Здравствуйте Друзья Минуточку внимание..

Теперь мои авторские истории будут выходить под псевдонимом. СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР.
Ютуб канал тоже будет называться СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР и наш новый дзен канал где выходят рассказы в тексте раньше ютуба ТОЧНО ТАК ЖЕ..
ДОМ НА ГРАНИЦЕ СНА И ЯВИ — Реалистичная, страшная мистическая история, пробирающая до мурашек
Дождь лил не переставая, барабаня по крыше машины, когда жизнь Алексея раскололась на до и после. Он помнил только вспышку фар, визг тормозов и лицо Анны, повернутое к нему в последнюю секунду. Её глаза, всегда тёплые, с лёгкой искрой смеха, вдруг стали пустыми, словно кто-то выключил свет внутри. Авария была мгновенной — грузовик, скользкая дорога, удар. Анна умерла на месте, её рука всё ещё сжимала его ладонь. Алексей выжил, но, очнувшись в больнице, он понял: лучше бы не выживал.
Ему было тридцать восемь, но он чувствовал себя стариком. Дни в больнице тянулись серой пеленой. Врачи говорили о чудесном спасении, о сросшихся костях, но он не слушал. Его мир сузился до запаха её духов на подушке, до её свитера, забытого в шкафу. Друзья пытались говорить с ним, но слова отскакивали, как камни от стены. Он не плакал — слёзы будто высохли внутри. Только смотрел в потолок, прокручивая в голове их последний вечер: Анна смеялась, разливая вино, а он дразнил её за то, как она морщит нос, пробуя новое блюдо.
После выписки он не смог вернуться в их квартиру. Каждый угол там кричал о ней: кофейная чашка с отколотой ручкой, её книги на полке, недошитое платье, которое она откладывала на потом. Алексей собрал сумку, бросил в неё только необходимое и уехал. Далеко, туда, где никто не будет напоминать ему о жизни, которой больше нет. Дом, унаследованный от бабушки, стоял на отшибе, в глуши, где лес подступал к самому крыльцу. Ни связи, ни интернета, ни соседей — только старушка Вера, живущая через три участка, да маленькая деревня в десяти домах, в часе ходьбы. Это было идеальное место, чтобы исчезнуть.
Дом встретил его сыростью и запахом старого дерева. Пыль оседала на потрескавшихся обоях, окна скрипели от ветра. Алексей не стал ничего менять. Он бросил сумку в углу, достал бутылку водки и сел на диван, глядя на коробку с вещами Анны. Её шарф, пара серёжек, блокнот с её почерком — он не решался прикоснуться, но и не мог отвести взгляд. Еда казалась лишней. Он пил, чтобы заглушить мысли, но они возвращались, острые, как осколки стекла. Ночью он засыпал на том же диване, не раздеваясь, сжимая её шарф в руках.
Дни слились в одно серое пятно. Он почти не ел — пара ложек консервированной фасоли, кусок хлеба, если заставлял себя. Вера, соседка, иногда стучалась в дверь, приносила картошку или банку солений, но он лишь кивал, бормотал «спасибо» и закрывал дверь. Разговаривать было невыносимо. Каждое слово напоминало, что Анна больше не скажет ничего. Он перестал бриться, перестал умываться. Зеркало в ванной покрылось пылью, и он был рад — своё отражение он ненавидел. Лицо, которое она любила, теперь казалось чужим, пустым.
Сон стал единственным убежищем. В первые ночи он видел её отрывками: её смех, её волосы, падающие на плечи, её пальцы, перебирающие струны гитары. Но сны были короткими, рваными, и он просыпался с болью в груди, будто кто-то выдирал её из него заново. Он начал спать больше — днём, вечером, ночью, лишь бы вернуться к ней. В доме было тихо, только ветер завывал в щелях да старые половицы скрипели под ногами. Алексей лежал, глядя на её вещи, и ждал, когда веки снова станут тяжёлыми. Реальность была холодной, пустой, а во сне он мог хотя бы притвориться, что ничего не изменилось.
Однажды ночью он проснулся от холода. Шарф Анны лежал на полу, хотя он точно помнил, что держал его. Он поднял его, вдохнул знакомый запах и почувствовал, как что-то сжалось внутри. Дом будто смотрел на него — тёмные углы, тени на стенах, шепот ветра. Он лёг обратно, закрыл глаза и подумал: «Если я умру во сне, может, мы будем вместе». Эта мысль не пугала. Она была тёплой, как её рука в той последней машине.
Алексей лежал в темноте, прижимая к груди шарф Анны, когда сон накрыл его, как тёплая волна. Он не заметил, как провалился в него, но вдруг оказался в их старой квартире. Свет лился через окно, золотя пылинки в воздухе. На столе стояла её любимая чашка с ромашковым чаем, и запах его смешивался с ароматом её духов — лаванда с лёгкой нотой ванили. Анна сидела напротив, живая, настоящая. Её волосы были собраны в небрежный пучок, несколько прядей падали на щёки. Она улыбалась — той самой улыбкой, от которой у него всегда замирало сердце.
Он не мог говорить. Слова застревали где-то в горле, будто он боялся спугнуть этот момент. Анна не сказала ни слова, только смотрела на него, её глаза были такими же, как раньше — глубокими, с искорками тепла. Она протянула руку, и он почувствовал её пальцы — тёплые, мягкие, живые. Они сидели так, молча, и время будто остановилось. Алексей вдыхал её запах, слушал её дыхание, и впервые за месяцы боль в груди отступила. Он не хотел просыпаться. Никогда.
Но утро пришло, как удар. Он открыл глаза, и реальность обрушилась на него — холодная, серая, с запахом сырости и старого дерева. Дом молчал, только где-то вдалеке скрипела ставня. Шарф лежал на полу, хотя он был уверен, что не выпускал его. Алексей сел, чувствуя, как сердце колотится, будто пытается вырваться. Он дотронулся до лица — щёки были мокрыми. Он плакал, сам того не замечая. Сон был таким реальным, что реальность казалась фальшивой, выцветшей, как старая фотография.
Он попытался встать, но ноги дрожали. На кухне стояла нетронутая банка фасоли, рядом — пустая бутылка. Есть не хотелось. Он налил воды в мутный стакан, но вкус был металлическим, чужим. Всё было чужим. Алексей вернулся на диван, сжал шарф и закрыл глаза. Он хотел назад, к ней, туда, где она была рядом. Днём он снова заснул, и Анна опять пришла. На этот раз они гуляли по парку, где когда-то провели их первое свидание. Она взяла его под руку, её тепло проникало в кожу, и он чувствовал, как оживает. Но сон оборвался, и он снова оказался в доме, один, с пустотой, которая давила на грудь.
Алексей начал бояться бодрствования. Реальность была тюрьмой, где каждый предмет напоминал о потере. Он смотрел на её блокнот, на недописанную строчку — «купить свечи» — и чувствовал, как что-то ломается внутри. Он не хотел жить в мире, где её нет. Сон стал его убежищем, единственным местом, где он мог дышать. Он лёг, укрывшись её шарфом, и прошептал: «Вернись ко мне». Темнота сомкнулась, и он снова провалился в её тепло.
Алексей перестал замечать, где кончается день и начинается ночь. Часы на стене остановились, и он не стал их заводить. Время теперь мерилось снами. Он ложился на диван, едва открыв глаза, лишь бы вернуться к Анне. Реальность стала помехой, раздражающим промежутком между встречами с ней. Он нашёл в шкафу старые таблетки — снотворное, что когда-то выписали бабушке. Они горчили на языке, но обещали глубокий сон, и он глотал их, не считая. Две, три, иногда больше. Главное — провалиться туда, где она ждала.
Во снах Анна была всё ярче, живее. Они не просто сидели теперь — она готовила ужин, напевая их любимую песню, её смех звенел, как колокольчик. Они гуляли по знакомым улицам, пили кофе в маленькой кофейне, где она всегда заказывала капучино с корицей. Алексей цеплялся за каждую деталь: её привычку поправлять волосы, лёгкий шорох её платья, тёплый взгляд, когда она смотрела на него. В одном из снов она взяла его за руку и сказала: «Тут ты нужен. Там — ты один». Её голос был мягким, но слова резанули, как нож. Он ответил, почти крича: «Я и здесь один. Там только тени». Она лишь улыбнулась и прижалась к нему, и он забыл обо всём.
Просыпаться было всё тяжелее. Тело казалось чужим, слабым, будто кто-то высасывал из него силы. Он смотрел на свои руки — кожа обтягивала кости, вены проступили синими нитями. Зеркало он избегал, но однажды случайно поймал своё отражение в окне — впалые щёки, спутанные волосы, глаза, как у загнанного зверя. Он отвернулся. Еда давно не лезла в горло. Хлеб черствел на столе, консервы покрывались пылью. Он пил воду, чтобы заглушить голод, но даже это казалось лишним. Зачем есть, если жизнь — там, во сне?
Сны становились длиннее, глубже. Иногда он не был уверен, спит он или нет. Однажды, лёжа на диване, он услышал её шаги — лёгкие, знакомые, будто она прошла мимо. Он открыл глаза, но комната была пуста. Только тени шевелились в углах. Он закрыл глаза снова, и Анна была рядом, смеялась, звала его на прогулку. Он шёл за ней, чувствуя, как реальность растворяется. Дом молчал, но иногда ему казалось, что стены дышат, наблюдают. Он не обращал внимания. Всё, что имело значение, было в её улыбке.
Он перестал умываться, бриться, менять одежду. Рубашка, пропахшая потом, стала второй кожей. Вера, соседка, стучалась реже — он не открывал, не хотел видеть её жалостливый взгляд. Однажды она оставила у двери корзину с яблоками, но он даже не прикоснулся к ним. Таблетки заканчивались, и он паниковал, роясь в ящиках в поисках новых. Без них сон приходил медленнее, и он боялся, что Анна исчезнет. Он не мог её потерять снова. Он жил ради неё, ради тех часов, когда мир был целым.
Алексей почти не поднимался с дивана. Тело стало тяжёлым, будто налитым свинцом, но он не замечал. Его мир сузился до ритма сна и пробуждения, где пробуждение было лишь мучительной паузой. Сны с Анной стали его воздухом, его кровью. Он глотал таблетки, как воду, не считая, сколько осталось. Пузырёк пустел, но он находил новые, роясь в пыльных углах дома, словно одержимый. Сон приходил быстрее, глубже, и Анна ждала там, в их прошлом, которое он пытался удержать. Она была такой же — её смех, её лёгкие шаги, её пальцы, перебирающие его волосы. Но иногда он ловил в её движениях что-то новое, почти неуловимое — её кожа казалась бледнее, голос звучал тише, как эхо.
В одном из снов они лежали на траве, глядя на звёзды, как в их первую совместную ночь. Он повернулся к ней, чувствуя, как сердце сжимается от её близости, и спросил: «А ты счастлива?» Она замолчала, её взгляд стал далёким, будто она смотрела сквозь него. «Когда ты со мной — да», — ответила она наконец, её голос был мягким, но с холодной нотой. — «Только не уходи больше, слышишь?» Он кивнул, не задумываясь, но что-то внутри дрогнуло. Её слова звучали не как просьба, а как требование. Сон оборвался, и он проснулся, задыхаясь, с её шарфом, стиснутым в руках. Комната была холодной, тени на стенах казались гуще, чем раньше.
Реальность стала призрачной. Он спал по шестнадцать, иногда восемнадцать часов, растворяясь в снах. Тело слабело, кожа на запястьях стала почти прозрачной, кости проступали под ней, как ветки под снегом. Он не ел — еда казалась лишней, отбирала силы, которые он хотел сохранить для неё. Вода из крана пахла ржавчиной, но он пил, чтобы не умереть, не потому что хотел жить. Дом превратился в оболочку, где он существовал, как тень. Половицы скрипели, словно жалуясь, когда он всё же вставал, чтобы найти таблетки или дотащиться до ванной. Зеркало он замотал тряпкой — видеть себя было невыносимо.
Галлюцинации начались незаметно. Сначала — шорох её платья за спиной, когда он лежал с закрытыми глазами. Потом — её голос, шепчущий его имя, но не во сне, а наяву. Он вздрагивал, оборачивался, но видел только пустую комнату. Однажды он услышал, как она напевает их песню, стоя у окна, но там был только ветер, шевелящий занавески. Он сжал виски, пытаясь понять, где правда, но мысли путались. Сон и явь сливались, и он не знал, хочет ли разбираться. Анна была с ним — этого хватало. Он лёг, проглотив очередную таблетку, и провалился в её объятия.
Но даже во снах что-то менялось. Анна улыбалась, но её улыбка стала тоньше, почти вымученной. Её руки, касавшиеся его, были холоднее, чем раньше, и он начал замечать, как её тень падает иначе — длиннее, темнее. Он гнал эти мысли, цепляясь за её голос, за её тепло, которого всё ещё хватало, чтобы заглушить страх. Он не хотел видеть, как она бледнеет, как её глаза становятся стеклянными. Он говорил себе, что это усталость, что это его разум играет с ним. Но где-то внутри росло чувство, что он тонет, и она тянет его за собой.
Алексей лежал, утопая в липкой темноте, когда сон снова сомкнулся над ним. Анна была рядом, но её присутствие теперь пугало. Она сидела на краю кровати, её силуэт был чётким, но каким-то слишком резким, будто вырезанным из бумаги. Он пытался заговорить, но горло сдавило, как в кошмаре, где голос пропадает. Её лицо было тем же, но глаза — глубже, темнее, словно два колодца без дна. Она наклонилась ближе, и он почувствовал холод, исходящий от неё, вместо привычного тепла. «Ты уже почти здесь… почти со мной…» — прошептала она, и её голос был не её — низкий, с хрипотцой, как шорох сухих листьев. Алексей дёрнулся, пытаясь проснуться, но тело не слушалось. Он задыхался, будто кто-то сжимал его горло.
Он очнулся с криком, грудь ходила ходуном. Комната была той же — тёмной, с запахом сырости и пыли. Но что-то изменилось. Тени на стенах казались гуще, и в углу, у окна, он увидел её — Анна стояла там, неподвижно, глядя на него. Её глаза были чёрными, пустыми, без блеска, который он любил. Лицо не выражало ничего, как маска. Он моргнул, и она исчезла, но сердце колотилось так, будто хотело разорвать рёбра. Он сжал её шарф, но ткань казалась холодной, чужой. Впервые он испугался. Не её, а того, что она делает с ним.
Он попытался встать, но ноги подкосились. Тело было слабым, как у старика, кожа висела на костях. Он дополз до кухни, выпил воды, но вкус был горьким, как таблетки, которые он глотал горстями. Реальность трещала, как тонкий лёд. Он слышал её шаги за спиной, её шепот в ушах, даже когда не спал. «Останься», — звучало в голове, и он не знал, его это мысли или её голос. Он боялся, но страх был слабее желания вернуться к ней. Он проглотил ещё таблетку, лёг и закрыл глаза, зная, что это его убивает, но не в силах остановиться. Сон был наркотиком, а она — его единственной дозой.
Во сне она снова была рядом, но уже не тёплой, не живой. Её кожа была белой, как мел, пальцы холодили, как лёд. Она улыбалась, но улыбка была кривой, незнакомой. Он хотел отстраниться, но она держала его, её хватка была сильной, почти болезненной. «Ты же не уйдёшь?» — спросила она, и её голос звучал, как треск стекла. Он не ответил, только смотрел в её глаза, где не было ничего, кроме пустоты. Он понял, что тонет, но всё равно не хотел просыпаться. Она была всем, что у него осталось, даже если это больше не она.
Алексей лежал, утопая в полумраке, где грань между сном и явью истончилась до паутины. Он едва дышал, тело было лёгким, как перо, но слабым, словно его высосали изнутри. Анна являлась даже без таблеток — её тень стояла у кровати, её шёпот звал его обратно. Он не сопротивлялся, закрывал глаза и падал в её холодные объятия, где страх смешивался с тоской. Но в этот раз что-то изменилось. Громкий стук в дверь разорвал тишину, как выстрел. Он вздрогнул, но не смог пошевелиться. Голос Веры, соседки, пробивался сквозь стены: «Алексей, открой! Ты жив там?» Он хотел крикнуть, чтобы она ушла, но горло выдало только хрип.
Дверь скрипнула — Вера вошла, не дождавшись ответа. Её шаги гулко отдавались в пустом доме. Она нашла его на диване, среди скомканных одеял и пустых пузырьков от таблеток. «Господи, что ж ты с собой сделал», — прошептала она, её голос дрожал от ужаса. Алексей смотрел на неё мутными глазами, её лицо расплывалось, как в кривом зеркале. Он видел Анну в углу, её чёрные глаза следили за Верой, но он не мог понять, сон это или явь. «Не трогайте её», — прохрипел он, когда Вера попыталась поднять его. — «Я с ней был счастлив!» Его крик был слабым, но полным отчаяния.
Вера не слушала. Она действовала быстро, с решимостью, которой он не ожидал от старухи. Подтащила его к креслу, заставила выпить тёплой воды, пахнущей травами. Она вызвала врача из деревни, её руки дрожали, но не останавливались — растирала его холодные ладони, заставляла глотать бульон, который принесла с собой. Алексей сопротивлялся, вырывался, его разум цеплялся за Анну. «Она там, она ждёт», — бормотал он, пока Вера молча молилась, её губы шевелились, а глаза были полны слёз. Врач пришёл, уколол что-то, от чего тело стало тяжёлым, но разум прояснился. Алексей кричал в бреду, звал Анну, но её тень больше не появлялась.
Вера сидела рядом, пока он метался в забытьи. Она не уходила, приносила еду, заставляла его есть, хотя он давился каждым куском. