бабушка призадумалась - а не пора ли юношу к настоящей высокой культуре- мультуре привлечь? В их культурной интеллигентской и образованной семье считалось непорядком, когда внук – этот пацан – шляется по округе, как простой деревенский парнишка. Вот она и призадумалась, что с ним, с внуком, делать дальше. Куда его направить и подтолкнуть куда?
Увлечения мои она видела и быстро приняла решение, план её возник не на пустом месте. Его надо к музыке тихонько подвести! Тихонько, но твердой рукой. В их доме никогда не было никаких музыкальных инструментов и музыкой никто не занимался и не увлекался. Бабушка изредка сама напевала что-то, мурлыкая себе по нос. Иногда немного на немецком, родном для неё языке, иногда на испанском. Она и меня начала обучать сразу трем языкам - русскому, немецкому и немного испанскому.
Ну, немецкий - её родной, это понятно. Видимо, её волновали детские воспоминания об утерянной Родине на волжских родных берегах.
Напевала она и советские мелодии, чаще что-то времен революции, гражданской и Великой Отечественной войн. Но она это делала тихо, стесняясь вроде. Да громче и не хотела, наверное.
Напевала она и пару песенок на испанском языке времен испанской гражданской войны. Она была настоящая интернационалистка со времени учебы в Москве в университете. Там она и познакомилась со многими испанскими и немецкими антифашистами, тоже студентами этого университета. Они же все должны были рано или поздно, но непременно организовать мировую революцию! Этому их и учили Коминтерн и советская власть, правительство и компартия. Но пока она (моя бабуля) была свободна от революционной борьбы за мир во всём мире. Тут, в Хакасии, работы и забот ей и без этого хватало. Внук вон подрастает! Надо из него делать человека? А раз надо, значит будем делать! И начинаем не медля!
И при этом бабуля моя видела, что я в свободное время не отрываюсь от своей любимой и единственной в их доме игрушки – от старенького домашнего и весьма потрепанного временем патефона.
Тогда, в Абакане, у меня не было ни одной настоящей покупной игрушки из магазина, никто никогда мне игрушек не покупал. Ранее, в Красноярске, мама с папой какие-то мелочи сыночку покупали, то пистолетик жестяной с бумажной лентой пороховых пистонов-хлопушек для игр в войнушку, то ещё что. Но это там - «в городе», а у бабушки «в деревне» ничего похожего на игрушку у меня не было, и я сам себе придумывал игрушки из подручного имущества. Вот, например, патефон. Он полностью был мне вручен во владение и пользование, и я его освоил «от и до»!
В каждую свободную минуту садился я посреди зала на обрывок старой потертой временем буро-рыжеватой медвежьей шкуры, которая обычно выполняла роль напольного прикроватного коврика бабушки, вытаскивал его на середину комнаты и усаживался на него. Усевшись, открывал я тот музыкальный ящик, вынимал из тумбочки грампластинки и, сидя на полу, неустанно крутил ручку этого самого патефона, заводя его тугую пружину.
Тяжеленную большущую стопку черных толстых блинов-грампластинок я укладывал рядом. Большая их часть – это тяжеленные черные блины в бумажных конвертах с круглыми окнами, через которые видны и читаются цветные наклейки рекламы. Грампластинки были большей частью еще довоенной советской эстрады, немножко уже советской военной поры и совсем немного послевоенной. Было и немного классики – оперные арии. Из песен военной поры были в исполнении Лидии Руслановой, Леонида Утесова, Марка Бернеса, Людмилы Зыкиной и других певцов. Было их штук 10-15.
«Не русские» были, наверное, из бывших трофейных немецких и европейских пластин, больше с оперной классической концертной программой. Ещё какие-то оркестры играли симфонии, арии из опер и оперетт. Были и с военными бравурными маршами, скорее всего с немецкими, а может и австрийскими.
Ещё были немногие просто с хорошими мелодиями, которые мне нравились больше. Было также несколько пластинок с красивыми хора́ми. Конечно, помню роскошный бас Фёдора Шаляпина («Э-гей! Эх, вдоль по Питерской!»), был лирический милый тенор Сергея Лемешева. Помню томный голос Александра Вертинского и его загадочные, такие томные вкусные романсы «Лиловый негр ей подавал манто», «Дым без огня» и, конечно, его роскошное «Танго Магнолия», слова которого меня тревожили, волновали, хотя и не было мне понятно о чем, собственно, таком красивом он поет:
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда поет и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван…
В опаловом и лунном Сингапуре, в бури,
Когда под ветром ломится банан,
Вы грезите всю ночь на желтой шкуре
Под вопли обезьян.
В опаловом и лунном Сингапуре, в бури,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия тропической лазури,
Вы любите меня.
Под это танго с красивым названием «Магнолия» я фантазировал. И сидя на этой домашней желто-бурой медвежьей шкуре, наверное, грезил-мечтал о дальних странах и океанах, об алых парусах и о моей бригантине, которая уже где-то в далёком синем море поднимает мои паруса, пока я сижу тут дома. В эти мгновения я сам уже вроде бы и не я, а «капитан, обветренный, как скалы, вышел в море, не дождавшись дня!».
Так я мечтал не только о будущих путешествиях, но и о первой любви. Какая же она будет? Она меня уже где-то ждёт? Какая ты, моя дорогая Ассоль? Или она будет немного другая, как красавица Гуттиэре из портовой таверны, где буйные пираты пьют свой ром из бочонка и стреляют в потолок из своих пистолетов?
Но она, конечно, рано или поздно явится мне в жизни в таком же прекрасном лиричном и поэтичном образе, как в фильмах «Алые паруса» или «Человек-амфибия». Я знал, что она непременно будет утонченной девушкой, стойкой и сильной духом дамой, очень доброй, мечтательной с чистой душой и, конечно, небесной красоты! Она будет петь и танцевать, а все будут ею любоваться!
Мечты мои… А ещё о чем я помечтаю? Разве что немного о бананах, которые растут где-то в далеком бананово-лимонном Сингапуре. Бананы, которых, к моему большому сожалению, я ещё никогда в жизни и не видел и не пробовал, но был уверен, что вкуснее их может быть только ещё что-то более неведомое, но тоже, вероятно, прекрасное - кокосовое или птичье молоко, и что только мой любимый шоколадный вафельный торт может с этими вкусностями сравниться.
Торт я уже несколько раз пробовал, а о других вкусностях только слышал. В семье учителей царило аскетическое бытие-житие. Конфеты в вазочке на столе? Ещё чего? Это невозможное расточительство, баловство и распущенность! Ни-ни! Конфеты поштучно к праздникам и изредка после воскресного обеда или на ужин. И то по одной! О бананах и о кокосовом молоке потом помечтаю, когда спать лягу. И о первой любви помечтаю позднее. Все потом. А пока дума моя вот об этом громоздком и скрипучем моем старом друге-патефоне.
А в руках была у меня целая тяжелая стопка толстых грампластинок. Чего там только не было?! Это была моя музыкальная шкатулка! Один знакомый мне отставной черноморский моряк - «морской волк» - имел любимую поговорку: «А всё-таки в патефоне люди Е!». Его жена, тоже морячка, подтверждала: «Да, точно, Валентин, они там Е! Е! Не сумливайся!».
Вот и заглядывал я потом в патефон и смотрел, где там эти люди, которые точно там «Е». Заглядывал и пытался разглядеть людей маленького роста, но никаких лилипутов я там тогда так и не смог увидеть. А вот музыку оттуда слушал разную.
И, конечно, там были изумительные мелодичные вальсы, музыка оперетт, которые я всегда просто обожал. Из самых известных мне тогда арий оперетт Имре Кальмана я помню «Королева чардаша (Сильва)», «Голландочка», «Баядера», «Марица», «Принцесса цирка», «Герцогиня из Чикаго», «Фиалка Монмартра», которые я люблю и сейчас, в том числе были пластинки с моим любимым королем вальсов Иоганном Батистом Штраусом (всегда любил его роскошные вальсы, арии и музыку оперетт - «Летучая мышь», «На прекрасном голубом Дунае», «Цыганский барон», «Ночь в Венеции», «Венская кровь»).
А как же хороши были вальсы Штрауса! «Сказки венского леса», «На прекрасном Голубом Дунае», «Весенние голоса» … Как же без них? Это же сказка в музыке и есть! И, несомненно, меня волновало фантастическое танго «Брызги Шампанского» и другие подобные мелодии, например, вальс «Прекрасный май».
Да и много, что было тогда в моих руках на тех пластинках, к сожалению, сейчас уже всё и не вспомню. И до нынешнего времени ни одной пластинки из тех в нашей семье не сохранилось!
Деды мои иногда приносили что-нибудь новое - с рынка, наверное. Покупали с рук на барахолке у старьевщиков или у спекулянтов- перекупщиков. В магазинах новых пластинок тогда почти не продавали - редко удавалось что-нибудь современное купить, поэтому пластинки покупались в основном и чаще всего случайно на вещевых рынках у перекупщиков-спекулянтов, у барыг. Но там было в основном старье трофейное, часто потёртое, с трещинами и сколами по краям, наверное, ещё солдатами привезённое домой сувениром с войны. Вот люди и покупали или иногда обменивали. Причем наклейки не всегда соответствовали содержимому, написано - опера, а там военные немецкие марши.
Так что я частенько, сидя на полу на нашем домашнем медведе, крутил по порядку всю эту домашнюю случайную и пёструю коллекцию, только ловко иглы менял - они быстро тупились и пластинка не пела, а шипела и скрипела. Но у меня была коробочка с запасными иголками для патефонов. Тогда, помню, это был редкий товар, как говорили – дефицитный. И вот, сидя у патефона, слушал я музыку и даже тихонько подпевать пробовал, если сквозь шипение иголки разборчиво доносились понятные слова и отчетливые фразы. Иногда это повторялось по несколько раз. А иногда я в тетрадку всё записывал и бабушка поощряла такое моё ведение дневников. По её совету я заносил в дневник своих наблюдений всё интересное, например, названия книг, которые прочитал, их авторов и краткое их содержание. Вот и названия некоторых песенок или мелодий из тех, которые мне больше понравились, я тоже записывал. Также записывались названия кинофильмов, что смотрел в кино. Бабушка иногда просила дать прочесть мои записи. Читая, она иногда усмехалась и мне ошибки грамматические показывала, а я их исправлял. Хорошая школа!
