повесть о нерегламентированном человеке...(41)
Возвращаемся, как и было обещано, к публикации отдельных глав книги Авченко и Коровашко о легендарном человеке, геологе, геофизике, писателе Олеге Михайловиче Куваеве, авторе культовой книги нашего поколения - «Территории».
******
Василий Авченко, Алексей Коровашко
Олег Куваев:
повесть о нерегламентированном человеке
(продолжение)
Под именем Ильи Николаевича Чинкова по прозвищу Будда в романе изображён уже не раз упомянутый Николай Ильич Чемоданов (1917–1969). Он родился в Лунинце, позже вошедшем в состав Белорусской ССР. В 1922 году семья переехала в Советскую Россию. В 1939-м, окончив Московский геологоразведочный, Чемоданов прибыл на Колыму. Искал и разведывал олово и золото в Тенькинском районе, за что в 1951 году получил Сталинскую премию. В 1949-м году был направлен на руководящую должность в заполярный Певек – в Чаунское райГРУ, где работал до 1965 года. За открытие золота на Чукотке в 1964 году Чемоданова отметили Ленинской премией. С 1965 года руководил геологическим отделом Министерства геологии РСФСР. По совокупности работ – нечастый случай – получил степень кандидата наук. Награждён орденами Трудового Красного Знамени и Ленина.
Воспоминания, оставленные людьми, знавшими Чемоданова лично, не отличаются деталями и подробностями. На их основе практически невозможно составить портрет, который бы в полной мере был пригоден для помещения в раму художественного повествования.
Ветеран чукотский геологии, старожил Певека и зять Израиля Драбкина Иосиф Виссарионович Тибилов в своей мемуарной книге «Благословенные времена презренного застоя», вышедшей вторым изданием в 2007 году и давно ставшей библиографической редкостью, так описывает «непроницаемость» Чемоданова для внешнего наблюдения: «Аура неприкасаемости, как мне казалось, сразу начинала витать в воздухе, когда в разговоре упоминался Николай Ильич. Удивительное дело, но никогда не звучало никаких забавных историй, связанных с ним. А ведь подчинённый во все времена и у всех народов зорок и бдителен. Начальнику невозможно утаить от него свои слабости, какие-то промашки и проколы. Глаза подчинённого повсеместны и круглосуточны. Спрятаться от них невозможно. А тут такая крупная фигура, и, можно сказать, полная тишина. Информационный штиль. Честно говоря, меня это удивляло, поскольку историй о других первых руководителях Предприятия (Чаунского районного геологоразведочного управления. – Примеч. авт.) рассказывалось предостаточно. Я говорю о второй половине шестидесятых годов, когда Николая Ильича в Певеке уже не было, а геологов, трудившихся под его началом, ещё было довольно много. И ни от кого из них мне не довелось услышать каких-либо вразумительных отзывов о нём как о человеке и как о специалисте-геологе. Но, правда, было известно, что в своё время он имел у элитных геологов Предприятия прозвище Сундуков. Нелицеприятное прозвище прозрачно свидетельствовало о том, что отнюдь не все сотрудники Предприятия причисляли Николая Ильича к лику безупречных и мудрейших. Ещё было известно, что Николай Ильич не жаловал вокруг себя людей независимых и одарённых. В его бытность не задержался никто из грядущих учёных, начинавших свою геологическую деятельность в нашем Предприятии. Речь идёт о довольно большой группе кандидатов и докторов наук и даже членов-корреспондентов Академии наук СССР. Понятно,что все они вряд ли испытывали к Николаю Ильичу особо тёплые чувства. О чём и свидетельствует прозвище, которое они ему – по старинной российской традиции – и дали» (прозвище это, кстати, вновь отсылает нас к фильму «Три плюс два»).
