Первым подписался под этой телеграммой епископ Гермоген, а затем представители делегатов епархиального съезда.

Вечером того же дня в зале музыкального училища состоялись очередные пастырские беседы, на слушание которых собралось множество людей. «Чтение начал... Преосвященнейший Гермоген, вдохновенно живым словом, взяв темою – внутренние основы и силы в православно-пастырском трудничестве»[70].
Телеграмма епархиального съезда Императору была опубликована в газетах, и «газеты левого направления подвергли текст телеграммы самой ожесточенной... критике, стараясь вместе с тем придать телеграмме характер революционного выступления духовенства»[71].
Едва ли не в тот же день, когда в газете «Братский листок» были опубликованы телеграмма епископа и съезда духовенства Императору и проповедь владыки за богослужением, Саратовский губернатор граф Татищев написал жалобу в Синод.
8 октября епископ Гермоген отправил обер-прокурору разъяснительное письмо, приложив к нему публикацию «Братского листка»; он писал: «Из того обстоятельства, что молодой человек, исправляющий обязанности губернатора в ужасно бойкой революцинизованной губернии, осмелился за одно лишь поучение, сказанное в храме епископом, потребовать его удаления из города (!), можно усмотреть, каково это положение... Предается, следовательно, забвению и даже презрению вся самоотверженная деятельность духовного лица в течение почти шестнадцати лет в двух самых вулканических пунктах России: Кавказе и Саратове... Это обстоятельство с вопиющей яркостью доказывает, до какого бесчеловечия и крайности дошли стеснения и преследования со стороны современного духа времени против Православной Церкви и духовенства: дальше идти уже некуда!.. Тоска и мука невыразимо гнетут... дух всех православно-верующих людей, и поистине, “несть мира, несть успокоения ни в градах, ни в весях наших” (молитва Святейшего Синода)...
И надо бы позаботиться именно о православных людях, а не приспосабливаться всеми мерами и законами к иноверию и инославию...»[72]
На следующий день премьер-министр Столыпин, защищая позицию графа Татищева, отправил письмо обер-прокурору Извольскому. «...Оставление дела без последствий, – писал он, – поведет к невозможному положению губернатора, особенно ввиду агитации иступленных людей, рекламируемой и Вашим “Колоколом”. Я нахожу, что необходимо вызвать Гермогена и не пускать его обратно, даже для прощания с епархией, так как неминуемо возникнет новый скандал»[73].
По благословению епископа Гермогена была создана комиссия «для составления доклада Высшей церковной власти в России о том, что всеподданнейшая телеграмма съезда не имеет того революционного характера, какой ей придан в левой печати»[74].
Обер-прокурор Святейшего Синода Извольский в связи с вмешательством Столыпина предупредил протоиерея Иоанна Восторгова о возможности перевода епископа Гермогена на другую кафедру, и протоиерей Иоанн поспешил к отцу Иоанну Кронштадтскому, который, глубоко переживая все происходящее, весьма сочувствовал Преосвященному Гермогену. Для отца Иоанна епископ Гермоген был образцом тех немногих, кто, как и он сам, смело выступили против духа времени, не считаясь с последствиями для своего личного положения. В своем дневнике 13 октября 1908 года отец Иоанн записал: «Господи, защити и удержи в Саратове епископа Гермогена, и да не премогут его нечестивые»[75].
Вечером 14 октября правые члены Государственной Думы составили телеграмму на имя митрополита Антония и копию – обер-прокурору Извольскому с просьбой не переводить епископа Гермогена с Саратовской кафедры[76].
Узнав о постигших святителя искушениях, многие пастыри и приходы стали обращаться к нему с письмами поддержки[77].
Хорошо знавший владыку известный общественный деятель Лев Тихомиров 20 октября 1908 года писал ему: «Я расставался с Вами в полной уверенности иметь удовольствие снова увидать Вас зимой[h], а теперь исчезла не только эта надежда, но слышу об искушениях, окруживших Ваше святительское служение даже и на кафедре Вашей. Не могу воздержаться высказать Вашему Преосвященству свою скорбь по этому поводу, свое уважение к Вашему служению и свою надежду на то, что Господь Бог поддержит Своего служителя имиже весть путями.