Мои дедушка и бабушка, члены ВКП(б), возле дома. 1968 год.
И вот тогда, в Абакане, у меня на пластинке была одна особенная песня, которая мне очень нравилась, и о ней я и хочу рассказать отдельно.
Это была одна из моих любимых песен-мелодий, в которой чей-то детский высокий голос пел что-то сказочное. Я у бабушки выяснил, что это такое. Она прочла мне название - «Ave Maria» Франца Шуберта. Я почти засыпал под её звуки, мечтательно дремал, сидя на полу, под ту мелодию и под тот голос мальчишки. Он так здорово пел это непонятное мне красивое произведение на непонятном мне языке! Не на немецком, который я уже знал достаточно неплохо. Вероятно, это была латынь или итальянский.
Чей это голос, я не знал, бабушка об этом ничего не сказала. Много позже я подумал, что это могло быть исполнение итальянского певца Робертино Лоретти.
Точно я не знал тогда, да и теперь достоверно не знаю, кто именно пел на той пластинке, но думаю, что это был именно он – Робертино Лоретти. Он в те годы был популярен и его голос часто звучал по радио. Он всегда пел что-то красивое, например, знаменитую «Джамайка» (я, подпевая и периодически искажая тоже пел и тараторил, бубнил по своему) из его репертуара. И ещё в детстве очень часто я слышал по радио другую необычайно красивую «Santa Lucia».
А тогда, слушая милую и добрую музыку - «Ave Maria», я не знал, кто это так здорово поёт, что за пластинка тогда была в моих руках. Да я и сейчас точно этого не знаю, но тот голос очень похож был на голос Робертино, хотя это произведение пели дети и до его появления на мировой эстраде. А тогда тот голос песни меня очаровывал, и я пробовал ему подпевать, не понимая, о чем тут поется и только тихонько бормотал про себя. Я как бы пробовал подпевать ему, не понимая ничего, о чем поется, не разбирая незнакомых слов и звуков. Чтобы не путать текст и было легче запоминать и не путать последовательность непонятных слов и звуков, я начал записывать в дневнике в конце моей тетрадки звуки слов на русском языке - русскими буквами. Как слышал, так и писал карандашиком, чтобы запомнить и выучить. Записывал, не зная, что это за песни. И, конечно, понятия не имел о их смысле.
Как-то я спросил у бабушки, что это за мелодия и о чём эта песня. Она взяла пластинку в руки, сквозь очки посмотрела, прочла наклейку и мягко улыбнулась. Но прочла очень тихонько, едва вслух, только что-то прошептала. Она произнесла только название и автора музыки, но не исполнителя и больше ничего не сказала. Ушла. А я продолжил крутить ручку моей музыкальной шкатулки.
Это была одна из моих любимых песен-мелодий, в которой чей-то детский высокий голос пел что-то сказочное. Я у бабушки выяснил, что это такое. Она прочла мне название - «Ave Maria» Франца Шуберта. Я почти засыпал под её звуки, мечтательно дремал, сидя на полу, под ту мелодию и под тот голос мальчишки. Он так здорово пел это непонятное мне красивое произведение на непонятном мне языке! Не на немецком, который я уже знал достаточно неплохо. Вероятно, это была латынь или итальянский.
Чей это голос, я не знал, бабушка об этом ничего не сказала. Много позже я подумал, что это могло быть исполнение итальянского певца Робертино Лоретти.
Точно я не знал тогда, да и теперь достоверно не знаю, кто именно пел на той пластинке, но думаю, что это был именно он – Робертино Лоретти. Он в те годы был популярен и его голос часто звучал по радио. Он всегда пел что-то красивое, например, знаменитую «Джамайка» (я, подпевая и периодически искажая тоже пел и тараторил, бубнил по своему) из его репертуара. И ещё в детстве очень часто я слышал по радио другую необычайно красивую «Santa Lucia».
А тогда, слушая милую и добрую музыку - «Ave Maria», я не знал, кто это так здорово поёт, что за пластинка тогда была в моих руках. Да я и сейчас точно этого не знаю, но тот голос очень похож был на голос Робертино, хотя это произведение пели дети и до его появления на мировой эстраде. А тогда тот голос песни меня очаровывал, и я пробовал ему подпевать, не понимая, о чем тут поется и только тихонько бормотал про себя. Я как бы пробовал подпевать ему, не понимая ничего, о чем поется, не разбирая незнакомых слов и звуков. Чтобы не путать текст и было легче запоминать и не путать последовательность непонятных слов и звуков, я начал записывать в дневнике в конце моей тетрадки звуки слов на русском языке - русскими буквами. Как слышал, так и писал карандашиком, чтобы запомнить и выучить. Записывал, не зная, что это за песни. И, конечно, понятия не имел о их смысле.
Как-то я спросил у бабушки, что это за мелодия и о чём эта песня. Она взяла пластинку в руки, сквозь очки посмотрела, прочла наклейку и мягко улыбнулась. Но прочла очень тихонько, едва вслух, только что-то прошептала. Она произнесла только название и автора музыки, но не исполнителя и больше ничего не сказала. Ушла. А я продолжил крутить ручку моей музыкальной шкатулки.
Робертино Лоретти
Потом, много позже, повзрослев я понял, что тогда бабушка мягко отошла от подробного рассказа. Вероятно, уклонилась от идеологического разрешения этого вопроса и ничего мне, конечно, не рассказала и не объяснила, а я долго не знал, что эта песня, собственно, есть ни что иное, как католическая молитва (на мессе-службе или в части её). Это вроде именно молитва, обращенная к Деве Марии («Радуйся, Мария»). Только повзрослев, я узнал, что эту молитву называют также «Ангельским приветствием», так как её первая фраза представляет собой приветствие архангела Гавриила, сказанное им Марии в момент Благовещения. В византийском обряде молитве «Аве Мария» соответствует «песнь Пресвятой Богородице»:
Богородице Де́во, ра́дуйся, Благода́тная Мари́е, Госпо́дь с Тобо́ю, благослове́нна Ты́ в жена́х, и благословен плод чрева Твоего́, я́ко Спаса родила́ еси́ душ наших.
Мои дед и бабушка были коммунистами, членами ВКП(б) - КПСС с довоенного времени и, конечно, атеистами. Другого и ожидать от них было невозможно. Люди они видные, работают на государственной работе - педагоги с университетским советским (!) образованием. Хотя много позже, после их смерти, я всё же узнал, что они были по рождению крещены как христиане - католики (может быть, лютеране или протестанты). А тогда я этого не знал и узнал очень не скоро, лишь спустя лет 30-40.
Узнал, что это красивое молитвословие посвящалось какому-то Богу и Матери Господа Иисуса Христа деве Марии. А тогда в доме советских учителей и атеистов само понятие «религия» и «бог» были под твердым знаком «табу»! В государстве официально считалось, что религия - опиум для народа и была под негласным запретом. Любая Церковь была под запретом, отделена от государства и, конечно, от школы! Атеизм был наукой и государственной идеологией. Но мне, тогда мальчишке от 7 до 10 лет, это само понятие и явление «вера в бога» было абсолютно не знакомо, не понятно и «покрыто мраком». Тогда мне хватало той музыки и того красивого голоса. Хватало для получения удовольствия.
А ещё была зависть и желание самому так петь. Я восхищался голосом неизвестного мне мальчишки и мечтал петь так же красиво, хоть и не понятно, о чём. Я записывал неразборчивым почерком простым карандашом эти непонятные даже не слова, а звуки. А как записать звуки? Я не знал. Нот и нотной грамоты я тогда тоже ещё не знал, но придумывал свой способ записи - почти шифр.
Высоту голоса для понятности указывал стрелками «вниз-вверх». Выше тон голоса - стрелка показывает вверх, ниже голос - стрелка моя вниз. Простая схема, выдуманная мной для себя. И никаких нот мне тогда не было нужно. Музыкальной грамоте я ещё не был обучен и таким простым способом выходил из положения.
Мне всегда хотелось петь, это я помню отчетливо. Но я не умел и никогда не учился пению, и это я тоже понимал. И очень стеснялся показать, что хочу запеть так же. Я стеснялся этого своего желания и, к тому же, считал это не мужским делом, не серьёзным.
Но всё равно, я тихонько и немножко пел - мурлыкал себе под нос, сидя на полу возле своего друга-патефона. Мне его отдали в полное владение как игрушку, чтобы я меньше болтался на улице, не пропадал вечно на речке на рыбалке, не хулиганил с друзьями, ведь попадали мы детьми в переделки разные.
Случались всякое с нами и со мною - казмуссы! Как же без них?
Культура - культурой, но пошалить хочется очень!
Мы как-то воскресным днём, ближе к вечеру, с друзьями от нечего делать пробовали курить, как взрослые, решили узнать и, конечно, попробовали. Тайком, разумеется. Да только никакую тайну глубоко не спрятать, всегда что-то где-то по-предательски торчит. В первый же вечер моя тайна была раскрыта моей мудрой бабушкой.
Вернулся с улицы, а она уже встречает на пороге, смотрит внимательно, присев на стул у дверей. Подозвала меня: «Иди-ка сюда, Ихтиандр, посмотри мне в глаза. Ты что, курил?». Я отвечаю неуверенно: «Бабуля, да ты что!? Конечно, нет!». Отпираюсь, а сам стараюсь тихонько от неё отстраниться, чтобы запах до неё не доносился. Но она протянула руку, взяла со стола небольшое домашнее зеркало, протянула мне и говорит: «А ну-ка, рыбачок, возьми и посмотри на своё честное лицо. Держи-держи, любуйся! Как тебе не стыдно? Тебе же известно, что врать не хорошо! Я тебя этому учила? Врут только трусы! Смотри!».
