Предыдущая публикация
«Я встречал людей, нафаршированных знаниями. Но по жизни — дурак дураком».
Режиссеру Петру Тодоровскому исполнилось бы 100!
Вот его
ПРАВИЛА ЖИЗНИ.
Режиссер, умер в 2013 году в возрасте 87 лет в Москве.
"Ум и талант не всегда совмещаются в человеке. Есть хорошая пословица: «Чем глупее фермер, тем крупней картофель». Это часто бывает в искусстве
Испытание сытостью иногда труднее испытания бедностью.
Мои актрисы часто получали призы. Яковлева, Чурикова, Гурченко. Меня называют дамским мастером. Но это неправда.
Писать очень хорошо с шести-семи утра. Встаешь, душ, завтрак и за стол. Компьютер я не признаю, у меня старая машинка, «Эрика». Люблю, как она стучит в тишине.
Чем драматичней съемки, тем лучше выходит фильм.
Я знаю, что значит голод. В 1932-м я выбирал из веника пупырыщки, толок их с гнилой свеклой. Называлось это «матарженики».
Меня номинировали на «Оскар», но к этой поездке я отнесся спокойно. Наши были в Афганистане. Аэрофлот выгнали из Америки.
Так что я понимал….
И еще была проблема со смокингом. У меня никакого смокинга не было.
На «Мосфильме» нашли какой-то из сукна толщиной в два пальца, подогнали. Жара 28 градусов.
Все в легких смокингах.
А я сижу в этой шинели. С бабочкой. Мне не до Оскара. Я оттуда выскочил как ошпаренный.
Я помню конец оттепели. Никиту убрали. И стали опять закручивать гайки… То же самое и сейчас происходит, по‑моему.
Сериалы — это животное, которое проглатывает актеров.
Когда первый раз идешь в атаку, не боишься. Бежишь, как теленок. Но после ранения, когда надо еще раз встать из окопов, ты совсем другой человек.
Я прикипел к музыке с самого детства. И до сих пор нахожусь в прикипевшем состоянии. За день я два-три раза подхожу к гитаре. Сижу, что-то бренькаю. Ищу решение.
У меня было не так много женщин. Не могу похвалиться, что я был такой уж «ловеласенко».
Я был комендантом немецкого городка на Эльбе. Мне дали задание: искать семьи видных нацистов, которые не успели перебежать к американцам. Нам донесли, что в городе спряталась племянница фельдмаршала Паулюса. Красивая, восемнадцатилетная девка. Мы устроили облаву, но она успела убежать через окно прямо в рожь, в поля. Но мы ее поймали. Я устроил ее официанткой в комендатуру, и на третий день мы стали с ней жить. Я хорошо ее помню, Ханнелору. Она была зенитчицей, хвалилась, что сбила американский самолет, рассказывала, что ребенком сидела на коленях у Гитлера. И отдалась в последнюю минуту какому-то немцу, солдату, в развалинах, чтобы не достаться русскому. А потом меня утром застал с ней в постели начальник политотдела корпуса полковник Долгополов. И ее увезли.
Люди крепко пьющие проживают 63−64 года. И все. Но, по себе знаю, бывают редкие исключения...
Я встречал людей, нафаршированных знаниями. Но по жизни — дурак дураком.
Говорят, режиссер умирает в актере. Так надо умереть в хорошем актере. А в плохом сколько не умирай…
Сейчас сложно собрать хорошую съемочную группу. Все в позе. Всем нужна лучшая аппаратура. А я снял «Военно-полевой роман» на две ручных камеры, для хроникеров.
В молодости легко быть счастливым.
Есть люди, которые карабкаются, что-то пытаются доказать. А некоторые просто сидят и наблюдают, как вода течет в реке, как дерутся воробьи за корку хлеба. Надо находить для этого время. Которое не находило наше поколение. Только работать, работать, работать! Мне трудно представить себя неработающим.
Я технически совершенно неприспособленный человек. Несмотря на то, что закончил операторский факультет. Нас учил Голдовский, отец Марины Голдовской, так он такие выводил формулы по светотехнике. Он весь в мелу, мы сидим, как дубари. Когда на экзамене кому-нибудь попадалась такая формула, он отворачивался и вставал у окна, а мы из-под стола доставали книги. А потом говорил: «Петя, вы уже переписали? Ну хорошо, давайте зачетку».