Тяжелый искус проходит православие на Руси в наши дни, и не только по дружному натиску противников, но и по тому, что в самой православной среде нередко приходится думать: “своя своих не познаша”...
Надеюсь, Преосвященнейший Владыка, что не откажете мне в Вашей молитве о Божьей помощи в трудностях и сложностях, усеивающих и мой скромный путь и нередко затуманивающих понятие о том, что делать для того, чтобы делать не свое, а Божье дело»[78].
Святейший Синод отправил в Саратовскую епархию в качестве ревизора товарища обер-прокурора сенатора Алексея Петровича Роговича, который 27 октября 1908 года вечером должен был прибыть в Царицын. На одной из ближайших к Царицыну станций к ревизору присоединился губернатор граф Татищев в сопровождении начальника Саратовского губернского жандармского управления. Губернатор заявил, что им получена от царицынского полицмейстера телеграмма о том, что Преосвященный Гермоген готовится встретить ревизора на вокзале патриотической манифестацией.
– Не пошлете ли телеграмму об отмене такой встречи? – спросил губернатор.
Алексей Петрович, проявив благоразумие, не стал посылать телеграммы, и когда подъехали к Царицыну, выяснилось, что донесение полиции, которому столь доверяла губернская власть, было ложным: его встретил владыка с двумя протоиереями – ключарем саратовского кафедрального собора и местным благочинным.
Ознакомившись со всем следственным материалом, собранным как епархией, так и судебными властями, товарищ обер-прокурора ознакомился и с письмами в защиту иеромонаха Илиодора, под которыми стояли тысячи подписей, – два письма были поданы ему лично – от православного Братства и от рабочих завода «Урал-Волга». Он побеседовал с некоторыми из подписавших письма, и они рассказали ему, что проповеди отца Илиодора отрезвили их «от революционного угара, вернули к семье, к Церкви, отдалили от пьянства»[79].
29 октября 1908 года епископ Гермоген в заключение истории об избиении полицией верующих направил Алексею Петровичу Роговичу письмо[80].
Проанализировав ставшие ему известными факты, синодальный ревизор составил отчет[81], после которого епископ Гермоген был оставлен на Саратовской кафедре.
В августе 1909 года Министерство внутренних дел получило сведения, что 27-го и 28 июля на «лесных пристанях города Царицына бастовало около трех тысяч рабочих, причем прекращение работ, помимо причин экономических, было в значительной степени результатом проповеди одного из монастырских священников о необходимости соблюдения всех воскресных и праздничных дней... Подобные проповеди произносились по предписанию епархиальной власти со времени возбуждения в Государственном Совете вопроса о сокращении праздников, причем на необходимости сохранения таковых особенно настаивал в своих проповедях иеромонах Илиодор»[82].
Министерство выслало запрос по этому поводу обер-прокурору Святейшего Синода С.М. Лукьянову, а тот запросил Саратовского епископа Гермогена, который, как считала полиция, поддержал православных рабочих, отправив иеромонаху Илиодору телеграмму: «Имею сведения, что рабочие арестованы за домогательство воскресного отдыха. Узнайте, кто арестован, за что»[83]. Обер-прокурор, изложив поступившие к нему сведения, попросил на них отзыв епископа.
Епископ Гермоген образовал комиссию из духовенства по выяснению, кто из рабочих в действительности посещал храмы и праздновал религиозные праздники. Владыка дал свое заключение в письме обер-прокурору Святейшего Синода Лукьянову, изложив все обстоятельства, предшествовавшие забастовке[84].
Святитель чрезвычайно был обеспокоен тогда массовой гибелью христианских душ в беспощадных волнах самого грубого разврата, поражающего людей тяжкими болезнями, несущими и духовную и физическую смерть. В 1909 году в связи с известиями о насилии, совершенном в Саратове над восьмилетней девочкой, епископ после богослужения обратился к пастве с горячим призывом к борьбе с развратом[85].
В это время в русском образованном обществе мало оставалось людей, готовых к разумной и созидательной деятельности: одни, занимая те или иные высокие посты, служили не Отечеству, а себе, забывая делать и разницу между интересами Родины и собственными; другие хотя и демонстрировали желание действовать на благо Родины, но уже давно не представляли себе, каковы основы этого блага, на чем строилось ранее бытие русского человека и благо страны: отойдя от Православной Церкви, они зачастую действовали, руководствуясь уже исключительно своими страстями, и вместо созидания вносили в общество дух разрушения; третьи – ненавидели Православную Церковь и Россию и сознательно трудились над их разрушением, лишь прикрываясь словами о благе страны. Левые либеральные и революционные газеты постоянно публиковали материалы, чтобы скомпрометировать епископа Гермогена. 6 февраля 1909 года в газете «Саратовский листок» была напечатана статья о том, будто в собрании Православного братства священник Матфей Карманов занимался агитацией с целью препятствовать проведению в жизнь закона об отведении крестьянам земли под хутора. Эта заметка в качестве очередного доноса была препровождена обер-прокурору Святейшего Синода Лукьянову, и тот потребовал от владыки объяснений.
16 мая того же года епископ Гермоген направил обер-прокурору ответ, разъяснив, что эта заметка является всего лишь очередным доносом[86]. Ознакомившись с объяснением епископа, обер-прокурор принял решение все оставить без последствий и не выступать с публичными опровержениями.
Пекущийся о спасении душ архипастырь не боялся враждующего против Истины мира и, подобно святителям Василию Великому и Иоанну Златоусту, защищал православие от проповедей безбожия и разврата, которые стали громко тогда раздаваться с театральных подмостков. Саратовское духовенство выразило протест против зрелищ, имеющих безнравственный характер. Преосвященный Гермоген поддержал духовенство и написал: «Вполне согласен со взглядом духовенства на характерное течение (противонравственное и противорелигиозное) нынешнего времени; выражаю полную готовность ходатайствовать перед высшею духовною и светскою властьми о пресечении... зла»[87].
Епископ Гермоген выступил против постановки в Саратове пьес «Анатэма» и «Анфиса» Леонида Андреева, обратившись с просьбой через предводителя дворянства к Саратовскому губернатору защитить православных, но получил ответ, что «в этих пьесах не видится ничего такого... да и губернатор не имеет права воспрещать пьес, разрешенных цензурой»[88]. Владыке стало ясно, что власть отказывается от защиты нравственных основ народной жизни, которые имеют своим источником православие.
14 ноября 1909 года в саратовском кафедральном соборе епископ произнес слово по поводу постановки пьес «Анатэма» и «Анфиса», закончив его обращением к светской власти в лице губернатора графа Татищева, присутствовавшего за богослужением, с ходатайством о принятии всех возможных мер по прекращению возмутительного богохульства и проповеди разврата на театральных подмостках.
В тот же день губернатор отправил министру внутренних дел в Санкт-Петербург шифрованную телеграмму, изложив проповедь епископа о пьесах, в которых, по мнению епископа, «допускается оскорбление Бога... Прося снять пьесы с репертуара... [епископ] указал, что поругание Бога вызывает справедливый народный гнев, с которым власть не может не считаться. Докладывая [об] изложенном, добавляю, пьеса “Анатэма” ставится [по] цензурированному экземпляру... Вчера просьба двух членов Православного братского союза воспретить “Анатэму”... оставлена мной без удовлетворения, разъяснено, что пьеса разрешена цензурой и может быть воспрещена лишь в случае извращения»[89], – писал он.
«Выступая с пастырским словом против пьесы, – писал позже владыка, – я вовсе не имел в виду той или иной литературной ценности ее – а она, по общему признанию, ничтожна – я имел в виду эту пьесу как возмутительный пасквиль против Божественного Провидения и всех дорогих и священных для каждого христианина предметов веры. Ведь уже самый факт оскорбления Божьего Лица и Божьего Промысла, Божьего дела в человечестве должен до глубины души оскорблять и возмущать тех (православных), которые чуть ли не в нескольких шагах от театра славят Того же Господа Бога и все Его чудные дела и спасительное промышление о человечестве!..