Ну, взял я в руки подлое предательское стекло, глянул и всё увидел! И ахнул! Да у меня на бледном испуганном лице нет ни ресниц, ни бровей! Да и как им там быть? Мы же крутили и курили эти самые противные «козьи ножки», спрятавшись и поглядывая по сторонам. Так хорошо с товарищами сидели и болтали о разном на травке в саду абаканского завода «Металлист» под кустами шиповника, а старшие друзья мастерски крутили из газеты те самые проклятые «козьи ноги», в которые все мы дружно и щедро насыпали всякую дрянь, такую гремучую смесь - немного украденной у чьёго-то деда махорки. Туда же засыпали немного табака, набранного из собранных у остановки автобуса окурков сигарет и папирос.
Но больше всего засыпали в могучие толстые газетные самокрутки крошево из сухих листьев шиповника. Это были, типа, наши первые трубки – пиратские атрибуты! Ведь у каждого настоящего морского волка и покорителя морей и океанов должен быть кисет с душистым и ароматным «капитанским» табачком! И, непременно, за поясом должна быть трубочка, как у Тома Сойера и Геккельбери Финна.
Так вот мы четверо, сидя кружком на траве под кустиками колючего шиповника и навертев каждый по такой большущей «козьей ноге», устраивали перекурчик под дружескую беседу.
Чиркала в чьих-то руках спичка, лица трех-четырех малолетних шалопаев склонялись к пламени и бумага в наших пальцах вспыхивала костром, опаляя и обжигая лица курильщиков! Прощай и молодость, и ресницы с бровями! А все мы, отвалившись назад, наслаждались ритуалом всасывания вонючего едкого дыма, как заветного благовония.
Первое запретное деяние - мы наслаждались свободой! Кто-то кашлял сильнее, кто-то слабже, но все плевались и протирали слезящиеся глаза. При этом мы старались делать вид, что это круто. Такое удовольствие! Кайф же, пацаны! И как это раньше нам в голову не пришло? Да нам, морякам и капитанам это и хорошо, и полезно, и так приятно! Мы же такие взрослые, крутые и брунтальные мужики! Да, ребята?
Да нам пофиг шторм и ураган, и море нам точно по… колено! Короче, вам по пояс! Нам бы еще бочонок виски да сундук мертвеца и бутылку рома!
А дома у бабушки сейчас большущие пироги с капустой и с ягодой! А кушать уже пора и очень хочется. Да что нам бабушка с её пирогами? Нам бы жареного поросенка и чарку рома! Мы же типа пираты! Или хто? Или где? Ну, докуриваем ребята и пошли по домам. Строгость моей бабушки всем хорошо известна. Да её тут местные пьяницы и дебоширы опасались больше участкового милиционера. Строга́ была, но справедлива! Её вся округа уважала.
Ну вот тогда, под вечер и явился домой голодный пират без бровей и ресниц, прямо пред глаза своей зоркой бабушки! Пираты, на досмотр! Проверим, что это у вас, мистер пират, в дырявых карманах. Не крошки ли это табака? Понюхаем.
Досмотр был быстрым, санкции были наложены решительно, а оправдания никого не интересовали.
Руки опытного педагога быстро и мастерски скрутили в тугую увесистую косицу длинное белое вафельное полотенце, предварительно немного увлажненное под умывальником. И вот в руке бабушки мерно покачивается эдакое творение – внушительный «экзекутор - воспитатель», назначение которого мне хорошо известно.
Но взглянув на бледное и безбровое личико любимого внука, немножко струхнувшего бравого пирата, бабушка объявляет и назначает помилование, строго предупредив: «Ты всё понял, Ихтиандр Васильевич?»
А куда мне деваться? Энергично и покорно киваю и заверяю: «Да что ты, ба? Чтобы я ещё? Да никогда! Точно говорю! Обещаю!»
Ну, бабушка, добрая душа, глянула на уже не нужный экзекутор в руке и в назидание решительно – для образца и примера – энергично и от души шлепнула им по крышке сундука с постельным бельём.
Бум! Дом содрогнулся от могучего звука. Нашу домашнюю серую кошку Мурочку, дремавшую рядом, подкинуло вверх и унесло в лаз подполья!
И всё на этом. Косица снова превратилась в обычное вафельное ручное белое полотенце, которое заняло привычное место возле умывальника. Вот и покурил пират впервые «капитанского табачка»! Да уж. Масса впечатлений! Это было приключение с хорошим концом–хеппи эндом.
Уф-ф..., пронесло.
Музыкальное сопровождение – шаги в культуру!
В доме кроме патефона еще была старенькая примитивная радиола с проигрывателем, но этот аппарат был в распоряжении только деда Вилли - Вильгельма Федоровича. Он был не родной мой дед, он второй муж моей бабушки Елизаветы. Родного деда я не знал. Настоящий мой дед по имени Виктор, отец моей матери, якобы умер давно, еще когда семья жила на Волге в немецкой республике, а бабушка вышла замуж второй раз.
У «моего» древнего патефона я выучил все имевшиеся песенки на русском языке. В первую очередь любимого и ставшего почти родным Исаака Дунаевского. В то время его мелодии я и по радио тоже часто слышал, поэтому песенки из советских оперетт и кинофильмов я мог горланить уверенно и почти без запинки. Разумеется, когда никого рядом не было видно. На людях я стеснялся и голос свой тренировал тайно, когда рядом никого не было. Я уходил на рыбалку, на свободу, на реку, на острова и там под шум воды и крики чаек, спрятавшись в прибрежных зарослях ивы, уже более смело голосил всё подряд.
И ещё я там приноровился передразнивать речных чаек-крачек. Они, пролетая низко, пронзительно кричали и я как-то неожиданно для себя самого решился вдруг выдать голосом такой же звук. Так захотелось пошалить.
Набрался смелости, вдохнул глубоко и вдруг завопил-запищал-заверещал моё приветствие вслед пролетающей птице, а она недоуменно, на лету, повернула вниз ко мне черную голову! Наверное, удивилась возмущённо, что это за чучело там орёт? Кто? Как посмел? А я потом много раз так вопил и прислушивался к себе - что-то не то. Нет, не так надо. Тут повыше или наоборот пониже? Взять погрубее или потоньше? И так я часто тренировался дразнить этих речных крачек - маленьких чаек ещё и ещё, пока горло не начинало болеть.
И ещё я тогда хорошо плавал и нырял - как рыба! Не зря же бабушка называла меня Ихтиандром, как героя моего любимого кинофильма «Человек-амфибия». Я проводил все время на воде, а то и под водой! Была бы вода, а я всегда лез к самому дну. Нырял, как рыба. Мне друзья кидали подальше в воду белый приметный камень, а я нырял за ним и шарил возле дна, пока не находил. Я мог долго сдерживать под водой дыхание, хотел походить на ловца настоящего жемчуга. Искал в темных водах, шарил по дну руками, пока воздуха хватало в груди. Терпел, крепился изо всех сил! Не сдавался! И так десятки раз друзья бросали и бросали, а я всё прыгал в воду не раздумывая. Те старались запулить камень как можно дальше, даже соревновались между собой, кто дальше бросит, а потом ждали и надеялись, когда же этот карась, наконец, вернется с пустыми руками.
Но частенько я отправлялся на реку совсем один – попеть там, покричать, поорать, подурачиться на речном просторе. На реке я налаживал свою обычную скромную удочку - прут с леской и крючком для рыбалки, а потом, оставив вещички возле рыболовной этой снасти, раздевался и по берегу, по тропинке, уходил-убегал вверх по течению этой любимой реки Абакан вверх на 1-2 километра и заплывал на середину русла. Там, раскинув руки, ложился на спину и течение теплыми ласковыми струями несло меня вниз до того места, где оставались мои вещи – удочка и улов (если он был), рубашка, штаны, кеды/сандалии, сумка с провиантом (корка хлеба, огурец, помидор).
Помню, один раз плыл я так на спине, несло меня течение, а тут вздумалось мне поорать и покричать так же, как чайки кричат. Задумано – сделано!
Заорало вдруг это плывущее посреди реки тело и что?
А то!
Недалеко, на правом противоположном берегу с высоченных прибрежных деревьев взлетели несколько больших орлов-коршунов! Там, видимо, были их гнезда или колония, а я своими воплями вызвал их охотничий интерес. Они хищники и падальщики, как вороны, никогда не упустят возможность поживиться рыбой, мясом и проплывающей по реке падалью, а тут где-то рядом умирает или попала в беду их обычная добыча – чайка или другая птица! Это же дармовой обед! «Полетим, поглядим» - сказал, наверное, их старший орёл. И они полетели над рекой и надо мной - три или четыре голодных пары глаз и страшных когтей. Полетели низко над водой, вытянув вперед лапы с огромными острыми когтищами. А я ещё сдуру снова заорал - дразнил их. А летающие кругами охотники всё присматриваются вниз, на воду, разглядывая, кто это шумит тут внизу, на их охотничьей территории, орёт, как раненый. А не сожрать ли его?
Низко надо мной один птах делает один пролёт, следом заходит другой. Один круг за другим пролетели огромные птицы, а я им в глаза смотрел и готовился уже нырять, если кто из них бросится на меня. Но они оставили меня в покое, и я перестал их дразнить. Они улетели к своим гнездам, а я выплыл на свою сторону и собрался идти домой. Разошлись без драки, все целы. Но потом, много позже, я понял, что тогда у меня могли быть серьёзные проблемы от такой глупой шалости.
Орлы - птички серьёзные. С такими прирученными помощниками древние, да и современные охотники, выходили и выходят на охоту. Выезжали и выезжают на лошадях в поля и степи, натравливают ловчих орлов-беркутов даже на волков, на лисиц и на любую добычу. Эти ловчие птицы справляются и с серыми хищниками - мощные когти орла, как стальным капканом сжимают зубастую волчью пасть так, что волк не может извернуться и сам укусить орла. А тут глупый мальчишка, голый, в воде полоскается – чем не добыча большому сильному и голодному вожаку стаи?
Но мимо в тот раз проплыл их обед! И этому их обед был впоследствии очень рад.
Самодеятельность отложим на потом,
а пока повели меня на прослушивание к специалисту.
Ну, значит, бабушка решила меня превратить во что-нибудь эдакое интеллигентное и слегка культурное, обтесать немного деревню с мальчика, чтобы не стыдно было представить деточку в культурном обществе их друзей и подруг. А с чего начать?
Решала недолго.
В моей начальной школе моя учительница первая - добрейшая Татьяна Константиновна Федулкина и директор школы попросили принести мою фотографию для школьной Доски Почета. Таких фотографий в доме не было, сходили в фотоателье. Так я вроде как-то по неосторожности вошел (или вляпался?) в число достойных пятерочников, а выходить вроде и не собирался.
Тогда бабушка решила совместить ту поездку в фотоателье и заодно отвести меня в музыкальное учреждение на прослушивание и за советом. Я собрался, и мы с ней на автобусе поехали в центр города.
Ну, поехали мы, фотоателье посетили. Там и меня отдельно, и нас вместе с бабушкой сфотографировали – нам для истории и в Красноярск фотоотчет родным отправить. И отличник чтобы красовался на первой в жизни Доске Почета! Да и пусть, хоть не позора.
Богородице Де́во, ра́дуйся, Благода́тная Мари́е, Госпо́дь с Тобо́ю, благослове́нна Ты́ в жена́х, и благословен плод чрева Твоего́, я́ко Спаса родила́ еси́ душ наших.
Мои дед и бабушка были коммунистами, членами ВКП(б) - КПСС с довоенного времени и, конечно, атеистами. Другого и ожидать от них было невозможно. Люди они видные, работают на государственной работе - педагоги с университетским советским (!) образованием. Хотя много позже, после их смерти, я всё же узнал, что они были по рождению крещены как христиане - католики (может быть, лютеране или протестанты). А тогда я этого не знал и узнал очень не скоро, лишь спустя лет 30-40.
Узнал, что это красивое молитвословие посвящалось какому-то Богу и Матери Господа Иисуса Христа деве Марии. А тогда в доме советских учителей и атеистов само понятие «религия» и «бог» были под твердым знаком «табу»! В государстве официально считалось, что религия - опиум для народа и была под негласным запретом. Любая Церковь была под запретом, отделена от государства и, конечно, от школы! Атеизм был наукой и государственной идеологией. Но мне, тогда мальчишке от 7 до 10 лет, это само понятие и явление «вера в бога» было абсолютно не знакомо, не понятно и «покрыто мраком». Тогда мне хватало той музыки и того красивого голоса. Хватало для получения удовольствия.
А ещё была зависть и желание самому так петь. Я восхищался голосом неизвестного мне мальчишки и мечтал петь так же красиво, хоть и не понятно, о чём. Я записывал неразборчивым почерком простым карандашом эти непонятные даже не слова, а звуки. А как записать звуки? Я не знал. Нот и нотной грамоты я тогда тоже ещё не знал, но придумывал свой способ записи - почти шифр.
Высоту голоса для понятности указывал стрелками «вниз-вверх». Выше тон голоса - стрелка показывает вверх, ниже голос - стрелка моя вниз. Простая схема, выдуманная мной для себя. И никаких нот мне тогда не было нужно. Музыкальной грамоте я ещё не был обучен и таким простым способом выходил из положения.
Мне всегда хотелось петь, это я помню отчетливо. Но я не умел и никогда не учился пению, и это я тоже понимал. И очень стеснялся показать, что хочу запеть так же. Я стеснялся этого своего желания и, к тому же, считал это не мужским делом, не серьёзным.
Но всё равно, я тихонько и немножко пел - мурлыкал себе под нос, сидя на полу возле своего друга-патефона. Мне его отдали в полное владение как игрушку, чтобы я меньше болтался на улице, не пропадал вечно на речке на рыбалке, не хулиганил с друзьями, ведь попадали мы детьми в переделки разные.
Случались всякое с нами и со мною - казмуссы! Как же без них?
Культура - культурой, но пошалить хочется очень!
Мы как-то воскресным днём, ближе к вечеру, с друзьями от нечего делать пробовали курить, как взрослые, решили узнать и, конечно, попробовали. Тайком, разумеется. Да только никакую тайну глубоко не спрятать, всегда что-то где-то по-предательски торчит. В первый же вечер моя тайна была раскрыта моей мудрой бабушкой.
Вернулся с улицы, а она уже встречает на пороге, смотрит внимательно, присев на стул у дверей. Подозвала меня: «Иди-ка сюда, Ихтиандр, посмотри мне в глаза. Ты что, курил?». Я отвечаю неуверенно: «Бабуля, да ты что!? Конечно, нет!». Отпираюсь, а сам стараюсь тихонько от неё отстраниться, чтобы запах до неё не доносился. Но она протянула руку, взяла со стола небольшое домашнее зеркало, протянула мне и говорит: «А ну-ка, рыбачок, возьми и посмотри на своё честное лицо. Держи-держи, любуйся! Как тебе не стыдно? Тебе же известно, что врать не хорошо! Я тебя этому учила? Врут только трусы! Смотри!».
Ну, взял я в руки подлое предательское стекло, глянул и всё увидел! И ахнул! Да у меня на бледном испуганном лице нет ни ресниц, ни бровей! Да и как им там быть? Мы же крутили и курили эти самые противные «козьи ножки», спрятавшись и поглядывая по сторонам. Так хорошо с товарищами сидели и болтали о разном на травке в саду абаканского завода «Металлист» под кустами шиповника, а старшие друзья мастерски крутили из газеты те самые проклятые «козьи ноги», в которые все мы дружно и щедро насыпали всякую дрянь, такую гремучую смесь - немного украденной у чьёго-то деда махорки. Туда же засыпали немного табака, набранного из собранных у остановки автобуса окурков сигарет и папирос.
Но больше всего засыпали в могучие толстые газетные самокрутки крошево из сухих листьев шиповника. Это были, типа, наши первые трубки – пиратские атрибуты! Ведь у каждого настоящего морского волка и покорителя морей и океанов должен быть кисет с душистым и ароматным «капитанским» табачком! И, непременно, за поясом должна быть трубочка, как у Тома Сойера и Геккельбери Финна.
Так вот мы четверо, сидя кружком на траве под кустиками колючего шиповника и навертев каждый по такой большущей «козьей ноге», устраивали перекурчик под дружескую беседу.
Чиркала в чьих-то руках спичка, лица трех-четырех малолетних шалопаев склонялись к пламени и бумага в наших пальцах вспыхивала костром, опаляя и обжигая лица курильщиков! Прощай и молодость, и ресницы с бровями! А все мы, отвалившись назад, наслаждались ритуалом всасывания вонючего едкого дыма, как заветного благовония.
Первое запретное деяние - мы наслаждались свободой! Кто-то кашлял сильнее, кто-то слабже, но все плевались и протирали слезящиеся глаза. При этом мы старались делать вид, что это круто. Такое удовольствие! Кайф же, пацаны! И как это раньше нам в голову не пришло? Да нам, морякам и капитанам это и хорошо, и полезно, и так приятно! Мы же такие взрослые, крутые и брунтальные мужики! Да, ребята?
Да нам пофиг шторм и ураган, и море нам точно по… колено! Короче, вам по пояс! Нам бы еще бочонок виски да сундук мертвеца и бутылку рома!
А дома у бабушки сейчас большущие пироги с капустой и с ягодой! А кушать уже пора и очень хочется. Да что нам бабушка с её пирогами? Нам бы жареного поросенка и чарку рома! Мы же типа пираты! Или хто? Или где? Ну, докуриваем ребята и пошли по домам. Строгость моей бабушки всем хорошо известна. Да её тут местные пьяницы и дебоширы опасались больше участкового милиционера. Строга́ была, но справедлива! Её вся округа уважала.
Ну вот тогда, под вечер и явился домой голодный пират без бровей и ресниц, прямо пред глаза своей зоркой бабушки! Пираты, на досмотр! Проверим, что это у вас, мистер пират, в дырявых карманах. Не крошки ли это табака? Понюхаем.
Досмотр был быстрым, санкции были наложены решительно, а оправдания никого не интересовали.
Руки опытного педагога быстро и мастерски скрутили в тугую увесистую косицу длинное белое вафельное полотенце, предварительно немного увлажненное под умывальником. И вот в руке бабушки мерно покачивается эдакое творение – внушительный «экзекутор - воспитатель», назначение которого мне хорошо известно.
Но взглянув на бледное и безбровое личико любимого внука, немножко струхнувшего бравого пирата, бабушка объявляет и назначает помилование, строго предупредив: «Ты всё понял, Ихтиандр Васильевич?»
А куда мне деваться? Энергично и покорно киваю и заверяю: «Да что ты, ба? Чтобы я ещё? Да никогда! Точно говорю! Обещаю!»
Ну, бабушка, добрая душа, глянула на уже не нужный экзекутор в руке и в назидание решительно – для образца и примера – энергично и от души шлепнула им по крышке сундука с постельным бельём.
Бум! Дом содрогнулся от могучего звука. Нашу домашнюю серую кошку Мурочку, дремавшую рядом, подкинуло вверх и унесло в лаз подполья!
И всё на этом. Косица снова превратилась в обычное вафельное ручное белое полотенце, которое заняло привычное место возле умывальника. Вот и покурил пират впервые «капитанского табачка»! Да уж. Масса впечатлений! Это было приключение с хорошим концом–хеппи эндом.
Уф-ф..., пронесло.
Музыкальное сопровождение – шаги в культуру!
В доме кроме патефона еще была старенькая примитивная радиола с проигрывателем, но этот аппарат был в распоряжении только деда Вилли - Вильгельма Федоровича. Он был не родной мой дед, он второй муж моей бабушки Елизаветы. Родного деда я не знал. Настоящий мой дед по имени Виктор, отец моей матери, якобы умер давно, еще когда семья жила на Волге в немецкой республике, а бабушка вышла замуж второй раз.
У «моего» древнего патефона я выучил все имевшиеся песенки на русском языке. В первую очередь любимого и ставшего почти родным Исаака Дунаевского. В то время его мелодии я и по радио тоже часто слышал, поэтому песенки из советских оперетт и кинофильмов я мог горланить уверенно и почти без запинки. Разумеется, когда никого рядом не было видно. На людях я стеснялся и голос свой тренировал тайно, когда рядом никого не было. Я уходил на рыбалку, на свободу, на реку, на острова и там под шум воды и крики чаек, спрятавшись в прибрежных зарослях ивы, уже более смело голосил всё подряд.
И ещё я там приноровился передразнивать речных чаек-крачек. Они, пролетая низко, пронзительно кричали и я как-то неожиданно для себя самого решился вдруг выдать голосом такой же звук. Так захотелось пошалить.
Набрался смелости, вдохнул глубоко и вдруг завопил-запищал-заверещал моё приветствие вслед пролетающей птице, а она недоуменно, на лету, повернула вниз ко мне черную голову! Наверное, удивилась возмущённо, что это за чучело там орёт? Кто? Как посмел? А я потом много раз так вопил и прислушивался к себе - что-то не то. Нет, не так надо. Тут повыше или наоборот пониже? Взять погрубее или потоньше? И так я часто тренировался дразнить этих речных крачек - маленьких чаек ещё и ещё, пока горло не начинало болеть.
И ещё я тогда хорошо плавал и нырял - как рыба! Не зря же бабушка называла меня Ихтиандром, как героя моего любимого кинофильма «Человек-амфибия». Я проводил все время на воде, а то и под водой! Была бы вода, а я всегда лез к самому дну. Нырял, как рыба. Мне друзья кидали подальше в воду белый приметный камень, а я нырял за ним и шарил возле дна, пока не находил. Я мог долго сдерживать под водой дыхание, хотел походить на ловца настоящего жемчуга. Искал в темных водах, шарил по дну руками, пока воздуха хватало в груди. Терпел, крепился изо всех сил! Не сдавался! И так десятки раз друзья бросали и бросали, а я всё прыгал в воду не раздумывая. Те старались запулить камень как можно дальше, даже соревновались между собой, кто дальше бросит, а потом ждали и надеялись, когда же этот карась, наконец, вернется с пустыми руками.
Но частенько я отправлялся на реку совсем один – попеть там, покричать, поорать, подурачиться на речном просторе. На реке я налаживал свою обычную скромную удочку - прут с леской и крючком для рыбалки, а потом, оставив вещички возле рыболовной этой снасти, раздевался и по берегу, по тропинке, уходил-убегал вверх по течению этой любимой реки Абакан вверх на 1-2 километра и заплывал на середину русла. Там, раскинув руки, ложился на спину и течение теплыми ласковыми струями несло меня вниз до того места, где оставались мои вещи – удочка и улов (если он был), рубашка, штаны, кеды/сандалии, сумка с провиантом (корка хлеба, огурец, помидор).
Помню, один раз плыл я так на спине, несло меня течение, а тут вздумалось мне поорать и покричать так же, как чайки кричат. Задумано – сделано!
Заорало вдруг это плывущее посреди реки тело и что?
А то!
Недалеко, на правом противоположном берегу с высоченных прибрежных деревьев взлетели несколько больших орлов-коршунов! Там, видимо, были их гнезда или колония, а я своими воплями вызвал их охотничий интерес. Они хищники и падальщики, как вороны, никогда не упустят возможность поживиться рыбой, мясом и проплывающей по реке падалью, а тут где-то рядом умирает или попала в беду их обычная добыча – чайка или другая птица! Это же дармовой обед! «Полетим, поглядим» - сказал, наверное, их старший орёл. И они полетели над рекой и надо мной - три или четыре голодных пары глаз и страшных когтей. Полетели низко над водой, вытянув вперед лапы с огромными острыми когтищами. А я ещё сдуру снова заорал - дразнил их. А летающие кругами охотники всё присматриваются вниз, на воду, разглядывая, кто это шумит тут внизу, на их охотничьей территории, орёт, как раненый. А не сожрать ли его?
Низко надо мной один птах делает один пролёт, следом заходит другой. Один круг за другим пролетели огромные птицы, а я им в глаза смотрел и готовился уже нырять, если кто из них бросится на меня. Но они оставили меня в покое, и я перестал их дразнить. Они улетели к своим гнездам, а я выплыл на свою сторону и собрался идти домой. Разошлись без драки, все целы. Но потом, много позже, я понял, что тогда у меня могли быть серьёзные проблемы от такой глупой шалости.
Орлы - птички серьёзные. С такими прирученными помощниками древние, да и современные охотники, выходили и выходят на охоту. Выезжали и выезжают на лошадях в поля и степи, натравливают ловчих орлов-беркутов даже на волков, на лисиц и на любую добычу. Эти ловчие птицы справляются и с серыми хищниками - мощные когти орла, как стальным капканом сжимают зубастую волчью пасть так, что волк не может извернуться и сам укусить орла. А тут глупый мальчишка, голый, в воде полоскается – чем не добыча большому сильному и голодному вожаку стаи?
Но мимо в тот раз проплыл их обед! И этому их обед был впоследствии очень рад.
Самодеятельность отложим на потом,
а пока повели меня на прослушивание к специалисту.
Ну, значит, бабушка решила меня превратить во что-нибудь эдакое интеллигентное и слегка культурное, обтесать немного деревню с мальчика, чтобы не стыдно было представить деточку в культурном обществе их друзей и подруг. А с чего начать?
Решала недолго.
В моей начальной школе моя учительница первая - добрейшая Татьяна Константиновна Федулкина и директор школы попросили принести мою фотографию для школьной Доски Почета. Таких фотографий в доме не было, сходили в фотоателье. Так я вроде как-то по неосторожности вошел (или вляпался?) в число достойных пятерочников, а выходить вроде и не собирался.
Тогда бабушка решила совместить ту поездку в фотоателье и заодно отвести меня в музыкальное учреждение на прослушивание и за советом. Я собрался, и мы с ней на автобусе поехали в центр города.
Ну, поехали мы, фотоателье посетили. Там и меня отдельно, и нас вместе с бабушкой сфотографировали – нам для истории и в Красноярск фотоотчет родным отправить. И отличник чтобы красовался на первой в жизни Доске Почета! Да и пусть, хоть не позора.
11 сентября 1966 года. За большой палец в кармане бабушка потом долго выговаривала мне, что это я не серьёзно поступил перед фотографом, что это не красиво, не прилично.
Первую часть программы мы с бабулей успешно выполнили. Нас живо сфотографировали и так же быстро напечатали готовые фотографии. Письмо с нашей фотографией почта доставила моим родителям в Красноярск для отчета об школьных успехах деточки. А ещё фото отличника дней 10 сияло на школьной Доске Почета! Лопоухий, но подающий надежды оболтус.
Позже группа отличников изменилась и мой портрет был отправлен в архив. Появились новые герои. И хорошо. «Скромнее надо быть» - учила меня бабуля.
Но бабушка на тот день имела цель не только фотографирование внука, но и без долгих сборов показать меня специалистам музыкального обучения и определить, какой музыкальный инструмент может мне подойти и к какому инструменту можно безопасно допустить внука. То есть где, как и чему его можно учить. Меня она и не спрашивала, оставила это на потом, сперва же решила дождаться заключения специалиста и его рекомендацию.
Так мы пошли в абаканское городское педагогическое училище, где наш дед Вилли преподавал немецкий язык. И там были специалисты в области музыкального образования и обучения. Это было 11 сентября 1966 года, и этот день я запомнил очень хорошо.
Позже группа отличников изменилась и мой портрет был отправлен в архив. Появились новые герои. И хорошо. «Скромнее надо быть» - учила меня бабуля.
Но бабушка на тот день имела цель не только фотографирование внука, но и без долгих сборов показать меня специалистам музыкального обучения и определить, какой музыкальный инструмент может мне подойти и к какому инструменту можно безопасно допустить внука. То есть где, как и чему его можно учить. Меня она и не спрашивала, оставила это на потом, сперва же решила дождаться заключения специалиста и его рекомендацию.
Так мы пошли в абаканское городское педагогическое училище, где наш дед Вилли преподавал немецкий язык. И там были специалисты в области музыкального образования и обучения. Это было 11 сентября 1966 года, и этот день я запомнил очень хорошо.
Бабушка меня повела в музыкальную школу Абаканского педагогического училища, где меня прослушали специалисты по музыке. Кто именно, я не знаю. Это было что-то типа музыкального отделения в училище, точнее не знаю.
Бабушка меня привела к знакомому ей какому-то преподавателю, кажется он был, как и она, из немцев Поволжья, то есть к её земляку. К нему там все обращались «профессор». Бабушка называла его имя, но я не запомнил. Важный такой был дядечка, в очках и строгом сером костюме. Я немного побаивался, но ничего страшного, естественно, не произошло.
Он меня с бабушкой привел в большой пустой, вероятно актовый, зал на первом этаже. Помню, были ряды простых кресел, как в кинотеатрах, высокие окна и невысокая сцена, возле которой внизу стояло то ли фортепьяно, то ли пианино. Там «профессор» проверил мой слух, память, чувства ритма и такта, а ещё руки, кисти и пальцы мои осмотрел, пощупал.
Забавно мне было и немножко страшновато. «Профессор» сел на стульчик возле инструмента, открыл крышку и подозвал меня стать рядом справа от него. Спросил: «Как вас зовут, молодой человек? Сколько вам лет? Музыку любите?» Я вежливо представился и кивнул, слушаю и люблю немного, отвечаю.
Помню, что сказал: «Я Саша, мне 9 лет», а бабушка из-за спины добавляет: «И два месяца». Профессор мне: «Хорошо, посмотрим, послушаем, подумаем и что-нибудь подскажем, и даже что-нибудь посоветуем».
«Ну, слушай, Саша, девяти лет и двух месяцев от роду, и запоминай. Потом попробуй повторить» - и простучал пальцами по 2-3 клавишам какой-то простой ритм, а я смотрел во все глаза и слушал в оба уха, запоминал. Потом я повторил, и вроде точно, и кажется именно по тем клавишам, что и профессор, а он был тем удовлетворен и кивнул головой.
