(Не)критично: искусство, мода и культура

Когда заказчик — Медичи, а бриф звучит как «смысл + апельсины», на выходе вы получаете не просто картину, а культурный код эпохи. Флорентийский двор XV века. Заказчик из клана Медичи просит художника «что-то со смыслом, и чтобы апельсиновые деревья были». Сандро Боттичелли, не моргнув глазом, рисует «Весну» — полотно, где мифология, философия и ботаника сливаются в танце. На первый взгляд, перед нами — ботанический сад, в который случайно забрела греческая мифология: справа ветер Зефир преследует нимфу Хлорис, изо рта которой начинают рассыпаться цветы; затем сама Хлорис превращается в богиню Флору, разбрасывающую букеты налево и направо. В центре — грациозная Венера, повелевающая гармонией, над ней — Амур, занятый своей вечной забавой: стреляет вслепую. Слева танцуют три Грации — воплощения красоты, радости и милосердия, а чуть поодаль задумчиво стоит Меркурий, разгоняющий тучи и мысли. Над всеми героями — апельсиновые деревья, символ рода Медичи. Разумеется, «Весна» — это не просто с

Этот монумент нельзя найти на карте. Зато он есть везде — в каждом учебнике, споре об утопиях и вздохе «что если бы…» Если бы архитектурные проекты имели судьбу, то Башня Татлина — творение Владимира Евграфовича 1920 года — была бы вечной мечтательницей, так и не проснувшейся от сладкого сна о будущем. Этот монумент Третьему Интернационалу, задуманный как символ мировой революции, напоминает гигантскую спираль, взмывающую в небо, — словно сама история решила закрутиться в воронке амбиций, стали и стекла. Но, увы, не тут-то было. Замысел был следующий: четыре объема — куб, пирамида, цилиндр и полусфера — вращаются с разной скоростью внутри стального каркаса высотой 400 метров. Внутри — правительственные учреждения, телеграф, кинотеатр и прочие атрибуты нового мира. По замыслу Татлина, каждый геометрический элемент должен был совершать полный оборот за год, месяц, день… Почти как в советском календаре: «Время, вперед!» — но только если время согласится подчиниться инженерным расчетам. Ув

Ее жизнь напоминает сценарий для захватывающего сериала. Непростое детство с тайной происхождения. Побег из удушающего брака, занятия вокалом в Париже. И наконец — странный, по меркам света, брак с князем, разница в возрасте с которым составляла 22 года. В результате — создание (ни больше ни меньше) идеального имения будущего на Смоленщине. Позвольте рассказать вам про эту женщину, которая стала не просто меценаткой, но и самым настоящим мотором русского модерна. Родилась Мария Пятковская в мае 1818 года в Петербурге. Немного «вне законного брака», что всегда придает биографии пикантности. Слухи настойчиво приписывали отцовство кому-то из Романовых. Мария эти слухи, надо сказать, не опровергала. Со своим биологическим отцом она знакомства так и не свела, а отношения с отчимом, как водится в таких щекотливых ситуациях, оставляли желать лучшего. Одиночество в окружении гувернанток она скрашивала беседами с произведениями искусства из домашней коллекции. Несмотря на семейные перипетии, об

Два ограбления, тысячи пародий и эмодзи 😱 — так личная тревога норвежца стала универсальным языком. Представьте, что вы художник-норвежец конца XIX века. Закаты у вас кроваво-алые из-за вулканического пепла Кракатау, общество бурлит фрейдистскими подтекстами, а вы, Эдвард Мунк, гуляя по фьорду, вдруг ощущаете, как Вселенная шепчет вам на ухо: «Ты лишь песчинка в абсурде бытия». Так рождается «Крик» — манифест экзистенциального дискомфорта, упакованный в фирменный стиль «ненавязчивого апокалипсиса». Мунк написал четыре версии шедевра. Его герой, напоминающий то ли скелета в пижаме, то ли инопланетянина на первом свидании, застыл в позе, которая сегодня могла бы стать стоковой фотографией для тега #стресс. Но в 1893 году это был прорыв: художник отказался от реализма в пользу «эмоционального реалити-шоу». Фон, с его вихревыми линиями и кислотными тонами, — не пейзаж, а визуализация внутреннего монолога: «Завтра понедельник, да?». Символика? Да пожалуйста. Изогнутая фигура — не человек,

В тени великих мужчин часто стоят великие женщины. Не музами, не моделями, а титаническими организаторами, без которых не было бы ни сказочных теремов Ропета, ни майоликового шторма Врубеля. Елизавета Григорьевна Мамонтова — именно такой случай. Пока ее знаменитый супруг, Савва Иванович, генерировал грандиозные идеи, именно она, с неизменным тактом и железной дисциплиной, превращала их в жизнь. Фактически, именно она сделала из подмосковного Абрамцева ту самую «кузницу русского стиля» — или, говоря современным языком, успешнейшую арт-резиденцию XIX века. Рожденная в купеческой семье Сапожниковых (кстати, ее мать приходилась теткой самому Станиславскому), Елизавета получила образование, которое и не снилось многим аристократкам: историк Бартенев учил ее словесности, а фортепианному мастерству — ни много ни мало — сама Клара Шуман. Именно в образовательном турне по Европе она и повстречала своего Савву. Брак по взаимной симпатии (как молодых, так и их семей) был заключен стремительно. Их

Если бы Андрей Тарковский задумывал «Сталкер» как туристический буклет, это выглядело бы примерно так: «Добро пожаловать в Зону — место, где ваши желания сбываются! (Условия и подробности уточняйте у местного сталкера. Гарантий нет, возврата — тоже)». Но, к счастью, режиссер предпочел формат притчи, где пейзажи из ржавых труб и затопленных катакомб становятся декорациями для экзистенциального квеста. Три персонажа — Проводник, Писатель и Профессор — отправляются в путешествие, которое больше напоминает сеанс групповой терапии на просторах средней полосы России. Зона у Тарковского — это не просто постъядерный ландшафт, а метафора внутреннего пространства, где каждый камень шепчет: «Подумай еще раз». Она меняет маршруты, как капризный навигатор, и требует смирения — или хотя бы молчания. Сталкер, с его почти монашеской одержимостью, ведет спутников не к «комнате желаний», а к зеркалу их собственных иллюзий. Здесь даже воздух пропитан вопросами: что, если ваше заветное желание — всего лиш

Главное на любой ярмарке — не цифры и метры, а истории; я собрали для вас самые теплые и любопытные из них, чтобы ваш поход за искусством начался еще до входа в залы. Говорят, все дороги ведут в Рим. С 12 по 14 сентября все арт-пути ведут на Верхнюю аллею, 6с1. Тринадцатый выпуск ярмарки Cosmoscow обосновался в «Тимирязев Центре», который в этом году с гостеприимством истинного хлебосола расстелил перед гостями 15 840 м². Два этажа, сотня галерей, два десятка партнеров и дюжина некоммерческих проектов — вот нехитрая арифметика главного арт-уик-энда осени. Я прошлась по залам, чтобы найти не только искусство, но и истории. Ниже — самые яркие из них. Мой первый пункт назначения — стенд программы арт-резиденций Нижегородской области. Почему? Потому что это, пожалуй, самый теплый и «человечный» проект на ярмарке. За три года организаторы провели настоящий культурный десант: сначала шесть резиденций, потом семь, в этом — целых десять. Художников со всей России (и даже из Сенегала!) привозил

Пока зритель видит лишь финальный поклон и улыбки в свете софитов, петербургская постановка вежливо, но настойчиво приглашает нас за кулисы — в мир тревог, амбиций и тихой паники. В «Театре в Театральном музее» (Санкт-Петербургский государственный музей театрального и музыкального искусства) идет спектакль-альманах «Выход в свет» — постановка Дмитрия Мулькова с драматургией Константина Шевкина. Центральный вопрос постановки сформулирован с изящной простотой: «Всегда ли театр отвечает взаимностью на безграничную любовь к себе?». Ответ, как вы понимаете, редко бывает однозначным «да». В итоге получилось остроумное и пронзительное исследование той самой, особой породы людей, что посвятили себя сцене. И да, речь почти всегда о женщинах. Здесь мастерски разбирают на части стереотип об актрисе как о легкомысленной красотке, живущей в мире блесток и аплодисментов. Вместо этого нам показывают сложный механизм закулисной жизни с его тревогами, амбициями и вечной борьбой за себя. Вот и получилос

Миссия «дать дорогу молодым» звучит почти пафосно, но здесь, кажется, и правда работает. Blazar — младшая, но давно самостоятельная сестра Cosmoscow: ярмарка, где новые имена встречаются с коллекционерами, а бархатная рамка не спорит с неоновым пикселем. Созданная в 2020 году, ярмарка растет как на дрожжах: сотни авторов, галереи, секция цифрового искусства и дизайн — вот вам и компактная карта того, чем живет молодая сцена сегодня. Ярмарка собирает независимых художников (через опен-колл) и галереи на равных правах. Первое дает шанс увидеть авторов до того, как их заберут институции; второе — возможность сравнить кураторские языки. Отдельная линия — цифровое искусство и дизайн. Кураторка и основательница сообщества Полина Слепенкова представила «срез Сибири»: от Красноярска до Бурятии. Здесь работает принцип ротации — после продаж стенд переэкспонируют, а это значит, что у вас есть шанс увидеть разные сочетания авторов в динамике. Возникает редкая для ярмарок вещь — ритм живой выставк

Конец века — понятие, казалось бы, простое, но добавьте к нему французский шарм — fin de siècle — и вот вы уже непонятно, говорят ли о хронологии или о духе времени, который упорно отказывается втискиваться в календарные рамки. То ли 1890-е, то ли 1900-е, то ли вовсе состояние души, которое можно пережить и в 1885-м, если достаточно меланхолично прищуриться. Строго говоря, fin de siècle — это не столько даты, сколько атмосфера: смесь увядания и расцвета, истерического смеха на фоне предчувствия катастрофы. Вообразите себе салон, где Оскар Уайльд обсуждает эстетику с Густавом Климтом, а за окном уже слышен грохот будущих войн. Это эпоха, которая, подобно герою романа Гюисманса, коллекционирует экзотические орхидеи, но при этом нервно вздрагивает от стука метронома, отсчитывающего время до модернизма. Главная сложность термина — его универсальная неуловимость. В Вене это — тревожные мелодии Малера и фрейдовские сны, в Париже — томные героини Тулуз-Лотрека и манифесты символистов, в Лондо