Если взять во внимание, повторяю, фактическое оскорбление и высмеивание святейших предметов христианской веры, то поистине представляется весьма странным – чтобы не сказать больше – великодушно-снисходительное отношение к пасквилю против религии некоторых власть имущих светских лиц. В самом деле, люди, которым вверяется внутреннее и внешнее упорядочение и умиротворение действительных, фактически проявляемых сторон жизни и поведения общества, поступают как теоретики-философы, вернее, как сухие канцеляристы: они не находят в пьесах, подобных “Анатэме”, ничего такого, с чем бы следовало серьезно считаться только потому, быть может, что сами пьесы не талантливы... Если же эти люди не философы, не канцеляристы, так, вероятно, преднамеренные и упорные попустители общественного зла...»[90]
Образованное общество, которое только по имени еще называлось христианским, восстало на владыку за его защиту христианских истин и нравственности, так что святителю пришлось снова объясняться, и на этот раз со своим начальством[91].
Хотя революционные волнения, связанные с насилием, к тому времени и прекратились, однако агрессивно безбожное настроение общества осталось почти таким же. Во время крестного хода на Волгу 6 января 1910 года, в праздник Богоявления Господня, когда сонм священнослужителей во главе с епископом Гермогеном в окружении множества православных мирян шел по направлению к Волге, саратовская молодежь стояла по сторонам, уперев руки в бока, в шапках и с папиросами, плевала шелухой семечек и смеялась каким-то демоническим смехом над непонятным для нее христианским торжеством[92].
В 1910 году в проповеди в Вербное воскресенье владыка сказал слово, объясняя, почему вроде бы и верующие и во всяком случае посещающие храмы люди вдруг становятся агрессивными безбожниками[93].
Описывая 10-летнее служение епископа Гермогена в Саратовской епархии, газета «Братский листок» писала: «Настойчиво требуя от подведомого духовенства ревности в исполнении своих пастырских обязанностей, владыка принимает все зависящие от него меры к поднятию и возвышению авторитета духовенства, к ограждению его от происков и злоупотреблений со стороны власть имущих – духовных и светских лиц, к поощрению его пастырских трудов...
Со времени вступления Преосвященного владыки Гермогена на Саратовскую кафедру все стало зависеть лично от его архипастырского благоусмотрения вне всяких каких бы то ни было посторонних влияний; потеряла свою силу протекция; прекратились... практиковавшаяся иногда “покупка” лучших и более обеспеченных мест за деньги и другие в подобных случаях злоупотребления, еще так недавно “действовавшие” в епархии. Вне всяких подозрений у духовенства епархии стала канцелярия епископа, во главе которой поставлено лицо с высшим академическим образованием. Только при владыке Гермогене стали возможными случаи, когда безвестные доселе труженики, им замеченные, переводились им самим на лучшие места в уездные города и даже в самый Саратов, о чем они, не имея связей и протекции, не могли ранее и мечтать.
После духовенства предметом самого бдительного, настойчивого, можно сказать, внимания владыки были и есть храмы, монастыри и школы[94]. За время святительства владыки Гермогена построено и освящено свыше пятидесяти храмов, из коих в одном Саратове восемь...
Любим жителями города Саратова Серафимовский храм – на конце города, служит он как бы местом паломничества из центра города к преподобному Серафиму для людей, чтущих с особым благоговением память сего угодника Божия. На добровольные пожертвования нищелюбцев во имя преподобного Серафима содержится открытый владыкою при оном храме и им особо покровительствуемый Алексеевский детский приют, в коем воспитывается ежегодно не менее пятидесяти мальчиков-сирот... При владыке же Гермогене открыто вновь около шестидесяти самостоятельных приходов.
Обращено владыкою особенное внимание на благоустройство и умножение монастырей в епархии, скитов, пу́стынек, – этих, по его словам, живоносных источников, к коим с сердечною верою прибегают все скорбящие, озлобленные, отягощенные житейскими невзгодами и нуждами люди... За исключением города Камышина все города Саратовской епархии, благодаря трудам и деятельному участию и поддержке – не только нравственной, но и материальной со стороны Преосвященного владыки Гермогена, имеют или будут иметь свои обители или подворья, каковые уже и теперь доставляют утешение, отраду, духовное успокоение и спасение верующему и благочестивому народу русскому...»[95]
«Чтобы предоставить монашествующим больше удобств для прохождения принятого ими на себя подвига, Преосвященнейшим Гермогеном в первом же году епархиального управления загородное архиерейское помещение, стоящее близ Преображенского монастыря, обращено в общежительный мужской скит, никогда не входный для лиц женского пола, с неопустительным ежедневным, полным, строго уставным богослужением; причем прежняя церковь значительно расширена, существовавшие помещения капитально отремонтированы и немало возведено вновь; сообразно с открывшимися потребностями новых насельников и для лучшего введения и укрепления в нем строго монашеской жизни были вызваны из известной Глинской пустыни семь иноков...
Одновременно с открытием и оборудованием сего скита, и даже несколько раньше, в самом архиерейском доме введен иноческий строй жизни, по чину тоже общежития, причем братии, здесь занятой лишь послушаниями церковными, предоставлена полная возможность отдать себя всецело своему первому и главному делу – молитве, что настойчиво требуется владыкою, постоянно присутствующим на богослужениях...
Таким образом, Преосвященным Гермогеном за истекшее десятилетие воссозданы два близкие к погибели монастыря и вновь открыто, включая Таловскую женскую обитель, двенадцать прибежищ для ищущих “единого на потребу”...»[96]
Протоиерей Сергий Четвериков вспоминал впоследствии о служении владыки в Саратове: «Я прибыл в Саратов на жительство осенью 1901 года, т.е. в одном году с его Преосвященством, и в продолжение шести лет имел возможность близко наблюдать его архипастырскую деятельность. С первой же встречи моей с владыкою его образ не мог не запечатлеться в моей душе, и проведенные мною под его архипастырским водительством шесть лет оставили во мне многие, разнообразные, светлые воспоминания...
С первых же дней моего пребывания в Саратове я узнал владыку Гермогена как народного молитвенника и народного наставника. Потом я еще узнал его как щедрого благотворителя, и с такими чертами своего духовного облика он и остался навсегда в моей памяти.
Что меня еще особенно поражало и привлекало в Преосвященном – это его совершенно юношеская отзывчивость на всякое доброе начинание и полное пренебрежение к своему собственному удобству и покою. Ведь он был владыка – естественно, казалось бы, ему иметь у себя определенные часы для приема посетителей, а в остальное время или заниматься бумажными делами, или литературной работой и т.д., словом, отдавать свой досуг себе, своим интересам. Ничего подобного.
Себе он не принадлежал. В любое время дня к нему являлись гимназисты, гимназистки, и он выходил к ним и беседовал подолгу. Он мог поехать... в гости к какому-нибудь благочестивому мещанину. Когда я, будучи еще едва знаком с ним, заболел, он приехал и ко мне навестить меня, хотя я жил где-то совсем на задворках... Исполненный глубокой, пламенной веры – он является не кабинетным администратором, не далеким от жизни ученым, а живым практическим деятелем, чутко и горячо отзывающимся на духовные нужды своей паствы, не находящим себе ни минуты покоя, жаждущим быть на народе, молиться с ним, утешать его, наставлять его, нести на себе его немощи и болезни. Это архипастырь по преимуществу народный, и народ саратовский полюбил и оценил его...»[97]
Владыка всегда деятельно откликался на беду людей. 30 августа 1910 года в Царицыне в третьем часу ночи на одной из окраин города, где были преимущественно деревянные постройки, вспыхнул пожар, и к пяти часам утра выгорело дотла около двух тысяч домов, так что почти десять тысяч человек остались без крова, имущества и средств к существованию. Епископ Гермоген немедленно стал оказывать помощь, организовав сбор средств по всем приходам епархии – деньгами, вещами и продуктами[98].
Посещая храмы епархии, святитель служил с таким благоговением и молитвенным настроем, что крестьяне одного из сел говорили своему священнику: «Деды и прадеды не видали такого. Нам не забыть этого светлого торжества, но из рода в род, от отцов к детям, от детей ко внукам перейдут наши рассказы о приезде владыки Гермогена к нам в село»[99].
В приходах епископ особое внимание уделял церковно-приходским школам, ставшим тогда едва ли не единственным местом просвещения народа. Иногда это бывали села, как село Борки в Сердобском уезде, по которому в 1905‑1906 годах огненным колесом прокатился бессмысленный бунт, когда беспощадно разграблялись и сжигались дома, а жители изгонялись. 30 сентября 1910 года владыка посетил храм Покрова Божией Матери в этом селе и сказал слово собравшемуся в храме народу[100]. С глубоким вниманием люди слушали епископа, и невольно на их глаза наворачивались слезы покаяния и сожаления о греховно прожитой жизни.
Один из современников писал о деятельности владыки в Саратове: «Ведение пастырских бесед с благословения... Преосвященнейшего Гермогена, епископа Саратовского и Царицынского, в Саратове началось в зале музыкального училища. Опыт первых бесед, в которых владыка... сам принимал деятельное участие, показал, сколь благотворны и своевременны эти беседы ввиду совершенно иного направления в светском обществе, которое устраивает свои кружки для обмена мнениями, преимущественно отрицательного характера...
Громко и смело раздалась евангельская проповедь... пред массой слушателей... Следуя примеру высокого инициатора столь великого дела и вдохновителя к тому пастырей Церкви, последние стали по мере сил своих, споспешествующей им Божественной благодати проповедовать измученному мраком заблуждений народу правду Евангельскую...»[101]
«Одну из главных принадлежностей христианского богослужения, одно из лучших украшений его составляет церковное пение. Особенно сильное и глубокое, трогательное впечатление производит оно при массовом всенародном исполнении.
Всенародное церковное пение есть обычай первых веков христианства. В первенствующей Церкви все находившиеся в церковном собрании принимали участие в пении. Так было во времена апостольские (1 Кор. 14, 26; Еф. 5, 19)...
Заботою... нашего архипастыря... епископа Гермогена общее пение заведено уже и у нас во многих церквях...
Архиепископ Никанор... о всенародном церковном пении писал: “Сами поющие здесь же и плачут, стыдятся, а не могут удержать слез”. Чтобы убедиться в истинности этих слов, достаточно побывать за умилительными богослужениями нашего владыки, когда все молящиеся принимают участие в пении.
Заметно, с какою бодростью духа и с каким религиозным воодушевлением они участвуют в общем пении и, несмотря на продолжительность истовых архиерейских богослужений, не чувствуют ни усталости, ни скуки...»[102]
Придавая огромное значение церковному пению, архипастырь организовал двухгодичную архиерейскую церковно-певческую школу, по окончании которой выдавалось свидетельство на звание регента. Открывая занятия 1 сентября 1908 года, святитель, по свидетельству современников, сказал: «Не забывайте, что церковное пение – это самая лучшая и любимая область нашего простого, верующего народа; хорошо поставленное пение – в духе строгой церковности и заветной старины есть и прекрасное украшение Церкви Божией. Нам дорог дух строгой церковности, и пение, в котором преобладает только техническое усовершенствование и отсутствует совершенно дух церковный, молитвенная настроенность, благоговейное произношение самих слов молитвы, – нам не нужно: подобное пение прилично только на театральных сценах и такие певцы неуместны в церкви... Цель Церкви иная: она во всем – в богослужении, чтении и пении; должно соблюдать строгий порядок, благоговейную тишину, проникновение в высоту небес своим умилением и совершенным отторжением мысли и ума от всего земного, тленного. Вот таким духом и проникнитесь! – к этому призываю руководителя и наставников школы»[103].
Посещая монастыри и приходы епархии, владыка не раз обращал внимание «на то ненормальное положение, какое занимает священник по отношению к таким сторонам церковно-служебной жизни, как правильная постановка церковного хора; теперь это дело – церковного пения – ведает и исполняет каждый молодец на свой образец. Регент только и старается блеснуть или какой-нибудь новинкой, или какой-нибудь оригинальной музыкой, не считаясь с требованиями старого церковного исполнения и выбора пьес»[104].
Большое значение епископ Гермоген придавал молению перед святынями, для чего из Казанской епархии привозились в Саратовскую всероссийские святыни, такие, как список с чудотворной Казанской иконы Божией Матери и икона Седмиезерская, с которой владыка и верующие совершали крестные ходы в течение десяти месяцев 1910-1911 годов.
В июне 1911 года епископ Гермоген вместе с паломниками провожал Седмиезерскую икону Божией Матери на пароходе по Волге от Саратова до Казани и далее до места ее пребывания – Седмиезерской пустыни. После остановки парохода в городе Вольске, крестный ход направился в собор. Совершив литургию в Вольске, наполовину зараженном расколом и сектантством, епископ Гермоген обратился к молящимся с проповедью[105].
Будучи во время паломничества с чудотворной иконой в Царицыне, епископ Гермоген после вечерни пригласил духовенство в архиерейские покои на беседу. Было уже за полночь, но владыка, как когда-то апостол Павел, все не хотел расстаться со своими сотрудниками-пастырями, обсуждая насущные проблемы их совместной деятельности[106].
Желая придать епархиальному управлению деловой и практический характер, епископ Гермоген постановил, чтобы в епархиальных съездах участвовало выборное, более опытное духовенство, а вопросы, которые должны были обсуждаться на съезде, предварительно разбирались и готовились в особо учрежденном для этой цели подготовительном комитете.
8 октября 1910 года епископ Гермоген собрал в Саратове епархиальный съезд. Владыка предложил съезду обсудить вопрос о переименовании церковно-приходских школ в миссионерские, соответственно расширив их учебную программу. Каждый православный христианин, по мнению владыки, должен, по слову Апостола, дать всякому вопрошающему – неверующему, раскольнику или сектанту – ответ о своем уповании [1 Пет. 3, 15]. Владыка отметил, что на «конфессиональные школы иных христианских исповеданий никто не посягает; даже и Дума их поддерживает. И только одна церковно-приходская школа не дает никому из врагов Православной Церкви покоя. Все чаще и настойчивее раздаются голоса о передаче церковно-приходских школ в ведение Министерства народного просвещения. Нужно дать защитникам церковных школ новый особый мотив для их защиты»[107].
На съезде владыка рассказал о церковно-приходской школе в городе Хвалынске, которая городским самоуправлением никуда не вписана и соответственно лишена финансовой поддержки. В городе была открыта женская гимназия, содержащаяся на средства города. Между тем многие родители отдают своих дочерей в церковно-приходскую школу вместо гимназии, чем светское начальство весьма недовольно. Владыка предложил съезду поддержать его ходатайство перед Святейшим Синодом о преобразовании этой церковно-приходской школы в миссионерскую с тем, чтобы она содержалась из казны. Владыка выразил пожелание, чтобы и женщины в России стали миссионерами.
Епископу Гермогену не раз приходилось отстаивать интересы православных крестьян вверенной ему епархии перед местными властями и земством, интересы которых все дальше расходились с интересами народа, причем власти шли для достижения своих целей на нарушение закона. Владыка писал об одном из таких случаев: «Общество крестьян села Широкого Саратовского уезда... приговором... пожелало открыть школу церковно-приходскую... По словам... приговора, “Широкинское общество убедилось, что успехи по обучению детей в земско-общественной школе крайне неудовлетворительны, религиозно-нравственное воспитание их стоит на низкой степени, а Саратовская уездная земская управа не только не удовлетворяет требований и желаний по отношению к школе общества, но в школьном деле всячески ему – Обществу – противодействует”. Вот почему Широкинское общество и приняло... постановление: “существующую земскую школу закрыть и просить Преосвященнейшего Гермогена, епископа Саратовского и Царицынского, принять эту школу в духовное ведомство и обратить ее в церковно-приходскую двухклассную”.
Широкинское общество убедилось в крайне неудовлетворительных успехах и в низкой степени религиозно-нравственного воспитания своих детей из таковых фактов: учительница содержимой земством школы разъезжала по митингам, делом своим по обучению детей не занималась, сама в храм Божий не ходила и детей в него не водила. Саратовская же уездная земская управа не только на это не обращала внимания, но, несмотря на неоднократные жалобы крестьян сей управе, в школьном деле даже всячески противодействовала Широкинскому обществу. После митингов начались в селе Широком пожары: сгорел двор священника, сгорели хутора около села Широкого. Между жителями села начались раздоры из-за земской школы, и, чтобы не дойти до крайних пределов, Широкинское общество обратилось к духовной власти с... общественным приговором об открытии в их общественном школьном здании вместо земской школы церковно-приходской. Осведомившись от самих крестьян-уполномоченных о ненормальном течении жизни в селе Широком... я счел за нужное... удовлетворить их желание и просьбу: открыть в их общественном здании вместо земской школы школу церковно-приходскую, заменив прежних учащих в ней новыми. Население села Широкого умиротворилось, прекратились раздоры и междоусобия крестьян из-за школы...»[108]