Бабушка сидела в первом ряду, совсем рядом, за спиной экзаменатора и смотрела на своего внука, а я смотрел на неё, вопрошая взглядом: ну, как? Она просто сияла. Кивнула мне головой, нормально. Но это было только начало. Потом началось почти цирковое представление.
Профессор сказал: «Слух у молодого человека определенно есть и в наличии неплохое чувство ритма. Руки, кисти, пальцы развиты хорошо. Теперь послушаем, какой голос у молодого человека».
Тут я слегка запаниковал и он, взяв паузу, сказал: «Вы посидите. Я скоро вернусь». Куда-то вышел и точно, скоро вернулся с какой-то девушкой, которая шла следом за ним.
Он сказал, вроде: «Это мой ассистент, она поможет открыть тайны голоса этого молодого человека».
Моего голоса? У меня вообще колени дрогнули, я был готов смыться оттуда, а бабушка, видя мою панику в глазах, взяла меня за запястье, посадила с собой рядом и что-то сказала успокаивающее, точно не помню что. Ну а профессор о чем-то с помощницей тихо поговорил, открыл какие-то ноты, показал ей что-то, она кивнула ему и отошла недалеко в угол зала и оттуда что-то пропела негромко, вроде гамму.
Я позже понял - она связки и голос разогревала. Тон взяла и несложный звукоряд пробежала быстренько от низких до высоких, уселась рядом со входом.
Села она, переглянувшись с «профессором», и он вновь ко мне повернулся, забрал меня из рук бабушки, поставил рядом, глянул на меня бледного трусишку и ласково спросил: «А вы дома поёте, молодой человек? На улице? В школе?».
Я кивнул, да, мол, пробую иногда. Он: «Что же, например, напойте мне что-нибудь из Вашего репертуара. Не сто́ит волноваться и не робейте! Смелее! Тут все это проходят».
Ну, я думаю, всё. Точно, всё.
А потом - а что мне? Да легко!
Собрался я с духом и справился со своей трусостью. Несколько мгновений решался и тут случилось страшное! Я расправил плечи, вздохнул глубоко, подбородок смело поднял к потолку и вдруг неожиданно даже для меня самого заголосил. Наверное, даже дико заголосил. Высоко, как чайкам на реке кричал. Завопил я со страха, неожиданно для самого себя. Причем, завопил первое, что в голову пришло: «Эй, моряк, ты слишком долго плавал! Я тебя успела позабыть! Мне теперь морской по нраву дьявол! Его хочу любить»!
А дальше я перешел как бы на ритм припева: «Нам бы, нам бы, всем на дно! Там бы, там бы, там бы пить вино!»
И всё бы ничего, но тут вмешалась партия бабушки! Она не вынесла этот ужас, схватила меня за руку и воскликнула сквозь слезы: «Стоп, Ихтиандр, дальше не надо!». И начала вроде как бы извиняться за меня перед хохочущим профессором, объясняя, что это за арию выдал её внук.
А в углу в голос хохотала помощница-ассистентка профессора. Она, похоже, рыдала от хохота!
Вот я устроил им прослушивание! Они ржали, а бабушка пошла румянцем и даже, кажется, слезы из глаз побежали. Платочком обмахивалась, как мне показалось. Всем, кроме меня, было весело. Но это было лишь начало, дальше было ещё забавнее, а для меня просто тихий ужас!
Вспомнил сейчас эту дикую сцену - и пот по спине побежал. А вспомнил я тот мой ужас и стыдно стало. Сейчас сижу и ржу от тех воспоминаний, не могу остановиться.
Бабушка тогда извинялась перед профессором-земляком, ведь она сама лично накануне отвела меня в кинотеатр «Победа» на новейший советский фантастико-романтический кинофильм «Человек-амфибия», после чего я и стал для неё на долгие годы - до самой её смерти «Ихтиандром». Вместо обычного «Александр» она стала серьёзно и строго обращаться «Ихтиандр». «Ихтиандр, иди завтракать» или «учи уроки».
Да и я тогда просто влюбился в тот кинофильм. Десятки раз его пересматривал при любой возможности и один, и с друзьями. Я просто запал на фантастику, перечитал всё, что было в библиотеках городских и школьных, и, конечно, Александра Беляева - автора этого научно-фантастического романа.
А ещё я стал мечтателем. О морях-океанах мечтал потом долго, лет 30-40, а абаканские воды все обшарил, во все глубины русла и проток нырял как рыба. И мотивчик тот («Эй, моряк!») я запомнил с первого просмотра фильма.
Позже с друзьями-товарищами смотрел этот фильм я десятки раз, а в тот, самый первый раз, когда мы с бабушкой его посмотрели, я вышел из зала с открытым от восторга ртом и дышать не мог - так меня пронял сюжет. И в героиню - красавицу Гуттиэре (Анастасия Вертинская) я был влюблён долгие годы.
Таким вот нелепым было начало моего вхождения в мир музыкального образования.
Об этой истории никто больше не знает, секретом с Вами делюсь, и вы никому не рассказывайте. Хотя, ...
Все участвовавшие, увы, давно умерли. Остался лишь солист - «Ихтиандр», да ещё, может быть, та самая ассистентка. Но это, конечно, мне не известно. Всё, казалось бы, давно кануло в лету, но …
Это было только началом той музыкальной драмы! Участников «прослушивания» ожидал ещё один, не менее жуткий номер!
Когда мой первый «выход» был окончен, овации стихли, слезы зрителей и участников представления высохли, мы как бы перешли к следующему действу. Хотя я до конца ту песню веселой морячки так и не допел - восторг зала мне помешал!
Ну, значит, слушатели отдышались, слезы восторга вытерли, бабушка успокоилась, хотя и была пунцовой от перенесенного - я-то точно тогда вспотел, по моей спине пот побежал. «Профессор» откашлялся, протер платочком запотевшие очки, выдохнул и сказал примерно следующее, точность фраз не гарантирую, только смысл: «Ну что ж, молодой человек, плюсом отмечаем. Первое испытание показало - решительность исполнения мы точно видим. Для начала это уже хорошо. Голос у вас есть, но надо с ним работать. Оригинальность исполнительного мастерства мы тоже усматриваем!»
Тут он взглянул на ассистентку возле двери. Та улыбалась, но мне показалось, что её немного потрясывало. Да я и сам дрожал, как заячий хвостик. А «профессор» продолжал свою речь, обращаясь больше как бы то ко мне, то как бы к бабушке.
- «Обнаружена некоторая, по-видимому, врожденная, музыкальность и память музыки. Мы это отметим. Связки исполнителя чистые, ровные, владение дыханием среднее и в пределах нормального. Тональность – дело наживное. Шлифовать, настраивать, тренировать – это потом с хорошими учителями. Репертуар – это уже на публику, на любителя. Но при желании и старании – многому можно научиться. Ну что ж, молодой человек, а вот как вы рискнете голосом воспроизвести, например, несколько музыкальных звуков разной высоты? Попробуйте немного голосом поиграть, а мы сейчас вам предложим простенькую мелодию, музыкальный ряд простенький. Вам задание - попробовать его голосом повторить-воспроизвести. Ну как, попробуем?» - сказал он мне ласково и пригласил ближе к инструменту.
Я так же встал от него по правую руку. Он сказал: - «Только слушай, не напрягайся, дыши ровно и немного запоминай, а потом голосом попробуй повторить. Не волнуйся, это немного и быстро. Как получится – не важно, нам будет всё понятно и достаточно уже после нескольких звуков. Просто послушай и попробуй повторить. Ну как? Готов пробовать? Не бойся, это совсем просто и совсем не страшно. И на этом мы окончим. Дыши ровно, смотри куда хочешь - хоть в потолок, хоть на бабушку. Готов?»
Я не очень уверенно кивнул – да, вроде, готов.
Он поднял руки над клавишами инструмента, а я отвернулся к залу лицом, навострил уши и набрал воздуха полную грудь. Приготовился слушать и ничего не прозевать, особенно начало.
Раздались негромкие первые звуки мелодии. Для меня это новое и сразу как бы незнакомое, но одновременно и что-то неуловимо знакомое. Я прислушался, и правда! Первые музыкальные звуки сложились во что-то хорошо знакомое, тихое и приятно знакомое? Неужели? Во мне что-то насторожилось. Да это же знакомое мне вступление! Ох!
Я немного обрадовался, вдохнул носом поглубже и кажется одобрительно кивнул «профессору», сидящему за инструментом ко мне вполоборота. Получилось так, как будто мы поняли что-то с ним с одного взгляда.
Я решился и с очередными его звуками начал из себя не петь – нет – просто выдыхать первый звук, стараясь точно повторять и тянуть голосом, как мне показалось, совпадающими с хорошо знакомым мотивом. Я начал тоненько выдувать из горла те звуки, которые я записывал русскими буквами в тетрадку! Те самые непонятные слова чужого языка!
Я затянул и поднял выше первое: «А-А-А-ве». А отступать некуда, пошел звук и сочетание – «Мария».
Мысль моя билась от страха: что я делаю? Но знакомые и простые звуки и созвучия сами складывались под звуками инструмента, а «профессор» поглядывал на меня немного с удивлением и продолжал играть очень тихо и мягко, как бы приглашая меня продолжать.
И я продолжал, и было уже вроде легче после моих первых звуков. Отступать было поздно. Да, это был тот самый мотив!
Сидящий за инструментом «Профессор» как-то взглянул снизу вверх на меня, кажется, немножко ошалев то ли от неожиданности, то ли от моей наглости, и как бы удовлетворенно кивнул знаком поддержки и, кажется, одобряя-обнадеживая меня - мол, давай юноша, смелее продолжай!
Ну мы и продолжили дружно, и вроде даже складно:
«Авэ, Мариа,
Гратиа плена;
Мария, гратиа плена
Мария, гратиа плена
Авэ, авэ доминус,
Доминус тэкум:
Бэнэдикта ту ин мулиэрибус,
Эт Бенедиктус
Эт бэнэдиктус фруктус вентрис
Ора про нобис пэккаторибус,
Нунк эт ин хора мортис нострэ Иезус.
Амэн».
