При виде дочери, направляющейся ко мне с очередным слизняком, вырезанной из бумаги игрушечной принцессой или книжкой, я обычно кричу:

- А кто у нас тут самый любимый?!
И восьмилетняя Вероника без тени сомнения кричит в ответ:
- Я! Я самая любимая!
Когда ей было семь, и шесть, и пять, и три годика, я говорила ей то же самое. Что она самая любимая, красивая и умная девочка, что у нее волосы как у Рапунцель, что она моя зеленоглазая русалочка (на самом деле глаза у неё голубые, конечно). Что я люблю моего мумашика и сейчас буду этого самого любимого мумашика музямбить.
- Мама! - может кричать этот мумашик, подбегая ко мне с игрушечным единорогом. - Почему меня никто не обнимает? Что это я хожу такая необнятая?!
И я стараюсь отложить всё, что у меня в руках, от телефона до учебника, и обнять её сто тысяч раз. Нет, стоп, это было ещё только девять тысяч раз! Ещё 91 тысячу раз я буду тебя обнимать! И единорога тоже!
- Ваши скучные взрослые разговоры, - говорит Вероника с умным видом, когда мы с подругами обсуждаем подорожание продуктов, траты на детское образование и нашу психотерапию, а дети прибегают на кухню просить морковку и мороженое. - Лучше поиграем в Гарри Поттера!
Я вспоминаю себя в детстве. Как боишься шуршать страницами книги, чтоб тебе не влетело за то, что ты бездельница и лодырь, и только и знаешь сидеть в книжках, нет бы посуду помыть, переодеть брата и сделать свою мать счастливой. Как часами придумываешь, с какой умной и интересной фразой ты подкрадешься и попробуешь начать разговор с папой, чтобы он изволил заметить твоё существование и немного покоммуницировать. На прогулках с папой не полагалось играть на детской площадке, потому что ему там было скучно. Полагалось ходить за ним по улицам и слушать про перестройку, про то, что мы жили в СССР как нищие, а нас обманули эти гады, говоря о великой державе, а вот Гайдар и приватизация, а вот коммунисты, а вот ещё нынешние ОПГ и денежные реформы, гиперинфляция. Ещё надо было задавать умные вопросы с нужной дозой ненависти к Сталину и сочувствия к папе за то, что у него такая тяжёлая жизнь.
Стать любимой не удавалось никогда. В ответ на подкат "папочка, я тебя люблю" мне прилетало что-то вроде:
- Угу. Словами, как же. Иди вон кошачий туалет помой!
Иногда я пытаюсь представить голос отца или матери, который произносит фразу "я тебя люблю" в мой адрес. И у меня неизменно не хватает на это воображения. Этого просто не могло быть, поэтому мозг не в состоянии воспроизвести это даже мысленно.
Когда я писала диплом по педагогике, я спрашивала каждого своего знакомого, чувствовал ли он себя в детстве любимым. Говорили ли ему родители, что любят его. Знал ли он это наверняка.
Почти никто не мог ответить положительно, но все оправдывались: да мои родители работали, да у них не было времени, да очереди, да вот стирка руками, да у меня же младшая сестра тогда родилась...
- Кто у нас тут самый любимый? - кричу я Веронике, выглядывая из-за стеллажа в магазине, где она спряталась за дверью. - Кого обнять десять тысяч раз?
- Мама, - спрашивает детеныш подозрительно, - а если у тебя будут ещё дети, они тоже будут самые любимые?
- Они будут по-другому любимые, - авторитетно сообщаю я. - И ты всегда будешь любимее на десять лет дольше, понимаешь? Я люблю тебя.
- Да знаю, знаю я, что ты меня любишь, - отвечает этот восьмилетний человек, не подозревающий, что мне скучно играть в единорогов или вырезанных принцесс.
Пока что любовь - моя работа, и игра - мой большой труд.
Но если удержать этот поток, этот водопад привязанности, эту силу любви, то может статься, я ещё увижу, как ей легко и естественно будет говорить своей дочери о любви, мумашить внуков, целовать своих детей, встречая их из школы, и совершенно не думать о том, что это неприлично, нечего цацкаться, гладить по голове - это противные обезьяньи ласки, а уж если ты обнимаешь подругу при встрече, то вы точно лесбиянки (привет голосу предков моей бабушки, хо-хо).
Любовь есть. И для детей она бесплатная и без ограничений.
Таисия Попова