Понять характер Чемоданова, во всяком случае нам, людям сегодняшнего дня, лишённым возможности наблюдать его лично, поможет его книга «В двух шагах от Северного полюса. Записки геолога», опубликованная в Магадане в 1968 году (попытки вдовы Чемоданова Таисии Андреевны переиздать её в значительно дополненном виде, предпринимавшиеся в конце 1970-х годов, успехом, к сожалению, не увенчались).
Внимательное чтение этой книги лишний раз подтверждает тезис, что между прототипом и героем допустима дистанция: избавиться от ощущения абсолютной несхожести Чинкова и Чемоданова практически невозможно.
Вместо харизматической личности, манипулирующей людьми не хуже какого-нибудь опытного царедворца, перед нами предстаёт человек, скроенный по лекалам советского жизнестроительства и неспособный потрясти воображение масштабом своих мыслей и деяний. Это суждение не содержит уничижительной и пренебрежительной оценки. Эпитет «советский» мы не употребляем в значениях «посредственный», «отрицательный», «негативный». Мы лишь имеем в виду, что Чемоданов в своих «Записках» почти полностью предсказуем. Не возникает сомнений в том, что нас ждёт за очередным сюжетным поворотом: автор всегда поступает так, как того требуют кодекс строителя коммунизма и планы развития страны, принятые перед очередной пятилеткой.
Давление времени, помещающего слова и фразы заранее отлитые в формы, ощущается в книге Чемоданова с необычайной силой. Клише газетных передовиц и ритуальных заклинаний, беспрестанно звучавших на партийных собраниях разного уровня, проступают в ней, как жилы кварца на гранитном склоне. Вот несколько характерных образцов этой стандартной риторики: «На штурм чукотской тундры, за её богатствами вышли комсомольцы. Посланцы Ленинского комсомола, прибывшие со всех концов нашей необъятной Родины, они показали чудеса героизма»; «На Чукотку пришла Советская власть. Пришёл истинный хозяин гор Заполярья. Но понадобилось ещё немало лет, чтобы подземные богатства поступили на службу народа»…
Невозможно себе представить, чтобы похожие слова прозвучали из уст Ильи Николаевича Чинкова. Его мышление и речевое поведение бесконечно далеки от партийно-хозяйственного новояза той эпохи. Находясь с ней в ладу, может быть, в чисто внешнем, а может быть, и во внутреннем, подлинном, он продолжал пользоваться исключительно своим лексиконом, что и обеспечивало ему, наряду с экстраординарными поступками, «лица необщее выраженье».
К тому же при чтении мемуаров Чемоданова бросается в глаза не свойственная Чинкову сентиментальность, прорывающаяся во вкраплениях неожиданных, но весьма эффектных, поскольку они нарушают автоматизм господствующего стиля.
В самом начале книги, описывая свой перелёт с Колымы на Чукотку, Чемоданов не в силах удержаться от эмоционального восклицания, полного восторга, метафорических сравнений и – вещь для Чинкова абсолютно невозможная – уменьшительно-ласкательных суффиксов: «Так вот она какая, тундра, тундра, о которой когда-то рассказывали на уроках литературы в школе! Ровная, словно степь, голая местность. На её зеленовато-серой глади виднеются синие глазки многочисленных озёр. Одни из них большие, словно крупные пятна, другие маленькие, почти совсем круглые. Лишь изредка встречаются небольшие холмы-сопки да извилистые ленты многочисленных ручьёв и речушек».
При встрече с представителями чукотской фауны Чемоданов испытывает настоящее умиление: «Забавно смотреть, как за мамашей, серой куропаткой, катятся серо-жёлтые комочки. Куропатка мечется из стороны в сторону – то подбежит к нам, волоча, словно подбитое, крыло, то снова отбегает к своим перепуганным детям».
Жёсткий и непреклонный Чинков в словах и поступках Чемоданова-мемуариста только смутно угадывается.
Прочесть «Территорию» Чемоданов не успел: умер за пять лет до публикации романа (Куваев писал, что, будь Чемоданов жив, он бы показал рукопись только ему, а перед другими не ответственен). Прожил чуть больше полувека, как и Билибин. Скончался от сердечного приступа – вот и Чинков в романе прислушивается к сердцу, носит валидол (хотя это скорее общее, чем частное; «Ритм и обычаи Северстроя быстро изнашивали сердца», – констатирует автор)… Правда, в период открытия чукотского золота Чемоданову было чуть за тридцать, тогда как Чинков – немолодой грузный человек. Или дело в том, что Куваев, попавший на Чукотку уже в конце 1950-х, запомнил его именно таким?
Главный инженер районного ГРУ Чинков – порождение уходящего в прошлое Дальстроя, жёсткий руководитель, порой волюнтарист, «хозяин Территории». То он в нарушение инструкций посылает в рискованный одиночный маршрут Баклакова, то сам летит в не менее рискованную поездку в Москву, прихватив с собой нигде не учтённый килограмм золота…
Василий Белый говорил, что натуре Чемоданова были присущи «неуступчивость и даже диктаторские наклонности». Куваев в 1966 году писал, что, хотя Чемоданов к нему относился «с каким-то интересом» и помогал, в книге он будет «полуотрицательным типом», поскольку «сгубил, выгнал, уничтожил массу талантливейших ребят, бериевец по закалке, но я здорово его уважаю за силу».
С другой стороны, критик Игорь Литвиненко накануне и во время перестройки писал, что Чинков – «яркий пример точно выполненного социального заказа», причём такого, когда «художник откликается не на актуальную, а на перспективную, завтрашнюю задачу». По Литвиненко, Чинков – дальновидный руководитель с «дерзкими и плодотворными инициативами», деятель в отличие от дельца Робыкина, представитель генерации «новых людей» наподобие бригадира Потапова из кинофильма «Премия» (1974) по сценарию Александра Гельмана, с которыми «утвердились гуманистические ценности новой, послесталинской эпохи».
В образе Чинкова отразилась биография не одного Чемоданова. Взять эпизод с вывозом «левого» золота на материк: такой случай был, но не с ним. В 1957 году начальник Сеймчанского райГРУ Константин Иванов через голову магаданского начальства привёз в министерство золотые самородки и выбил ассигнования на геологоразведочные работы. Фигура Иванова вспоминается и в связи с соперничеством Чинкова и Робыкина. Прототип Робыкина, начальник СВГУ Драбкин, по словам Бориса Седова, хотел избавиться от Иванова – руководителя самого большого на Колыме Сеймчанского ГРУ – и создал Билибинскую экспедицию, куда перевели часть сеймчанцев. Базировавшуюся в Сеймчане Полярную экспедицию передали во вновь созданную Центральную геолого-геофизическую экспедицию в Хасыне. В результате у Иванова осталась всего одна небольшая экспедиция, и вскоре он уехал на материк (потом Мингео назначило Иванова начальником Кольского ГУ, уравняв в статусе с Драбкиным).
Возможно, в Чинкове также воплощены некоторые черты Николая Шило.
Профессор Северо-Восточного государственного университета Юрий Шпрыгов считает неслучайным созвучие фамилий Чинкова и Чешкова – «делового человека» из пьесы Игнатия ДворецкогоЧеловек со стороны» (1972). О том же писал Игорь Литвиненко: Чешков и Чинков возникли почти одновременно, что, по его мнению, подтверждает «социальную заказанность» персонажей. Но если Чешков «сконструирован» Дворецким, то Чинков имеет конкретный прототип – Чемоданова, что признавал сам Куваев, в случае с другими персонажами предпочитавший «напустить туману».