Аве Мария! Я выдохнул последние звуки и силы меня покинули. Звуки инструмента тоже замерли на той последней ноте, а меня от страха ещё трясло-колотило. Что это было, я и сам не понимал. «Профессор» задумчиво смотрел куда-то в бок - там заходилась рыданиями ассистентка!
Я замолчал и потрясенный уселся на пустое место возле бабушки, она приобняла меня за плечи, успокаивая похлопала ладошкой по правому плечу и погладила по голове. Похоже, её рука дрожала. Я увидел её возбужденное лицо и мокрые глаза.
Вытирая платочком глаза, она снова казалась мне пунцовой. Она ничего не понимала, а я чувствовал, что все вокруг растеряны, все в шоке.
Но я-то точно был в ужасе! Я хотел одного – вон отсюда! Бежать и прятаться! Я не мог успокоиться до вечера.
Видя всеобщую панику, «профессор» приступил к тому делу, ради которого мы тут, собственно говоря, и собрались. Он сказал: «Молодой человек, отдохните для начала, успокойтесь. Вы сделали, что могли и немножко больше того! Спасибо вам за смелость! И ещё, нет ли у вас желания играть на музыкальном инструменте? Что бы вы выбрали для себя, какой инструмент вам нравится больше? Вы какой хотите себе выбрать для обучения? Ваш выбор?»
Я, немного уняв дрожь в душе и теле, без долгих раздумий выдохнул и выпалил: «На гитаре или на балалайке»! Но тут вижу, бабушка энергично протестующее подает мне знаки – нет, только не это! Она против.
Выбор инструмента тогда мы все так и не сделали. Обсуждений и спора не было в моем присутствии. Мы вышли и поехали домой. Это случилось позже, уже без моего участия.
Через дня два меня поставили в известность. Бабуля с профессором и нашим дедом Вилли пришли к выбору, который одобрили и мои родители. Это был баян! Его мне купили и привезли домой.
Помню тот красивый ученический баянчик «Ростов Дон». Помню его цвет и даже запах нового инструмента. Помню скрип и запах новой мягкой черной хромовой кожи его мехов. И наплечные ремни его помню. Он был изумительный! Первые пять лет я на нем обучался музыке.
На этом пока и прервёмся, нужно дрожь унять в душе и теле, отдышаться,.. Очередные воспоминания на подходе. Продолжение следует!
P.S. Ещё пару слов о том нашем доме. Вернее, про соседа.
Бабушка меня привела к знакомому ей какому-то преподавателю, кажется он был, как и она, из немцев Поволжья, то есть к её земляку. К нему там все обращались «профессор». Бабушка называла его имя, но я не запомнил. Важный такой был дядечка, в очках и строгом сером костюме. Я немного побаивался, но ничего страшного, естественно, не произошло.
Он меня с бабушкой привел в большой пустой, вероятно актовый, зал на первом этаже. Помню, были ряды простых кресел, как в кинотеатрах, высокие окна и невысокая сцена, возле которой внизу стояло то ли фортепьяно, то ли пианино. Там «профессор» проверил мой слух, память, чувства ритма и такта, а ещё руки, кисти и пальцы мои осмотрел, пощупал.
Забавно мне было и немножко страшновато. «Профессор» сел на стульчик возле инструмента, открыл крышку и подозвал меня стать рядом справа от него. Спросил: «Как вас зовут, молодой человек? Сколько вам лет? Музыку любите?» Я вежливо представился и кивнул, слушаю и люблю немного, отвечаю.
Помню, что сказал: «Я Саша, мне 9 лет», а бабушка из-за спины добавляет: «И два месяца». Профессор мне: «Хорошо, посмотрим, послушаем, подумаем и что-нибудь подскажем, и даже что-нибудь посоветуем».
«Ну, слушай, Саша, девяти лет и двух месяцев от роду, и запоминай. Потом попробуй повторить» - и простучал пальцами по 2-3 клавишам какой-то простой ритм, а я смотрел во все глаза и слушал в оба уха, запоминал. Потом я повторил, и вроде точно, и кажется именно по тем клавишам, что и профессор, а он был тем удовлетворен и кивнул головой.
Бабушка сидела в первом ряду, совсем рядом, за спиной экзаменатора и смотрела на своего внука, а я смотрел на неё, вопрошая взглядом: ну, как? Она просто сияла. Кивнула мне головой, нормально. Но это было только начало. Потом началось почти цирковое представление.
Профессор сказал: «Слух у молодого человека определенно есть и в наличии неплохое чувство ритма. Руки, кисти, пальцы развиты хорошо. Теперь послушаем, какой голос у молодого человека».
Тут я слегка запаниковал и он, взяв паузу, сказал: «Вы посидите. Я скоро вернусь». Куда-то вышел и точно, скоро вернулся с какой-то девушкой, которая шла следом за ним.
Он сказал, вроде: «Это мой ассистент, она поможет открыть тайны голоса этого молодого человека».
Моего голоса? У меня вообще колени дрогнули, я был готов смыться оттуда, а бабушка, видя мою панику в глазах, взяла меня за запястье, посадила с собой рядом и что-то сказала успокаивающее, точно не помню что. Ну а профессор о чем-то с помощницей тихо поговорил, открыл какие-то ноты, показал ей что-то, она кивнула ему и отошла недалеко в угол зала и оттуда что-то пропела негромко, вроде гамму.
Я позже понял - она связки и голос разогревала. Тон взяла и несложный звукоряд пробежала быстренько от низких до высоких, уселась рядом со входом.
Села она, переглянувшись с «профессором», и он вновь ко мне повернулся, забрал меня из рук бабушки, поставил рядом, глянул на меня бледного трусишку и ласково спросил: «А вы дома поёте, молодой человек? На улице? В школе?».
Я кивнул, да, мол, пробую иногда. Он: «Что же, например, напойте мне что-нибудь из Вашего репертуара. Не сто́ит волноваться и не робейте! Смелее! Тут все это проходят».
Ну, я думаю, всё. Точно, всё.
А потом - а что мне? Да легко!
Собрался я с духом и справился со своей трусостью. Несколько мгновений решался и тут случилось страшное! Я расправил плечи, вздохнул глубоко, подбородок смело поднял к потолку и вдруг неожиданно даже для меня самого заголосил. Наверное, даже дико заголосил. Высоко, как чайкам на реке кричал. Завопил я со страха, неожиданно для самого себя. Причем, завопил первое, что в голову пришло: «Эй, моряк, ты слишком долго плавал! Я тебя успела позабыть! Мне теперь морской по нраву дьявол! Его хочу любить»!
А дальше я перешел как бы на ритм припева: «Нам бы, нам бы, всем на дно! Там бы, там бы, там бы пить вино!»
И всё бы ничего, но тут вмешалась партия бабушки! Она не вынесла этот ужас, схватила меня за руку и воскликнула сквозь слезы: «Стоп, Ихтиандр, дальше не надо!». И начала вроде как бы извиняться за меня перед хохочущим профессором, объясняя, что это за арию выдал её внук.
А в углу в голос хохотала помощница-ассистентка профессора. Она, похоже, рыдала от хохота!
Вот я устроил им прослушивание! Они ржали, а бабушка пошла румянцем и даже, кажется, слезы из глаз побежали. Платочком обмахивалась, как мне показалось. Всем, кроме меня, было весело. Но это было лишь начало, дальше было ещё забавнее, а для меня просто тихий ужас!
Вспомнил сейчас эту дикую сцену - и пот по спине побежал. А вспомнил я тот мой ужас и стыдно стало. Сейчас сижу и ржу от тех воспоминаний, не могу остановиться.
Бабушка тогда извинялась перед профессором-земляком, ведь она сама лично накануне отвела меня в кинотеатр «Победа» на новейший советский фантастико-романтический кинофильм «Человек-амфибия», после чего я и стал для неё на долгие годы - до самой её смерти «Ихтиандром». Вместо обычного «Александр» она стала серьёзно и строго обращаться «Ихтиандр». «Ихтиандр, иди завтракать» или «учи уроки».
Да и я тогда просто влюбился в тот кинофильм. Десятки раз его пересматривал при любой возможности и один, и с друзьями. Я просто запал на фантастику, перечитал всё, что было в библиотеках городских и школьных, и, конечно, Александра Беляева - автора этого научно-фантастического романа.
А ещё я стал мечтателем. О морях-океанах мечтал потом долго, лет 30-40, а абаканские воды все обшарил, во все глубины русла и проток нырял как рыба. И мотивчик тот («Эй, моряк!») я запомнил с первого просмотра фильма.
Позже с друзьями-товарищами смотрел этот фильм я десятки раз, а в тот, самый первый раз, когда мы с бабушкой его посмотрели, я вышел из зала с открытым от восторга ртом и дышать не мог - так меня пронял сюжет. И в героиню - красавицу Гуттиэре (Анастасия Вертинская) я был влюблён долгие годы.
Таким вот нелепым было начало моего вхождения в мир музыкального образования.
Об этой истории никто больше не знает, секретом с Вами делюсь, и вы никому не рассказывайте. Хотя, ...
Все участвовавшие, увы, давно умерли. Остался лишь солист - «Ихтиандр», да ещё, может быть, та самая ассистентка. Но это, конечно, мне не известно. Всё, казалось бы, давно кануло в лету, но …
Это было только началом той музыкальной драмы! Участников «прослушивания» ожидал ещё один, не менее жуткий номер!
Когда мой первый «выход» был окончен, овации стихли, слезы зрителей и участников представления высохли, мы как бы перешли к следующему действу. Хотя я до конца ту песню веселой морячки так и не допел - восторг зала мне помешал!
Ну, значит, слушатели отдышались, слезы восторга вытерли, бабушка успокоилась, хотя и была пунцовой от перенесенного - я-то точно тогда вспотел, по моей спине пот побежал. «Профессор» откашлялся, протер платочком запотевшие очки, выдохнул и сказал примерно следующее, точность фраз не гарантирую, только смысл: «Ну что ж, молодой человек, плюсом отмечаем. Первое испытание показало - решительность исполнения мы точно видим. Для начала это уже хорошо. Голос у вас есть, но надо с ним работать. Оригинальность исполнительного мастерства мы тоже усматриваем!»
Тут он взглянул на ассистентку возле двери. Та улыбалась, но мне показалось, что её немного потрясывало. Да я и сам дрожал, как заячий хвостик. А «профессор» продолжал свою речь, обращаясь больше как бы то ко мне, то как бы к бабушке.
- «Обнаружена некоторая, по-видимому, врожденная, музыкальность и память музыки. Мы это отметим. Связки исполнителя чистые, ровные, владение дыханием среднее и в пределах нормального. Тональность – дело наживное. Шлифовать, настраивать, тренировать – это потом с хорошими учителями. Репертуар – это уже на публику, на любителя. Но при желании и старании – многому можно научиться. Ну что ж, молодой человек, а вот как вы рискнете голосом воспроизвести, например, несколько музыкальных звуков разной высоты? Попробуйте немного голосом поиграть, а мы сейчас вам предложим простенькую мелодию, музыкальный ряд простенький. Вам задание - попробовать его голосом повторить-воспроизвести. Ну как, попробуем?» - сказал он мне ласково и пригласил ближе к инструменту.
Я так же встал от него по правую руку. Он сказал: - «Только слушай, не напрягайся, дыши ровно и немного запоминай, а потом голосом попробуй повторить. Не волнуйся, это немного и быстро. Как получится – не важно, нам будет всё понятно и достаточно уже после нескольких звуков. Просто послушай и попробуй повторить. Ну как? Готов пробовать? Не бойся, это совсем просто и совсем не страшно. И на этом мы окончим. Дыши ровно, смотри куда хочешь - хоть в потолок, хоть на бабушку. Готов?»
Я не очень уверенно кивнул – да, вроде, готов.
Он поднял руки над клавишами инструмента, а я отвернулся к залу лицом, навострил уши и набрал воздуха полную грудь. Приготовился слушать и ничего не прозевать, особенно начало.
Раздались негромкие первые звуки мелодии. Для меня это новое и сразу как бы незнакомое, но одновременно и что-то неуловимо знакомое. Я прислушался, и правда! Первые музыкальные звуки сложились во что-то хорошо знакомое, тихое и приятно знакомое? Неужели? Во мне что-то насторожилось. Да это же знакомое мне вступление! Ох!
Я немного обрадовался, вдохнул носом поглубже и кажется одобрительно кивнул «профессору», сидящему за инструментом ко мне вполоборота. Получилось так, как будто мы поняли что-то с ним с одного взгляда.
Я решился и с очередными его звуками начал из себя не петь – нет – просто выдыхать первый звук, стараясь точно повторять и тянуть голосом, как мне показалось, совпадающими с хорошо знакомым мотивом. Я начал тоненько выдувать из горла те звуки, которые я записывал русскими буквами в тетрадку! Те самые непонятные слова чужого языка!
Я затянул и поднял выше первое: «А-А-А-ве». А отступать некуда, пошел звук и сочетание – «Мария».
Мысль моя билась от страха: что я делаю? Но знакомые и простые звуки и созвучия сами складывались под звуками инструмента, а «профессор» поглядывал на меня немного с удивлением и продолжал играть очень тихо и мягко, как бы приглашая меня продолжать.
И я продолжал, и было уже вроде легче после моих первых звуков. Отступать было поздно. Да, это был тот самый мотив!
Сидящий за инструментом «Профессор» как-то взглянул снизу вверх на меня, кажется, немножко ошалев то ли от неожиданности, то ли от моей наглости, и как бы удовлетворенно кивнул знаком поддержки и, кажется, одобряя-обнадеживая меня - мол, давай юноша, смелее продолжай!
Ну мы и продолжили дружно, и вроде даже складно:
«Авэ, Мариа,
Гратиа плена;
Мария, гратиа плена
Мария, гратиа плена
Авэ, авэ доминус,
Доминус тэкум:
Бэнэдикта ту ин мулиэрибус,
Эт Бенедиктус
Эт бэнэдиктус фруктус вентрис
Ора про нобис пэккаторибус,
Нунк эт ин хора мортис нострэ Иезус.
Амэн».
Аве Мария! Я выдохнул последние звуки и силы меня покинули. Звуки инструмента тоже замерли на той последней ноте, а меня от страха ещё трясло-колотило. Что это было, я и сам не понимал. «Профессор» задумчиво смотрел куда-то в бок - там заходилась рыданиями ассистентка!
Я замолчал и потрясенный уселся на пустое место возле бабушки, она приобняла меня за плечи, успокаивая похлопала ладошкой по правому плечу и погладила по голове. Похоже, её рука дрожала. Я увидел её возбужденное лицо и мокрые глаза.
Вытирая платочком глаза, она снова казалась мне пунцовой. Она ничего не понимала, а я чувствовал, что все вокруг растеряны, все в шоке.
Но я-то точно был в ужасе! Я хотел одного – вон отсюда! Бежать и прятаться! Я не мог успокоиться до вечера.
Видя всеобщую панику, «профессор» приступил к тому делу, ради которого мы тут, собственно говоря, и собрались. Он сказал: «Молодой человек, отдохните для начала, успокойтесь. Вы сделали, что могли и немножко больше того! Спасибо вам за смелость! И ещё, нет ли у вас желания играть на музыкальном инструменте? Что бы вы выбрали для себя, какой инструмент вам нравится больше? Вы какой хотите себе выбрать для обучения? Ваш выбор?»
Я, немного уняв дрожь в душе и теле, без долгих раздумий выдохнул и выпалил: «На гитаре или на балалайке»! Но тут вижу, бабушка энергично протестующее подает мне знаки – нет, только не это! Она против.
Выбор инструмента тогда мы все так и не сделали. Обсуждений и спора не было в моем присутствии. Мы вышли и поехали домой. Это случилось позже, уже без моего участия.
Через дня два меня поставили в известность. Бабуля с профессором и нашим дедом Вилли пришли к выбору, который одобрили и мои родители. Это был баян! Его мне купили и привезли домой.
Помню тот красивый ученический баянчик «Ростов Дон». Помню его цвет и даже запах нового инструмента. Помню скрип и запах новой мягкой черной хромовой кожи его мехов. И наплечные ремни его помню. Он был изумительный! Первые пять лет я на нем обучался музыке.
На этом пока и прервёмся, нужно дрожь унять в душе и теле, отдышаться,.. Очередные воспоминания на подходе. Продолжение следует!
P.S. Ещё пару слов о том нашем доме. Вернее, про соседа.
Дом был на две половины - в одной мои немцы жили и меня воспитывали, а в другой части дома жила семья лучшего армейского повара Великой Отечественной войны, который накрывал столы даже во фронтовых условиях для всех маршалов СССР! Даже в Кремле довелось ему накормить членов верховной ставки, а большие маршалы от одного к другому переправляли его, как подарок к знаменательным датам и победам.
Этот повар-кулинар и кондитер высшей квалификации сам учился мастерству задолго до войны в Москве у поваров, что царское семейство и двор императора кормили.
Он и меня многому научил, звал меня в гости и я учеником поваренком был него. Я не упустил шанс и подсмотрел, выведал у мастера кое какие секреты.
Тема царей и генералов требует подтверждения, которого у меня почти нет. Вот рвануть бы сейчас на другой конец страны в Хакасию и там поискать! Провел бы своё расследование, но пока нет ни сил, да и ничего нет. А я помню большие папки документов того Мастера и знал, где они хранятся. Подсмотрел ведь.
А план у меня такой есть, жалко эту тему забрасывать. Я же был очевидец, свидетель и даже участник некоторых мероприятий! Ну, хоть как дегустатор некоторых его шедевров.
Например, на один юбилей Хакасии он накрывал правительственный банкет, кажется на 20-летие автономной области. Одних фаршированных гусей было 20 штук и все были приготовлены по разным рецептам! Я видел, чем он их фаршировал перед тем, как запекать в печах! Правда, для этой работы ему давали в помощь 15 женщин поварих - для черновой подготовительной работы (резать, шинковать и т.п.).
Такой вот был сосед! Шеф-повар генерал!
Ссылки на предыдущие части:
1 - https://ok.ru/okrasnoyarsk/topic/70514591940647
2 - https://ok.ru/okrasnoyarsk/topic/131090260699175
3 - https://m.ok.ru/group/57478776946727/topic/150911407433767
4 - https://m.ok.ru/group/57478776946727/topic/151463801858087
5 - https://ok.ru/okrasnoyarsk/topic/151466577045543
Этот повар-кулинар и кондитер высшей квалификации сам учился мастерству задолго до войны в Москве у поваров, что царское семейство и двор императора кормили.
Он и меня многому научил, звал меня в гости и я учеником поваренком был него. Я не упустил шанс и подсмотрел, выведал у мастера кое какие секреты.
Тема царей и генералов требует подтверждения, которого у меня почти нет. Вот рвануть бы сейчас на другой конец страны в Хакасию и там поискать! Провел бы своё расследование, но пока нет ни сил, да и ничего нет. А я помню большие папки документов того Мастера и знал, где они хранятся. Подсмотрел ведь.
А план у меня такой есть, жалко эту тему забрасывать. Я же был очевидец, свидетель и даже участник некоторых мероприятий! Ну, хоть как дегустатор некоторых его шедевров.
Например, на один юбилей Хакасии он накрывал правительственный банкет, кажется на 20-летие автономной области. Одних фаршированных гусей было 20 штук и все были приготовлены по разным рецептам! Я видел, чем он их фаршировал перед тем, как запекать в печах! Правда, для этой работы ему давали в помощь 15 женщин поварих - для черновой подготовительной работы (резать, шинковать и т.п.).
Такой вот был сосед! Шеф-повар генерал!
Ссылки на предыдущие части:
1 - https://ok.ru/okrasnoyarsk/topic/70514591940647
2 - https://ok.ru/okrasnoyarsk/topic/131090260699175
3 - https://m.ok.ru/group/57478776946727/topic/150911407433767
4 - https://m.ok.ru/group/57478776946727/topic/151463801858087
5 - https://ok.ru/okrasnoyarsk/topic/151466577045543
Следующая публикация
Комментарии 4
С нетерпением буду ждать продолжения твоего романа.