Птицы (лирическая зарисовка)

Пружинящий родник,Светящаяся роща,
Родящихся листков
пропащая судьба.
Природа, говорю,
в тебе – светлей и проще,
Не спрашивай зачем –
Впусти меня в себя!
В. Пучков
Это было давно. Это было бесконечно давно, потому что жизнь, которой люди жили в то время, безвозвратно ушла и не вернётся уже никогда во веки веков. Это было ещё задолго до поселения киммерийцев в нашем Диком саду, это было ещё до признания местными аборигенами, земляками великих Геродота и Гомера, это было тогда, когда ещё никто и представить себе не мог, что спустя века на богатейший город наложится нынешний Николаев. Это было далеко до появления в этих местах деятельных посланцев Екатерины, это было ещё тогда, когда сухая, не знавшая плуга степь как-то ещё умудрялась хранить в своих буераках и низменных отлогостях цветочную россыпь и прохладную свежесть спасшихся от зноя растений. Это было тогда, когда желтоватая полынная пыльца хмельно кружила людские головы своей девственной нетронутостью, но уже и тогда сквозь заросшие ольхой крутояры, сквозь молоко березняка, и кудрявые муравейники, уже тогда легко просверливая поседевшие туманные ивовые и ветловые заросли, настойчиво устремлялась к морскому многоводью неутомимая речка Гипанис, ставшая впоследствии Южным Бугом. На самом крутом её извороте к ней по-сыновьи припаивался ласковый Ингул. Тогда он был очень молод, чист и капризен и не так безропотно, как теперь, воспринимал природные и житейские катаклизмы. Это было ещё задолго до появления в этих местах деятельного Потёмкина, задолго до появления на крутых береговых взлобках над спаем двух рек жилых землянок, положивших начало жизни городу-труженику со всеми его последующими взлётами и падениями, упадками и рассветами.Но уже и тогда, в давние беспокойные завоевательские времена, оставившие нам несметные исторические свершения, так же как и теперь, в небе проплывали караваны птиц.Летели журавли, гуси, утки, чирки и прочая пернатая мелочь, летели туда, где не замерзают земля и вода, не дуют сквозные ветры, летели туда, где легче прокормиться и выжить. Летели и сыпали на землю призывные и прощальные клики, летели, грустя и радуясь, летели, как и в прошлый год, как пять, как десять, как сто и больше лет назад. Птицы ведь не люди, они всегда знают, когда и куда им лететь, и живут они своей птичьей жизнью, до краёв наполненной птичьими заботами.Биологическая наука опровергает банальные представления о птичьей свободе, возведённой чуть ли не в идеал: «Свободен как птица».
Правда, что птица не знает человеческих, государственных, моральных, психологических и других границ, но ведь и всякая птица живёт в путах предписанных ей законов, обстоятельств и необходимостей.
Трудоёмкая работа – из травинок и прутиков слепить гнездо, изнурительная работа – неподвижно сидеть и согревать яйца, занудная работа – непрерывно доставлять птенцам червяков, мошек и гусениц, а затем властная необходимость научить их летать и устремляться с ними за тридевять земель в поисках условий выживать, в поисках счастливой доли, если повезёт.А доля, она ведь и у птиц как невод: пока тянешь, кажется полным, вытянул – пусто.
Да и путь в эти далёкие края труден, неизведан и небезопасен.* * *
Волны Буга нахохлили гривы,
Дикий сад притаился в тени,
От моста до моста,
От косы до Намыва
Берега зажигают огни.В. Качурин Течёт Южный Буг под жёлто-коричневым крутояром. Течёт, замывая временной мутью вековые истории и ретушируя их зыбкой рябью современности. Течёт ровно, с этакой ленцой, с этакой ещё прогретой за день парной негой, словно только что пробудился от желанных зелёных грёз, течёт тихим извивным блескучим плеском.Днями ползут над рекой тучи. Ползут и ползут, сеются мелкими, как пыль, дождями, прорываются грозами и вновь ползут, потом вдруг над морским торговым портом останавливаются, словно утыкаются в край небес, и плачут без конца, пока не изойдутся слезами… Дальше ползти некуда…А птицы летят.