Вместе с тем главный контраргумент, который можно предъявить Шпрыгову, это принцип «бритвы Оккама», требующий не умножать сущности без необходимости. Говоря иначе, родословную Чинкова, точнее, этимологические корни его фамилии следует искать не в произведениях современных Куваеву авторов, а в том материале, который напрямую соприкасается с биографией и интересами создателя «Территории». Для начала надо уяснить, что фамилию Чинков Куваев мог где-то услышатьили прочесть, ведь это не фантом вроде куваевских мидия и миридолита. В историю, например, вошел крестьянин Чернского уезда Тульской губернии Пётр Никитович Чинков (1872–?), ставший в 1907 году депутатом Государственной думы II созыва. Учитывая феноменальную начитанность Куваева, исключать его знание об этом самородном деятеле начального этапа русской демократии нельзя. Однако это предположение, как и гипотеза Шпрыгова, явно избыточно и уводит нас в сторону от подлинных причин, побудивших писателя встроить фамилию Чинков в художественную структуру «Территории».
Подлинный ключ к разгадке появления фамилии Чинков следует искать в романе Зиновия Давыдова «Беруны». Из четырёх действующих в нем поморов, вынужденных несколько лет провести на необитаемом острове Малый Берун близ Шпицбергена (сейчас он известен как остров Эдж), двое – Иван и Алексей – носят фамилию Хилков. Эту фамилию, как и многие другие реалии, Давыдов не выдумал, а взял из повести Ле Руа «Приключения четырёх российских матросов, к острову Шпицбергену бурею принесённых», основанной на показаниях этих матросов и впервые напечатанной в Санкт-Петербурге на французском языке в 1766 году. Давыдов, понятно, пользовался не этим раритетом, а переводом книги Ле Руа на русский язык, выпущенным ленинградским Всесоюзным арктическим институтом в 1933 году и воспроизводящим русское издание 1772 года. Уточним, правда, что в повести Ле Руа мы находим фамилию Химков, но Давыдов позволил себе отступить от этого варианта всего на одну букву, проявив не столько авторское своеволие, сколько историко-ономастическую интуицию: на Мезени, откуда были родом потерпевшие кораблекрушение поморы, фамилия Химков не встречалась, а вот фамилия Хилков, напротив, была чрезвычайно распространена. Уже после Великой Отечественной войны, однако, выяснилось, что Ле Руа допустил ошибку, назвав Химковыми людей, которые в реальности носили фамилию Инков. Кроме того, Ле Руа неверно передал их имена: одного из двоюродных братьев Инковых действительно звали Алексей, а вот другого не Иван, а Хрисанф. Воскрешение подлинных имён и фамилий этих героических поморов является заслугой Михаила Ивановича Белова (1916–1981), крупнейшего специалиста по истории освоения русского Севера. Доблестные деяния представителей рода Инковых, включая упомянутых Алексея и Хрисанфа, не были для Куваева секретом, так как он тщательно проштудировал фундаментальный труд Белова «История открытия и освоения Северного морского пути» (1956), вышедший в качестве первого тома коллективного исследования «Арктическое мореплавание с древнейших времён до середины XIX века». В нем Белов упоминает и тех представителей рода Инковых, которые станут, пусть и сменив фамилии, героями книг Ле Руа и Зиновия Давыдова. Так, он пишет, что «в 1763 году Иван Мелехов послал к берегам Новой Земли, а возможно, и в Карское море известного мезенского кормщика Хрисанфа Инкова, который задержался на промыслах до 1764 года» (другим опытным кормщиком, хоть и не попавшим на страницы художественной литературы, был Никифор Инков, управлявший в 1730-х годах судами купца Ивана Маслова). Хрисанф Инков упоминается Беловым и как один из тех, кто был, вероятно, включён самим Ломоносовым в список груманланов, подлежащих приглашению на морскую службу (список был прислан в Архангельск из Адмиралтейств-коллегии). Характеризуя изученные архивные дела Архангельской губернской канцелярии, Белов сообщает,что нашёл в них «перечень всего рода Инковых», в котором есть не только Хрисанф Инков, но и его сродник Алексей. Белов даже даёт нечто вроде адреса Инковых: «Согласно переписной книге Мезенского уезда 1710 года, Инковы проживали в Окладниковой слободе по соседству с двумя известными семьями полярных моряков – Откупщиковыми и Личутиными» (любопытно, что потомком этих Личутиных является известный современный прозаик Владимир Личутин). Как сложилась судьба Алексея и Хрисанфа Инковых после спасения с Малого Беруна, Белов в своей «Истории» не сообщает, но из научных работ, опубликованных ещё до написания «Территории», Куваев мог знать, например, что Хрисанф Инков вместе с двумя сыновьями – Иваном и Евдокимом – погиб от цинги во время зимовки на Новой Земле в 1778 году.
