Сначала уходят бабушки и дедушки.  Потом уходят родители, тети, дяди, девери, золовки  и прочие пернатые семейного гнезда.  Затем — куда-то вдруг исчезают партнеры по бизнесу  и попутчики по карьере.  Они еще живы, но их уже нет, они были с тобой только потому,  что ты был тем, кем ты был.  Затем приходит время хороших знакомых, настоящих друзей,  братьев, сестер, жен, мужей и не дай Бог — детей.  Ты все чаще ходишь на кладбище — хоронить, поминать,  а то и просто погулять.  Ты больше не скорбишь об очередной утрате,  потому что в своевременной смерти  для тебя уже давно нет никакого трагизма.  Тебе уже жалко не их, мертвых, а живого себя.  Преобладающим чувством становится удивление:  «А что я вообще тут делаю?» В какой-то момент ты просто перестаешь понимать этот мир.  Все твои — уже там, реальность изменилась до неузнаваемости,  она чужая, тебе в ней больше нечего делать.  Какие-то новые технологии, которые уже поздно осваивать,  какие-то новые правила жизни, которые реально бесят,  даже звезды эстрады и кино все сплошь незнакомые.  Все это вытесняет тебя на периферию жизни — которая и есть старость. Остатки здоровья становятся обузой, а долголетие — проклятием.  Хочется лишь одного — сдаться без боя.  Чтобы это был мгновенный инфаркт,  а не мучительная онкология или затяжная болезнь Альцгеймера.  А если комфортной смерти ты пока не заслужил —  то уж лучше и правда в дом престарелых.  Там, по крайней мере, ты не будешь одинок. Настоящая старость — это контекстуальный синоним  парализующего одиночества, демоверсия адской муки.  Как бы человек ни выпендривался,  как бы ни строил из себя высокоразвитого эгоиста,  он все равно остается безплатным приложением  к мощному траффику вселенской любви. И когда тебя больше некому загружать,  когда ты выпадаешь из этого потока —  вот тут и наступает всепоглощающая старость.  Средство от этой муки, конечно, есть, но оно труднодоступно.  Потому что патологически недоверчивый человек  не верит в то, что у вселенского потока любви есть источник,  который открыт для всех и неиссякаем.  Даже если знает — не верит. Если бы верил — жил бы иначе. Я видел много старых людей.  Одним было двадцать лет, другим сорок, третьим восемьдесят.  Но еще больше я видел людей молодых.  Недавно, например, я встретил дядю Сашу —  очень молодого человека семидесяти пяти лет. Опыт общения с этими людьми научил меня  не бояться шестидесяти лет, семидесяти лет, восьмидесяти лет.  Я понял, что старости, на самом деле, не существует —  стоит только это понять.  Мы всегда на связи с тем, кто сказал:  «Если кто услышит голос Мой и отворит дверь,  войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною». Последние годы нашей жизни — это всего лишь еще один шанс  эту связь восстановить.  Последняя возможность решить главную задачу своей жизни  в досудебном порядке. Я уже давно смирился с тем, что я глуп и безпечен.  Я знаю, что перед смертью не надышишься,  а все равно зачем-то дышу этим сладким ядом безсвязной жизни.  Я ведь тоже патологически недоверчивый человек.  Знаю, но не верю.  Если бы верил — жил бы иначе. _ Юрий Казаченко #возраст