Лишь человек провожает их благословляющим взглядом: лишь щемящая тоска вдруг сдавит его сердце и заволокёт влагой глаза. Но нет у человека крыльев. Нет…* * *По утрам туманная невидь стелется в речной долине, нехотя расползается по распадкам, виснет над Бугской водой, и угористое заречье в сторону Одессы ярко вырисовывается и стекленеет в неподвижной, холодноватой и неприветливой ретуши. Дни устанавливаются спокойные, тихие, солнечные. С деревьев льются листья. Кустарники, гроздья рябины, кусты шиповника с игрушечными кувшинчиками ягод покрываются нежнейшими сеточками паутины. Река ещё продолжает быть своенравной, несговорчивой, но вода в ней холоднеет, днями на поверхности отливает сталью, хотя внизу, в глубине, ещё продолжает яриться, и стоит немалых усилий, чтобы стишить на поверхности внутреннее её буйство…А птицы летят… Летят, увлечённые своими заделами и заботами. С поднебесной высоты доносится милое журавлиное курлыканье: «Курр-ли, курр-ли!..»
С детства знакомый трогательный звук отзывается болью. Всматриваюсь в густую муть неба, по которому плывёт еле видимый журавлиный клин. Там, на высоте, тоже не всё гладко: то молодые неопытные журавлята нарушают установленный строй полёта, то старый журавль устанет и начнёт отставать… И тогда вожак заволнуется, прикрикнет на нарушителей, пошлёт подмогу уставшему…Журавлиный караван со своими устремлениями, заботами и законами жизни пролетел над нами не спеша, красиво, пролетел и скрылся из виду, работал в небе, зато в людской памяти остался у одних надолго, у других – навсегда.Ловлю себя на мысли: в детские годы не раз в осеннюю пору вот так же надо мной пролетали журавли, но почему-то никогда прежде их строгий строй, трубные команды вожаков и особенно журавлиный плач не вызывали в моей душе столько обыкновенной человеческой грусти.Боевой генерал Иван Фёдорович Лютиков* * *Птицы, они и есть птицы, и ум у них свой, а любовь к ним у нас у каждого выражена по-своему, и птицы обязательно за неё платят. Редко найдёшь сейчас человека, который не любовался бы красотой, к примеру, голубиной стаи. Эти гордые и красивые птицы издавна считались символом мира, семейного благополучия и духовного общения с Богом. Хотя голуби не такие уж и мирные. Есть среди них и драчуны, любители разбить другую пару, и ухари, ухаживающие за всеми голубками подряд.Но они всегда верны и преданы хозяину и помнят добро. Был случай, когда похищенные из голубятни птицы не смогли прилететь домой, поскольку крылья у них были блокированы нитками и булавками. Через несколько дней они пришли пешим ходом. Была зима, и по их следам на снегу удалось найти подворье вора.Рассказывают, что Владимир Васильевич Щербицкий, первый секретарь ЦК КПУ, человек, многие годы занимавший высшие партийные и государственные должности, член Политбюро ЦК КПСС, человек, чей труд отмечен семью орденами Ленина, двумя орденами Октябрьской революции, двумя золотыми звёздами Героя Социалистического Труда, с детства любил голубей.
Часами мог любоваться на то, как они взлетают, парят, кувыркаются, падают камнем к земле и вновь взмывают ввысь.
Каждое утро, едва проснувшись, он наведывался в гараж к своим пернатым любимцам…
Владимир Васильевич умер спустя пять месяцев после отставки со всех постов и за один день до своего семидесятидвухлетия. Это был февраль 1990 года.
Когда похоронная процессия выехала на Крещатик, вдоль центральной магистрали плотными шеренгами стояли люди. Стояли, молча отдавая последнюю дань человеку, олицетворяющему целую эпоху жизни Украины.
И вдруг в небо взмыли несколько сот голубей, выпущенных из чьих-то добрых рук.
Похоронный кортеж замер.Птицы сделали похороны потрясающим зрелищем.
Казалось, что душа покойного, прощаясь, улетает вместе с птицами и будто бы птицы, понимая всю ответственность трагического момента, поднимались всё выше и выше без игривых взбрыков и как бы таяли в холодном зимнем небе. Может, они разделяли людское горе, а может, людям так только казалось.
Теперь этого уже никто никогда не узнает.У Щербицкого было особое чутьё на кадры. Среди провожавших стояли и люди, которых он не особо жаловал. Одного из них члены Политбюро не раз предлагали ему на пост секретаря КПУ. Последний раз, уже перед уходом на пенсию, он ответил: «Работать вам. Как решите – так и будет. Но я человеку не верю. И думаю, что он вскоре проявит себя не с лучшей стороны» (Из книги В. Врублевского «Владимир Щербицкий. Правда и вымысел», Киев, 1993 г.). Комментарии, как говорится, излишни.У людей еще очень долго не изгладятся из памяти инициативы Ельцина, Кравчука и Шушкевича, направленные на развал Советского Союза.
Но это нам, людям, понятно. А как сделать, чтобы понятно было голубю, тому же чирку, тому же удоду, той же синичке, а журавлю, а лебедю?..Э-э-э!.. Не так-то это всё просто!
Не сравнить же содержание головы того же, скажем, чирка, того же чибиса, соловьишки с содержанием головы будущего президента? Птицы есть птицы…Головы, они ведь разные, и предназначение у каждой своё. К примеру, в перестроечные времена «демократические» преобразования чрезвычайно проворно пронеслись над всеми сферами человеческой деятельности, но в первую очередь они коснулись армии. Надо было разложить её, подорвать авторитет, унизить военнослужащих, что и осуществилось многоканально.И, естественно, в устоявшейся, отлаженной системе руководства вооружёнными силами появились трещины, в том числе пошли, в общем-то, добросовестные, порядочные люди, но без должного изучения и подготовки.
Нет. Не образования. Имеется в виду подготовка человека конкретно к предстоящей должности.
Часто ведь бывает и так: надевают на человека штаны большие, не по росту, и надо ждать, когда он вырастет, чтобы они стали ему как раз. А пока растёт – много набьёт шишек и себе, и другим.* * *В одной из своих книг я уже рассказывал о командующем войсками округа Дубасове Михаиле Ивановиче.
Дубасов так Дубасов. Ведь есть же фамилии, скажем, Дураков, Дуров, Могила, Дубина – и ничего, люди их носят и продолжают оставаться людьми.Но есть на земле люди, которых Бог наградил неуёмной энергией, а как ею распорядиться, не подсказал.
И вот мечутся они по свету, не давая покоя ни себе, ни другим. Выступают в роли реформаторов, что-то объединяют, что-то разъединяют, отбрасывая своими действиями на десятки лет назад развитие государства и общества, то увлекаются перестройкой уже отлаженного механизма, а беды и нужды этих новшеств оседают на шее народа, что ни масштаб – свой реформатор.Есть они и среди военных. Такой командир взвода мордует взвод, командир роты – роту, ну а некоторые умудряются потягаться и в больших масштабах.
Помнится, в один из военных городков приехал Б.Н. Ельцин. Будучи первым секретарём обкома, он часто бывал в воинских частях, всё и всех знал и во многом помогал.
В этот раз вся начальственная группа остановилась у входа в казарму, обсуждая какой-то вопрос. А перед этим кто-то покрошил хлеб, на него налетели голуби и подкармливались, не обращая никакого внимания на высоких гостей.Дубасов обеспокоился, то бледнел, то краснел, затем, улучив минуту, прошипел в сторону командира дивизии: «Уберите отсюда этих дурацких голубей!» Ну, что оставалось делать заслуженному, уважаемому генералу?
«Кыш-кыш, пошли отсюда! Пошли!» А они вспорхнут, покружат и опять садятся… И клюют, клюют… И без чинопочитания опасливо смотрят на людей, скорее всего в недоумении, что от них хотят, почему гонят и зачем тогда положили хлебных крошек?
Но ведь одно дело – птичья голова, другое – голова командующего.* * *Много птиц улетает и возвращается.
Это закономерно. Это устоявшийся уклад жизни. Но не о многих из них пишутся рассказы, стихи, поют песни. Не о многих.
А вот журавли, лебеди, соловей, иволга, ласточка, снегирь этого внимания удостоены.
Нет. Совсем не так уж чтобы вся поэзия и вся эстрада посвящалась только им. Не так часто, но упоминаются и другие. Рассказывают, Михаил Александрович Шолохов любил в компании запеть:…Ох, летят утки,
Летят утки и два гуся,
Ой, кого люблю, кого люблю,
Ой, не дождуся…Говорят, пел он с таким душевным откровением, что его мягкий негромкий голос буквально завораживал присутствующих. Или, скажем, написал же С. Есенин:Выткался на озере алый свет зари,
На бору со звонами плачут глухари…Написал же В. Качурин:…Собираются в стаи грачи,
С веток листья непрочные свисли,
И опять надо мною в ночи
Невесёлые кружатся мысли…А Е. Наточа, кроме двух лебедей, в своей статье представила уток, нырков и других водоплавающих, схоронившихся от непогоды на пляжах Кинбурна. Видим, что воспеваются не одни лебеди и журавли, а и глухари, и грачи, и утки, и ласточки…
Ну, и что ж тут такого?