Изображённый в «Территории» Чинков, вероятнее всего, получил свою фамилию по созвучию с родовым именем Инковых – полярными мореходами, первопроходцами и робинзонами, вошедшими в сознание Куваева как напрямую, через многократные упоминания в арктиковедческой научной литературе, так и косвенно, посредством приобщения в детстве к роману Зиновия Давыдова. Во всяком случае, уподобление Чинкова Инкову выглядит куда более убедительно хотя бы с фонетической точки зрения, чем установление равенства между Чинковым и Чешковым.
Между тем индивидуальность человека определяется не фамилией. Мы можем слышать в словах «Инков» и «Чинков» что угодно – чинность, иночество, подчинение, чинопочитание, учинение, зачин, починку и т. д., но даже в своей совокупности элементы этого ассоциативного ряда не складываются в характер Ильи Чинкова – первооткрывателя чукотского золота. Подлинные его истоки – не в корнях и звуках русского языка, а в тех сферах действительности, которые охватывают реальную жизнь, с одной стороны, и её отражение в искусстве – с другой.
Пращуром Чинкова по первой линии был, как уже говорилось, Николай Чемоданов. Но в образе Чинкова есть и «гены», которые достались ему по наследству от героев прежних куваевских произведений. Главным их поставщиком должен быть по праву назван геолог Макавеев из рассказа «Анютка, Хыш, свирепый Макавеев» (1962). Этот персонаж исполняет обязанности начальника партии, занимающейся поиском молибдена на Чукотке. Даже внешностью Макавеев напоминает Чинкова. Читая, как «по чугунному макавеевскому лицу» ползли капли дождя, мы не можем не вспомнить и лицо Чинкова, «тоже тёмное, чугунного цвета» (к эпитету «чугунный» Куваев вообще был неравнодушен, о чём, в частности, свидетельствуетего использование при создании портрета чукчи Анкарахтына – главного героя рассказа «ВН-740»). Демонстрируя абсолютное спокойствие перед взбунтовавшимися подчинёнными, Макавеев «стоит идолом». Словно вторя этому, Чинков в своем рабочем кабинете восседает в «позе разбухшего идола» (таким же «идолом застыл на корме» своей лодки меднолицый Витька из рассказа «Здорово, толстые!»). В глазах поисковиков Макавеев выглядит «огромным, как Будда», за Чинковым же прозвище Будда закрепилось давно и прочно. Сближают Макавеева и Чинкова жёсткость характера, готовность ни перед чем не останавливаться ради достижения поставленной цели, ярко выраженная харизма и неоднозначность совершаемых поступков, не укладывающихся целиком либо в рубрику «плохо» («безнравственно»), либо в рубрику «хорошо» («нравственно»).
Со временем к «территориальному» отражению реального Чемоданова и литературного Макавеева добавились и киношные двойники. В первой экранизации романа «Территория» (1978) Будду сыграл Донатас Банионис, во второй (2014) – Константин Лавроненко. Была ещё радиопостановка Якова Губенко 1976 года, в которой Чинков получил выразительный голос Евгения Евстигнеева, и спектакль «Риск» московского театра «Современник» (1984), где роль Будды исполнил Геннадий Фролов. Трудно уже в это поверить, но в описываемые Куваевым времена «звёздами» были и сами геологи – не хуже Баниониса с Лавроненко.
( продолжение следует)
Фото:
Банионис в роли Чинкова
Золото Чукотки
Первооткрыватели, прототипы героев «Территории»
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев