Любовь и вера Верико

Каждый вечер эта почти 90-летняя, но очень красивая и очень известная актриса уединялась в своей комнате на втором этаже дома на тбилисской Горе раздумий – Пикрис-горе. И что-то писала, писала…
Этот дом когда-то построил ее муж – на том самом месте, где прошло их первое свидание и он впервые поцеловал возлюбленную. Мужа давно нет на белом свете. Сейчас здесь вместе с ней живут дочь Софико, зять Котэ, внуки, постоянно гостят многочисленные родственники и друзья. Шумно, весело…
И она все пишет…
Как-то раз своего интереса не смог унять зять и спросил: «Что вы пишете? Наверное, о своей судьбе? О великих соратниках и друзьях?» – «Да нет. Просто так. О том, о сем».
Шло время. Она молчала, а повторить вопрос зять не решался… Но однажды она сама протянула ему пачку исписанных листов.
С волнением и трепетом он начал читать. Каждая запись начиналась одинаково: «Дорогой Миша!» И шел рассказ о том, как прошел очередной день, о семье, работе, мелких невзгодах, небольших радостях.
Женщина писала письма своему любимому умершему мужу, Михаилу Чиаурели.
И звали ее Верико Анджапаридзе.
ТАК НАЧИНАЛАСЬ ЛЮБОВЬ
Она родилась в городе Кутаиси, в семье известных юристов Анджапаридзе, 6 октября. А вот год ее рождения доподлинно не известен. Зато известно, что в один прекрасный день 1900 года великий поэт Акакий Церетели поднял на руки малышку и объявил: «Верико – добрая волшебница ХХ века! Вот увидите – в новом столетии она прославит свою родину!»
Вначале она покорила родной город – девушку называли кутаисской госпожой. А в семнадцать лет, окончив учебное заведение святой Нино в Кутаиси, Верико, не спросив ни у кого разрешения, уехала в Москву и поступила в драматическую студию актера Малого театра Сергея Айдарова. Хотя ей никто и не запретил бы заниматься актерством, всем окружающим и так было ясно – растет актриса. Просто Верико с малых лет привыкла принимать все решения самостоятельно.
Учебе помешала революция. Грянул октябрь 1917-го, и Верико вернулась в Грузию. Начала заниматься в театральной студии бывшего актера парижского театра «Антуан» Георгия Джабадари.
Сказать по правде, Верико не была красавицей. Но в ней было столько неотразимого шарма, что мужчины сходили с ума и поклонников у нее была уйма.
Как-то раз в студию заглянул 24-летний Михаил Чиаурели. Он к тому времени уже окончил тбилисскую школу живописи и ваяния, стал известен как одаренный скульптор, успел также поработать в качестве актера, режиссера и художника в театрах Кутаиси и Батуми.
Тут и состоялась первая встреча Верико и Михаила. Она оказалась судьбоносной и полностью изменила жизнь молодых людей.
Михаил запомнил ее посекундно и подробно описал: «Кто-то воскликнул – вот, Верико идет! Не смогу объяснить, что меня так взволновало в ту минуту. Сам удивляюсь. Наверное, какое-то необъяснимое предчувствие все же существует и преодолеть его невозможно. Но вот… Воцарилась тишина. Широким шагом вошла женщина, одетая в длинное шелковое платье. Необыкновенно высокая шея. Чуть великоватый нос. Непослушная грива волос. Поздоровалась со всеми, но мне почему-то показалось, что на меня она взглянула с особым вниманием. Я видел ее впервые. И видел только ее! Так получилось, что она села рядом со мной. Какое счастье!»
А потом все присутствующие стали просить Верико почитать стихи. Она – ни в какую. Михаил, преодолевая робость, обратился к ней с этой же просьбой. И вдруг она кивает головой и начинает читать. И как читать! Последние слова стихотворения утонули в овациях. А Михаил не хлопал. Он склонился перед Верико и поцеловал ей руку. «Во мне словно открылась какая-то новая вселенная, и как же она была непохожа на обыкновенный мир», – признавался Чиаурели.
Казалось бы, ясная история. Но нет. Путь к счастью и для Верико, и для Михаила оказался не из легких.
Чиаурели был женат. А за Верико ухаживал Шалва Амирэджиби – поэт, журналист, член Национального совета и Учредительного собрания независимой Грузии. Он познакомился с ней, когда она еще училась в школе святой Нино. Верико обожала слушать его стихи, очень уважала. Именно благодаря Амирэджиби она сблизилась с грузинскими поэтами-символистами – «голубороговцами» Паоло Иашвили, Тицианом Табидзе, Валерианом Гаприндашвили.
Говорят, отец Верико перед смертью попросил дочь выйти за Шалву. Она исполнила отцовский наказ. И в 1919 году они с Шалвой обвенчались. Конечно, Верико втайне надеялась, что любовь к Михаилу Чиаурели, которая уже завладела ею, ослабнет, пройдет… Венчание состоялось в Квишхети. Когда молодожены вышли из церкви, Верико стало плохо. «Плохой знак», – перешептывались гости. А Шалва был счастлив…
Но совместная жизнь и правда не сложилась. Случилась трагедия – умерла новорожденная дочь. В сердце Верико, вместе с любовью к Михаилу, теперь навеки поселилась боль потери ребенка… Они с Шалвой расстались. В 1925 году Амирэджиби уехал в Париж. В его жизни так и не появилась другая женщина. И даже незадолго до смерти он посвящал Верико прекрасные стихи.
А спустя много лет Чабуа Амирэджиби напишет роман «Гора Мборгали», в котором расскажет о несчастной любви своего дяди Шалвы и Верико Анджапаридзе.
Как уже давно сказано, «любовь не кончается». Не кончалась она и в этой истории. Шалвы – к Верико. Верико и Михаила – друг к другу.
Чиаурели оставил семью. И Верико стала его женой.
Но и тут все сложилось не просто и не сразу. Отец Михаила Эдишер долго не мог простить сына. О Верико он и слышать не хотел, называя ее только гулящей.
Чиаурели послали на стажировку в Германию. Верико поехала с ним. Михаил купил родителям подарки и попросил Верико, которая возвращалась в Тбилиси раньше него, отнести эти подарки его отцу: «Он увидит тебя и простит. Вкус у него есть».
Верико скромно оделась, накинула на голову платок и отправилась к свекру. Вот как об этом, со слов Михаила Чиаурели, рассказал племянник Верико, режиссер Георгий Данелия:
«Старый Эдишер сидел в тбилисском дворике на ступеньках веранды и перебирал четки. Верико подошла и поставила перед ним кожаный саквояж с подарками.
– Здравствуйте, батоно Эдишер. Это вам ваш сын Миша прислал из Германии.
– Спасибо. А ты кто?
– Я та самая Верико, батоно Эдишер.
Эдишер внимательно оглядел Верико.
– Да... – он тяжело вздохнул. – Теперь я понимаю Мишу. Ты такая красивая, такая хорошая... Разве можно в тебя не влюбиться?
Верико засмущалась и, чтобы поменять тему, сказала:
– Батоно Эдишер, здесь вот Миша вам кое-что купил и для мамы – очень красивую шаль.
– Да? Спасибо, милая. Сейчас мы ее позовем... Соня! Соня! Иди сюда! Мишина б...ь приехала!»
КАК ОТАРОВА ВДОВА…
Верико и Михаил были одной из самых красивых пар в мире искусства.
И оставили в подарок истории не только свою легендарную любовь, но и свое великое кино – фильмы «Георгий Саакадзе», «Отарова вдова», «Иные нынче времена»…
«Я должна признаться, что не люблю кино, – говорила Верико. – Конечно, не кино как искусство – его я очень люблю, а вот сниматься в кино не люблю. Истинно театральной актрисе, мне кажется, очень трудно сделать в кино что-нибудь настоящее, как говорится, выложиться в полную силу».