Я был однажды в Карловых Варах, в жюри. И понял, как там все происходит. Ты мне, я тебе.
Я смотрю футбол без звука. Я все понимаю. Зачем мне комментарии.
Я делал операцию на сердце в Мюнхене.
На следующий день в моей двухместной палате открывается дверь, на пороге стоит высокий, симпатичный такой мужчина. Говорит мне: «НКВД? КГБ?». Выяснилось, что он 28 апреля 1945 года мальчиком попал в плен. И четыре года под Ижевском отмахал в тайге. Он мне как-то показывает: «Осколок русской мины у меня прошел вот тут». А я говорю: «А я — минометчик». И мы, как дураки, смеемся.
Самое веселое время — год так 1965-й. Я жил тогда в Одессе. Помню, «Современник» был на гастролях. Кто-то позвонил, нас приглашают в какой-то дом, там будет «Современник». Пьянка была жуткая. Были и Олег (Ефремов), и Женя (Евстигнеев). Закуски никакой, одни арбузы. В два часа ночи приехала дежурная машина со студии и нам сообщили, что нашу комнату в общежитии обокрали. Мы приехали, а там уже милиционер с собакой. Унесли все. Мы в чем были, в том и остались. Но все уже были сильно выпившие. Олег бегал с собакой, искал следы, милиционер тоже был пьян. Достали снова где-то водку, вино, и во дворе ночью все продолжалось. А что обокрали… какая разница.
У меня не было режиссерского образования. Одна интуиция. Я всегда держался на первом ощущении от сцены, на ее запахе.
Я люблю ездить на машине. Раньше уезжал за город и гнал. Это была свобода. От семьи, от работы.
Мне надо рассказывать кому-то сценарий, тогда он хорошо идет. А профессионал никогда ничего не рассказывает. Никогда.
Одежда меня никогда не волновала. Вот Марлен (Хуциев) — я был потрясен — может долго стоять, выбирать рубашку в полосочку. Он смотрит, что одна полоска идет не так. Линии не сходятся. Я даже ему завидовал. Он мне говорил: «Петь, а почему ты без галстука?» А я: «А ты видел, чтобы Саша Володин ходил в галстуке?». Я был потрясен, когда Ельцин вручал Володину Госпремию, кто-то его заставил надеть галстук. Я думаю, что когда он сел на место, он тут же его скомкал.
В военном училище мне дали обувь 42-го размера. А у меня 43-й. И целый день на морозе были занятия, закаляли, готовили к окопам. Пальцы большие были обморожены. До сих пор страдаю.
Не люблю очень образованных женщин. Которые несут себя со страшной силой. Это становится противно.
Я никогда не считал деньги. И когда они посыпались после «Интердевочки», я не знал, что с ними делать. Я сам не мог даже догадаться, что на них можно купить дачу.
Все, что во мне есть хорошего, идет от матери.
Главное в жизни — любовь.
Когда строят дом, у него есть «нулевой цикл». Фундамент. Важно, чтобы у тебя был хороший «нулевой цикл», который закладывается в детстве. У меня не было хорошего.
Я могу преодолеть все, чтобы снять то, что я хочу. И никто меня остановить не сможет. Я научился этому у Марлена Хуциева. Это тихий, интеллигентный, но железной воли человек, который, когда уже все падают в обморок, продолжает свое дело.
Когда мы снимали «Весну на Заречной», там есть сцена, где героиня должна была заплакать, а она не плакала и не плакала. Наконец, после обеда вернулись, а она не плачет. А по тем временам надо было точно сдать картину минуту в минуту, иначе студия лишалась премии. Операторы сидели, фокус был, свет стоял, а она сидела на чемодане и не могла заплакать. Тогда два режиссера отошли в сторонку, пошептались, подошел один из них и сзади со всего размаху врезал ей по щеке. Она свалилась с чемодана на пол и стала реветь как корова. Ей кричат: «Текст! Текст!». До нее еле дошло. Такие тоже разрешаются методы. Я этого не знал ничего.
Гердт был мой ближайший друг. Ближе никого не было. Он мне все замещал. Все. Потом я остался без этого. Мне подарил Бог Гердта, Володина, Марлена, конечно.
