Придумать мелодию и записать ее нотными знаками я не умею.

Еще не умею поднять в воздух и посадить на землю гражданский или военный самолет. И китайскую поэзию переводить на русский язык я тоже не умею.
Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя! То, что я делать не умею, исчисляется тысячами. Здесь и проектировка зданий, и забой скота, и селекция растений, и управление яхтой, и составление бухгалтерских отчетов… Так почти до бесконечности. Живи я допотопной (буквально до Потопа) жизнью с их 7–8 сотнями лет, все могло бы быть иначе. Но наши ничтожные 50–60 лет таковы, что внутри них не разгонишься. Как встанешь за прилавок или сядешь за баранку в 20 лет, так и уйдешь на пенсию оттуда же. И весь мир промчится мимо, дразнясь и раздражая, а к тебе подберутся усталость и дряхлость, в чьей компании придется окончить суетные дни.
От чувства поражения спасает только Бог. Стоит вспомнить о Нем и прочесть пускай самую короткую молитву, как дело мало-помалу выравнивается. В конце концов, ведь Бах сочинял музыку, как никто, но не на это опирался. Он писал в начале каждой партитуры «Иисус! Помоги!», а в конце – «Во славу Божию». Бах опирался на Господа.
А Сикорский поднимал в небо самолеты и изобрел целую кучу разных вертолетов, но всегда держался за веру и молился, и даже писал толкование на молитву «Отче наш».
А отец Серафим (Роуз) в поисках истины учил не только китайский, но и санскрит. И знания у него прибавлялись, диковинные буквы складывались в слова, иероглифы развязывали язык и сообщали о тайнах, древность становилась понятной, но… сердце не успокаивалось. Пока он не зашел случайно – есть такое глупое слово – в маленький православный храм и вдруг почувствовал, что он наконец Дома, а двери за спиной тихо закрылись. Таких примеров много.
Бог уравнивает гениев и простаков. Он уравнивает тех, кто исколесил весь мир, с теми, кто не высовывал носа из своего поселка. Уравнивает тех, кто с детства ел на серебре и говорил на трех языках, с теми, кто ел руками из глиняной миски и изъяснялся на местном диалекте, плохо понятном даже в соседнем городе. Бог всех уравнивает, никого при этом не унижая. Это так красиво и успокоительно. Это так мило для уставшего ума и издерганного сердца, что можно ни о чем не жалеть. Вот я и не жалею. Так, разве что по мелочам.
Сегодня, к примеру, истинно «по мелочам»: я жалею, что не читаю свободно по-французски. Искренно жаль. Потому что в очередной раз я набрел на имя Леона Блуа и цитаты из его произведений. Первый раз я встретил это имя в дневниках отца Александра Шмемана. Там что-то говорилось о неистовости этого писателя, о его ужасающей бедности, длившейся всю жизнь, о несгибаемом характере и ненависти к ценностям буржуазной Франции. Там была неожиданная цитата о том, как в доме Блуа не было ни гроша, и он бродил по Парижу, молясь. А дома холодно и голодные дети. И вдруг он увидел на мостовой кем-то оброненные 35 сантимов (надо полагать, не очень большие деньги). Писатель воспринял эту находку как подарок лично от Христа. Но это была такая ничтожная сумма! И тут Блуа услышал внутренним слухом слова Господа: «Терпение и мужество, Леон! Больше сейчас не могу. Я распят!»
Естественно, личность писателя меня заинтересовала. Да и кем нужно быть, чтобы такие слова вас не заинтересовали?