Из всех своих картин она больше всего любила «Отарову вдову». Верико считала, что она сама очень похожа на героиню. «Я тоже очень неласковый, даже суровый человек. У меня есть внук, с которым я стараюсь быть как можно более нежной, потому что он очень раним, а вообще-то я даже со своими детьми не бываю ласковой. Актерская профессия – страшная профессия, она сжирает в тебе все человеческое, все, что есть у тебя дорогого внутри, всю любовь, ласку, материнский талант. Без этой утраты нельзя, видимо, быть хорошим актером. Домой я приносила всегда только какие-то остатки чувств».
Но несмотря на внутреннее сходство с героиней, именно эта роль далась Верико с невероятным трудом – в прямом смысле слова.
Хотя бы один пример. Съемки знаменитого и очень ценимого самой актрисой эпизода, в котором вдова идет за гробом своего сына, оказались самыми тяжелыми. Сцену снимали в деревне. Работала огромная массовка, изображая большую похоронную процессию, пел хор, играла прекрасная музыка. Все это настраивало на нужное внутреннее состояние. И вот прозвучала команда: «Мотор! Начали!», процессия двинулась… И вдруг солнце скрылось. Снимать было нельзя. Все ждали, когда разойдутся тучи. Но солнце ушло надолго. Массовка разбрелась. Артисты отдыхали – ели, пели, кто-то играл на гитаре. А Верико продолжала неподвижно стоять около дерева. Она боялась растерять найденный эмоциональный настрой. Михаил Чиаурели принес стул, просил ее хоть ненадолго присесть. Но она так и простояла с двенадцати дня до пяти вечера. Потом выглянуло солнце, и сцена была снята. За эти несколько часов Верико похудела на глазах… А снятый эпизод навсегда вошел в классику мирового кинематографа.
Именно за роль Отаровой вдовы Британская энциклопедия «Who is who» включила Верико Анджапаридзе в десятку величайших актрис XX века.
НАДО ПОСТАВИТЬ ПАМЯТНИК
Что такое роль артиста в театре? Рисунок на песке.
Роли, сыгранные Верико на сцене, теперь уже невозможно ни увидеть, ни воспроизвести.
Они остались легендой.
У нее была счастливая актерская судьба. Она сыграла почти все из классического театрального репертуара. Кроме роли леди Макбет, которая так и осталась мечтой. Руководство театра было категорично: «В театре для вас нет подходящего Макбета». А когда Верико сама стала художественным руководителем театра, ей было неудобно настаивать на постановке «Макбета».
Во время Великой Отечественной войны в Тбилиси были эвакуированы многие российские театры. В том числе и МХАТ. Как-то раз в Театр Марджанишвили на спектакль «Дама с камелиями» пришли Владимир Немирович-Данченко и Ольга Книппер-Чехова. После спектакля великий режиссер (кстати, родившийся в Грузии) зашел к Верико Анджапаридзе за кулисы. «Многих Камелий я видел, – сказал он. – Две из них были замечательны. И вот на старости лет увидел вас и сравниваю с теми двумя – Элеоноры Дузе и Сары Бернар. Вы ближе к Дузе. У меня даже было такое ощущение, что вы видели Дузе. Но в последнем акте я понял, что это не так. Последний акт – это неповторимо. Вы же не можете взглянуть на себя со стороны. Если бы вы знали, как становитесь некрасивы, когда плачете у окна! Но как бы вам позавидовала Сара, которая в этом месте была пленительно красива! Я впервые вижу, чтобы актриса разрешала так болеть своей Камелии, как это сделали вы, Верико. Вы теряете голос, постепенно хрипнете, и в конце в этом хриплом голосе слышится сплошное рыдание. Это потрясает… Да, дорогая Верико, за две-три так сыгранные роли я ставил бы артисту памятник».
Одна из лучших ролей Верико в театре, которую она долго и блестяще играла, – Юдифь в спектакле «Уриэль Акоста» (в постановке, кстати, Котэ Марджанишвили). И вот на очередном спектакле, в третьем акте, Верико оступилась и упала. Да так неудачно, что не могла даже пошевелиться. «Скорая помощь» увезла актрису в больницу. Диагноз был тяжелый – перелом руки и ноги.
Тем временем в театре стоял переполох. Зрители узнали обо всем, но и не думали расходиться. Предстоял четвертый акт. Послали за молодой актрисой Додо Чичинадзе – спасать спектакль. Она прибежала тут же, начала одеваться, гримироваться. Антракт затянулся почти на час. И вот дают третий звонок. Один из актеров собрался было выйти на сцену и объявить о замене. Как вдруг – телефонный звонок из больницы. Верико сообщает, что через 15 минут будет в театре. Ровно через четверть часа поднялся занавес... На сцене стояла Верико с гипсовыми повязками на ноге и руке. И со слезами на глазах смотрела на переполненный зал, который стоя аплодировал любимой актрисе...
ДЕВОЧКА ПО ИМЕНИ СОФИКО
В 1938 году Николай Шенгелая снимал фильм «Золотая долина». Играли Верико Анджапаридзе, Ната Вачнадзе. Пела Ольга Микеладзе. И так случилось, что все три женщины во время съемок были беременны. В один прекрасный день режиссер предложил: «Главных героев фильма зовут Нани и Георгий. У кого родится девочка, пусть назовет Нани, у кого мальчик – Георгий».
Первой родила Ольга, и девочку действительно назвали Нани. Это была Нани Брегвадзе, дочь Ольги и Георгия Брегвадзе, который снимался в «Золотой долине». Потом у Наты родился сын – Георгий Шенгелая.
Верико тоже родила девочку (кстати, родила не в роддоме, а своем доме на Пикрис-горе), но новорожденная целый месяц прожила без имени. Верико хотела назвать дочь Еленой, а отец – Софьей. Наконец Михаил Чиаурели не выдержал, написал два этих имени на бумажках, бросил в шапку и запустил туда ручку девочки. Она ухватила записку с именем Софья. И наконец-то получила имя – Софико Чиаурели.
ДОМ, ГДЕ НЕ РАЗБИВАЮТСЯ СЕРДЦА
Этот дом стоит на том месте, где Михаил впервые поцеловал Верико.
Двухэтажный (это Софико потом надстроит третий этаж), с большой залой, заасфальтированной верандой на втором этаже и двориком, где росли орех и вишня. Рядом, в овраге, шумела речка Вера.
В доме жили Верико, Михаил, их дети Рамаз и Софико, Джиу – сын умершего старшего брата Верико, Отар – сын Михаила Чиаурели от первого брака, сестры Михаила Наташа и Анико, домработница Нюра, бонна Софико по прозвищу Ляпупедор и Тина, поклонница Верико. Мама Верико, которую все звали Бута, жила отдельно, но когда упала и сломала бедро, тоже лежала в доме. Здесь бесконечно ночевали друзья и родственники, каждый вечер приходили гости.
На Пикрис-горе побывали, наверное, все выдающиеся артисты и режиссеры, писатели и художники, ученые и политики.
Даже в суровое военное время в доме пировали. Но это были пиры дружбы и талантов, потому что на столе стояли только черный хлеб и вода. Ночи напролет читали стихи, пели и говорили об искусстве Качалов, Михоэлс, Охлопков, Немирович-Данченко, Книппер-Чехова…
У большой залы на первом этаже, где собирались гости, был стеклянный потолок. И дети, которых по малолетству не пускали к гостям, вместе с компанией друзей забирались наверх и смотрели сквозь стекло, как взрослые проводят время. Как-то раз один из присутствующих случайно поднял взгляд вверх. За ним и все остальные. Взорам предстала картина – на стеклянном потолке лежало с десяток детишек, с интересом наблюдавших за происходящим…
Когда Софико подросла, ей разрешили присоединиться к взрослым. Но тут сказался ее своенравный характер. Она отказалась: «Когда я хотела в вашу компанию, вы меня не пускали. Теперь мне к вам можно, да я сама не хочу». К тому же все гости были уверены, что дочь Верико и Миши не может не иметь актерских способностей, и постоянно просили ее спеть, прочитать стихи, а этого Софико терпеть не могла. Так она никому ни разу ничего и не прочла.