Может, я не был бы режиссером, если бы не мой друг Поженян. По тем временам, чтобы оператор получил постановку… Он полетел в Киев к министру, на коленях читал стихи, сочинил про этого министра поэму. И тот подписал.
Гриша вообще — колоритная фигура. Я называл его «груда тел и суматоха явлений». Когда он учился в Литинституте, после очередной драки его вызвал ректор и сказал: «Чтоб вашей ноги тут не было». Он встал на руки и вышел из кабинета.
Марлен считает: "Черт с ним, что тогда была цензура жестокая. Но были какие-то правила игры. Какой-то порядок. Сейчас же просто делают, что хотят".
Как-то мы с Евстигнеевым поехали зарабатывать деньги. В Кировоград, после фильма «Любимая женщина механика Гаврилова». Выступали три раза в день. Утром сеанс, днем и вечером. Директрисе кинотеатра он сказал: «Здесь за шторой всегда должен стоять коньяк». Он любил. У него, правда, и с собой всегда было".
Marina Khod
«Парнас»
🍅 Почему в XVIII веке боялись помидоров? 😨
Забавно, но 300 лет назад томаты считали ядовитыми! Их причислили к опасным паслёновым (как белену) и прозвали "волчьими персиками".
Отравления действительно случались - но виной была свинцовая посуда знати: кислота томатов вымывала ядовитый металл.
Первыми осмелились итальянцы (1692 г.), но только в 1822 году американец Роберт Джонсон публично съел корзину помидоров, доказав их безопасность. Теперь это самый популярный овощ в мире! 😀
На фото: викторианские сережки 1880 года с сердечками и, может быть, помидорками? (но это не точно) ❣
Photo by Erica Weiner
«Вдох – выдох, выдох!» Я слышу голос инструктора гимнастики: «Чтобы вдохнуть полной грудью, надо хорошенько выдохнуть. Учитесь прежде всего выдыхать, избавляться от „отработанного воздуха“.
Жизнь – это прежде всего дыхание. «Душа», «дух»! А умер – прежде всего – «перестал дышать». Так думали исстари. «Дух вон!» – это значит «умер».
«Душно» бывает в доме, «душно» и в нравственной жизни. Хорошенько выдохнуть все мелочные заботы, всю суету будничной жизни, избавиться, стряхнуть все, что стесняет движение мысли, что давит душу, не позволяет человеку принимать жизнь, ее ценности, ее красоту.
Человек всегда должен думать о самом важном для себя и для других, сбрасывая с себя все пустые заботы.
Надо быть открытым к людям, терпимым к людям, искать в них прежде всего лучшее. Умение искать и находить лучшее, просто «хорошее», «заслоненную красоту» обогащает человека духовно.
Заметить красоту в природе, в поселке, городе, улице, не говоря уже в человеке, сквозь все заслоны мелочей – это значит расширить сферу жизни, сферу того жизненного простора, в которой живет человек.
Я долго искал это слово – сфера. Сперва я сказал себе: «Надо расширять границы жизни», – но жизнь не имеет границ! Это не земельный участок, огороженный забором – границами. Расширять пределы жизни – не годится для выражения моей мысли по той же причине. Расширять горизонты жизни – это уже лучше, но все же что-то не то.
У Максимилиана Волошина есть хорошо придуманное им слово – «окоем». Это все то, что вмещает глаз, что он может охватить. Но и тут мешает ограниченность нашего бытового знания. Жизнь не может быть сведена к бытовым впечатлениям.
Надо уметь чувствовать и даже замечать то, что за пределами нашего восприятия, иметь как бы «предчувствие» открывающегося или могущего нам открыться нового.
Самая большая ценность в мире – жизнь: чужая, своя, жизнь животного мира и растений, жизнь культуры, жизнь на всем ее протяжении – и в прошлом, и в настоящем, и в будущем…
А жизнь бесконечно глубока. Мы всегда встречаемся с чем-то, чего не замечали раньше, что поражает нас своей красотой, неожиданной мудростью, неповторимостью.
Письма о добром и прекрасном
Лихачев Дмитрий Сергеевич
Фильтр
загрузка
Показать ещё