Великий М. Горький, например, написал: «…Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утёсах…»; «…и гагары тоже стонут. Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни…»* * *Написал же В. Пучков:…Может, я кругом виноват,
Но храню в душе про запас:
Как над морем птицы летят –
Ниточкой, связующей нас……В ситцевом небе – чёрные ласточки,
А пилотаж – сумашедшей огранки,
Кто же донёс, деревенские ласточки,
Будто и вы по натуре – мигрантки?О красавицы – чёрные ласточки!
Кто из нас не восклицал радостно, глядя на стремительные, свистящие полёты маленьких красивых чёрных птичек, живущих рядом с человеком. Это только на первый взгляд они чёрные, в самом же деле они многоцветны: сизо-чёрные, малиново-чёрные, чёрные с зеленоватым оттенком, золотисто-чёрные крохотные птички с белым брюшком и раздвоенным хвостиком. Думается, каждый наблюдал искусно слепленные гнёздышки в уголках балконов, на оконных рамах, на светильниках, но обязательно рядом с человеческим жильём.
Выйдешь на балкон, а она сидит, смотрит своими маленькими глазками, смотрит и не улетает. А в жаркие страны летит.Многим из нас приходилось бывать на берегах рек, лиманов, проходить вдоль высоких обрывов, испещрённых маленькими аккуратными дырками в мягком рассыпчатом грунте. Это жилища береговых ласточек. Их много. Некоторые уходят вглубь до метра и даже больше и заканчиваются довольно большим гнёздышком для родителей и птенцов. Чтобы построить такое жилище, надо затратить очень много труда и времени. Весной самочка снесёт яички, и родители высиживают птенцов, сменяя друг друга, затем кормят, вводят в жизнь и уже осенью отлетают в жаркие страны на зимовку, чтобы следующей весной вернуться и вывести потомство. В газетной корреспонденции А. Гымбиль с большим знанием дела рассказывает о колоссальной работе этих маленьких трудолюбивых птичек. Их ещё называют в жизни стрижами за их кличи «чирр-чирр» и стремительные виражи над водной гладью, чирканье.Ведь мелюзга, глянуть не на кого. А вот на тебе, туда же, подавай ей внимание… подавай авторитет, чуть ли не славу.
И то сказать, Владимир Пучков – большой поэт и очень тонкий лирик. Детство его тесно связано с деревней, рекой, травами и, безусловно, он не мог не обратить внимания на то, что у других интереса не вызвало, а именно, на чёрных ласточек в ситцевом небе…* * *Нет, тысячи птичек упоминаются, восхваляются, обласканы, но ведь это ещё не выражение всеобщей любви…
А вот журавли…
В шестидесятые годы прошлого века, в пору нашей молодости, не знаю, уж в каких умах она вынашивалась, но появилась и прямо таки очаровала даже нас, молодёжь глухой деревни, совершенно далёкая от всякого патриотизма, но щемящая сердце безысходно тоскливой грустью песенка «Журавли». Ещё её именовали «Тоска по Родине».Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль,
Сердце стонет в груди, видя птиц караваны,
В дорогие края провожаю их я!Конечно, ни я, и никто из моих сверстников, скажем, Пётр Чишков, Павел и Анисим Вязовы, так же как и братья Комаровы или Воробьёвы, никогда и никуда не собирались уезжать и тем более не имели за пределами деревни никаких «далёких краёв», но песня тревожила, будоражила воображение, и мы её пели. Мы горланили её во всю мощь голоса, на которую только были способны, вкладывая в это свою причастность к этой томительной тоске по Родине. Пели на вечеринках, на пятачке у магазина, пели в поле, пели на сенокосе, хотя Родина, попросту сказать – родная деревня, вот она, рядом, через речку, которую каждый из нас переплывал без передышки туда и обратно, которая светилась по вечерам конопушками окон.
Но всё это близкое и родное как-то не связывалось с масштабностью той тоски, которую несла песня.Вот всё ближе они, и всё громче рыданья,
Будто скорбную весть они мне принесли,
Ну, откуда же вы, не с родного ли края
Прилетели сюда на ночлег журавли?..И чем дальше, тем больней, столько щемящей тоски втиснуто в эти слова, в эту мелодию, что исполнение песни становилось каким-то вроде бы удовольствием и чем громче, тем действеннее для души…Стужа, холод и грязь, непогода и слякоть,
Вид унылых людей и унылой земли,
Ох, как сердце болит и как хочется плакать,
Перестаньте рыдать надо мной, журавли…Это уж совсем повергало в уныние и напрочь лишало оптимизма и веры.
Несколько позже мудрый Расул Гамзатов очеловечил и обессмертил этих птиц:Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.Они до сей поры с времён тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замираем, глядя в небеса?Сегодня предвечернею порою
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определённым строем,
Как по земле людьми они брели.Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?Летит, летит по небу клин усталый –
Мои друзья былые и родня –
И в их строю есть промежуток малый –
Быть может, это место для меня!Настанет день, и с журавлиной стаей
Я полечу в такой же синей мгле,
На языке аварском окликая
Всех вас, кого оставил на земле.Помнится, я только был назначен командиром полка, прибыл к новому месту службы и с ходу угодил на командирские сборы. И в первый же вечер перед нами выступал ансамбль песни и пляски Одесского военного округа. Там я впервые услышал эту песню. Нужно ли пытаться излагать впечатление от услышанного? Оно огромно и до мельчайших подробностей помнится до сих пор. А минуло уже сорок с лишним лет.
В другой раз очень впечатлительное было исполнение этой песни уже глубоко больным М. Бернесом. Тяжёлое это чувство.
Затем глыба русской прозы и поэзии, талантливейший Владимир Солоухин:Журавли улетели, журавли улетели!
От холодных ветров потемнела земля.
Лишь оставила стая среди бурь и метелей
Одного с перебитым крылом журавля.Ресторанная песенка. Много ли надо,
Чтоб мужчина блеснул полупьяной слезой?
Я в певце узнаю одногодку солдата,
Опалённого прошлой войной.Нет, я с ним не знаком и не знаю подробно,
О каких журавлях он тоскует сейчас,
Но должна быть тоска и остра, и огромна,
Если он выжимает слезу и у нас.Ну, какой там журавль? Какая там стая?
И куда от него улетела она?
Есть квартира поди,
Дочь поди подрастает,
Помидоры солит хлопотунья жена.
И какое крыло у него перебито?
И какое у нас перебито крыло?Но задумались мы. И вино недопито,
Сладковатой печалью нам душу свело.
Ресторанная песенка. Пошлый мотивчик.
Ну, ещё, ну, давай, добивай, береди,
Вон и в дальнем углу разговоры затихли,
Душит рюмку майор со звездой на груди.Побледнела и женщина, губы кусая,
С повтореньем напева больней и больней.
Иль у каждого есть улетевшая стая?
Или каждый отстал от своих журавлей?Допоёт и уйдёт в городскую квартиру.
Разойдутся и люди. Погаснут огни.
Непогода шумит. В небе пусто и сыро.
Неужели и впрямь улетели они?* * *С войной поблёкла жизнь и в Сибири, затихла, насторожилась. Холод, голод, всё для фронта, всё для Победы.
Эшелон за эшелоном увозили паровозы новобранцев в Свердловск, Новосибирск, Москву. Вчерашние школьники выстраивались в очередь у военкоматов и сборных пунктов, следовали на погрузку табуны лошадей, быков, коров, овец, даже оставшаяся на подворьях птица как-то боязливо жалась к плетням, высматривая в траве редкие зёрнышки. В областных городах формировались дивизии, в городах поменьше – учебные полки, батальоны, дивизионы, маршевые роты. Сибирь кипела войсками. Наскоро пройдя подготовку, люди грузились в эшелоны, следовали на войну. Им на смену лесными дорогами, тропами, пешком, гужевым транспортом, кто как мог следовали партии военнообязанных, чтобы через месяц уже не «сырыми» отправиться на фронт.Нам, детворе, многое в жизни тогда не было видно. А взрослые понимали, что подальше от фронта, вглубь Сибири, лезла всякая шушваль. И чем ближе становился фронт, тем глубже в тайгу она уходила от него.
Эта мразь пролезала в милицию, прокуратуру, становилась бригадирами, учителями, агрономами, норовила в председатели. Появились спекулянты, барышники, шабашники, воровские группы. Где же ещё надёжней спрятаться, как не в Сибири?
Иван Лютиков (1930 - 2014)