(Кстати, когда Софико решила поступать на актерский, мать ей сказала: «Я представления не имею, какие у тебя способности. Прочти мне хоть что-нибудь…» – «Ты что, с ума сошла? – дерзко ответила Софико. – Что я тебе буду читать?» И самостоятельно, как когда-то Верико, отправилась в Москву и поступила во ВГИК.)
Верико была прекрасной хозяйкой. Но как-то раз поздно вечером явились неожиданные гости – люди очень высокого положения. Быстро был накрыт стол. Гости сыпали цитатами и афоризмами, каламбурили. Верико хлопотала вокруг стола, улыбалась. И молчала.
Вот как об этой сцене вспоминал Котэ Махарадзе, супруг Софико: «Видимо, Верико раздражало стремление гостей казаться умнее, чем они есть на самом деле, демонстрация важности своего положения и должностей. Я наблюдал за ней и чувствовал, что вот-вот грянет гром и молния. И когда она вежливо, но очень уж решительно попросила внимания, понял: грозы не миновать.
– Как мне вас жалко, – улыбаясь, сказала Верико.
Наступила гробовая тишина. Все замерли в ожидании объяснений, кого ей жалко и почему.
– Ведь вы всю свою жизнь должны доказывать, что умнее нас. А это очень трудно, ой, как трудно, если вообще возможно».
Сейчас дом Верико уже не тот. Асфальтированной веранды на втором этаже нет – Верико после смерти мужа второй этаж продала. Когда скончалась Верико, Софико хотела выкупить его обратно, но владелец не согласился.
Когда-то на первом этаже Софико и Котэ устроили музей Верико Анджапаридзе и Михаила Чиаурели и Театр одного актера «Верико».
(«Я единственный в мире человек, который назвал театр именем тещи», – шутил Махарадзе.) Сейчас они закрыты. Орех и вишню во дворе срубили. Нет и речки Веры…
ТАКАЯ РАЗНАЯ ВЕРИКО
Муж одной из сестер Верико, генерал Сокольский, после революции вместе с сыном Александром уехал в Америку. Спустя семьдесят лет Александр – теперь уже Алекс – вместе с женой приехал в СССР в качестве туриста. По пути из Москвы в Тбилиси в самолете разговорился с попутчиком, рассказал, что родился в Кутаиси, что у него есть грузинские родственники – Анджапаридзе. Попутчик поинтересовался, не родственница ли ему знаменитая актриса Верико Анджапаридзе? «Быть может, это Верочка, моя кузина, – ответил Алекс. – А как ее можно найти?» – «Очень просто. Выйдете из самолета и спросите кого угодно, вам любой скажет».
Алекс так и поступил. С легкостью нашел номер телефона Верико и позвонил. Верико сказала, что помнит его, но сейчас принять не может, готовится к спектаклю. Пригласила в театр и прислала билеты в гостиницу.
И вот Алекс с женой стоят за кулисами у сцены и ждут. Появляется Верико. Ни на кого не смотрит. Сосредоточенная, величественная – в образе.
– Верочка! – завопил Алекс. – Это я!
– Вижу, Саша. Подожди, потом, потом...
– Верочка, сколько я должен тебе за билеты?
– Не говори глупостей.
– Сколько, Верочка? У меня есть русские деньги!
– Засунь их себе в жопу, – царственно сказала Верико, не выходя из образа, и величественно ступила на сцену.
Американец был в восторге.
– Она всегда была такая остроумная, – радостно объяснял он окружающим.
А после спектакля было чудесное застолье, и Верико с двоюродным братом вспоминали кутаисское детство...
Она была разной – резкой и снисходительной, гордой и уступчивой.
Была строгим и требовательным худруком театра имени Марджанишвили. Простой и заботливой мамой, бабушкой, тетей...
Когда к ней приходил племянник Гиечка Данелия, она сама накрывала на стол. Даже хлеб ему нарезать не разрешала: «Сиди. Я женщина».
В старости, когда порой ей приходилось оставаться дома без дела неделю, а то и две, она становилась другой, увядала прямо на глазах. Но как только ее вызывали на репетицию или съемки, оживала в одну секунду. Собранная, молодая, красивая, она шествовала к выходу перед своими домашними, которые так и не привыкли к этим необыкновенным преображениям.
Но зато знали наверняка – даже и подумать нельзя было о том, чтобы взять Верико под руку, когда она в образе. Никогда! Иначе испортишь торжественный выход Актрисы…
Верико была и осталась национальным достоянием, воистину народной артисткой.
Пройти с ней по улице было невозможно – прохожие останавливали, обнимали, целовали, бесконечно объяснялись в любви…
Если Верико шла на рынок, то, как только она ступала на его территорию, по громкоговорителю, как правило, объявляли: «На наш рынок пришла великая Верико Анджапаридзе. Тот, кто возьмет с нее хотя бы копейку, пусть пеняет на себя». Конечно, в таких случаях она разворачивалась и уходила.
Круг друзей и знакомых Верико был очень широк. Но в числе этих людей один человек занимал в ее сердце заповедное место. Фаина Раневская.
Две великие актрисы в старости с какой-то особенной ясностью стали ощущать свое одиночество – трагичность перенесенных потерь, горечь утрат. И они утешали друг друга.
Раневская писала своей дорогой подруге: «Верико, моя обожаемая, пока я жива, вы не должны чувствовать одиночества. Я ведь не расстаюсь с мыслями о вас ни на одну минуту. У меня, кроме вас, нет никого, кто мне нужен, кто дорог, моя Верико, моя неповторимая актриса, я верный ваш друг до конца моих дней. Что такое одиночество, мне известно хорошо, у вас его не должно быть. А возможно, что каждый человек одинок, если человек мыслящий… Я не могу передать силу моей благодарности вам за вашу доброту ко мне, за вашу дружбу. Вы моя самая дорогая, самая прекрасная – пишите мне, когда вам одиноко и грустно, всем сердцем, всей душой я ваша. Раневская».
Фаина Георгиевна первой навсегда покинула подругу. После смерти Раневской Верико напишет ей письмо:
«Дорогая моя, любимый друг, Фаина! Вы единственная, кому я писала письма, была еще Меричка – моя сестра, но ее уже давно нет, сегодня нет в живых и вас, но я все-таки пишу вам – это потребность моей души.
Думая о вас, прежде всего вижу ваши глаза – огромные, нежные, но строгие и сильные – я всегда дочитывала в них то, что не договаривалось в словах. Они исчерпывали чувства – как на портретах великих мастеров. На вашем резко вылепленном лице глаза ваши всегда улыбались, и улыбка была мягкая, добрая, даже когда вы иронизировали, и как хорошо, что у вас есть чувство юмора – это не просто хорошо, это очень хорошо – ибо кое-что трагическое вы переводите в состояние, которое вам нетрудно побороть, и этому помогает чувство юмора, одно из самых замечательных качеств вашего характера.
Фаина, моя дорогая, никак не могу заставить себя поверить в то, что вас нет, что вы мне уже не ответите, что от вас больше не придет ни одного письма, а ведь я всегда ждала ваших писем, они нужны были мне, необходимы…
Я писала вам обо всем, что радовало, что огорчало. И я лишилась этого чудесного дара дружбы с вами, лишилась человека с большим сердцем. Моя дорогая, очень любимая Фаина, разве я могу забыть, как вы говорили, что жадно любите жизнь! Когда думаю о вас, у меня начинают болеть мозги. Кончаю письмо, в глазах мокро, они мешают видеть.
Ваша всегда Верико Анджапаридзе».
«КАК Я ХОЧУ ЖИТЬ!»
Она оставалась женщиной до последнего вздоха.
Верико очень дружила с сестрой Меричкой, мамой Георгия Данелии. Они часто разговаривали по телефону, писали друг другу письма. И каждый год Мери обязательно ездила в Тбилиси повидаться с сестрой.
В один из приездов Мери сразил инсульт. Данелия каждые выходные прилетал в Тбилиси из Москвы (совсем остаться не мог – монтировал картину). А Верико сидела в больнице у сестры с утра до вечера.
Как-то раз Данелия прилетел и привез маме дефицитное импортное лекарство. И стал свидетелем такой сцены:
– Вот, мама, новое лекарство. Теперь ты поправишься.
– Зачем? Я уже старая, дайте мне умереть.
Ей тогда было семьдесят шесть.
– Какая ты старая? Вот посмотри на свою сестру. Она старше тебя на четыре года, а каждый день к тебе приходит, приносит еду, фрукты, сама тащит, пешком, в гору. А вечером еще в театре играет. И еще на всех орет.
– На семь, – говорит мама.
– Что на семь?
– Старше.
– На четыре, – говорит Верико.
– На семь.
– На четыре!
– На семь...
– Дура! – закричала Верико. – С детства была дурой, так и осталась!
И выбежала из палаты.
А через пять минут вернулась и стала кормить маму с ложечки.
Потом я выяснил, что Верико действительно убавила себе в паспорте годы. Женщина...
С возрастом Верико начала часто вспоминать своего первого мужа… Было ли так в действительности или это плод писательской фантазии Чабуа Амирэджиби, но в романе «Гора Мборгали» он написал: «К концу жизни актриса почему-то все время отдыхала в Квишхети, хотя могла позволить себе отдых на более престижных курортах. А дело было в том, что именно здесь, в маленькой церквушке, она когда-то повенчалась с писателем… Эта церковь стоит рядом с домом отдыха – старая, неухоженная, брошенная… Актриса иногда подолгу стоит у церкви – спиной к миру, прислонив лоб к церковной стене…Что это? Раскаяние, покаяние, сожаление о горькой судьбе первого мужа или траур старости?»
Бог его знает…
Верико стала повторять: «Господи, как мне надоело жить! Как надоело стареть! Когда Бог меня заберет? Умирать надо вовремя».
И вдруг 31 января 1987 года Гия Данелия получает письмо от Верико, которое кончалось так: «Если бы ты знал, Гиечка, как мне хочется жить!»
Через час ему позвонили: Верико умерла…
Верико Анджапаридзе хоронили как национальную героиню. Гроб несли на руках из театра через весь Тбилиси. На улицах стояли десятки тысяч людей и аплодировали. Все двенадцать километров от театра до кладбища были усыпаны цветами. А из репродукторов, установленных через каждые сто метров, звучал голос Верико...
«ИНЫЕ НЫНЧЕ ВРЕМЕНА»
Юрий Ряшенцев, знаменитый поэт и переводчик, года два назад в разговоре с автором этих строк рассказал такой эпизод: «Вспоминаю, как мы с Верико Анджапаридзе стояли на Мтацминде, наверху. Ей было уже очень много лет. Она была в кожаном жатом костюме – парижский такой костюм. Нас познакомили, отошли в сторону, и мы остались вдвоем. Она мне сказала: “У вас довольно неглупые глаза. Что вы такой веселый? Что человеку с неглупыми глазами может нравиться?” Я говорю: “Калбатоно Верико, это мой любимый город, любимое место в городе, любимые люди вокруг...” А она отвечает: “Мне жаль вас. Вы не знали этого города, когда по улицам ходили Тициан и Паоло, ездили фаэтоны...”
Горько это слушать. Потому сейчас настал наш черед говорить молодым – нам жаль вас, вы не знали этого города, когда по его улицам ходила Верико Анджапаридзе.
Нино ЗАРДАЛИШВИЛИ
Фото из архива Н. Шенгелая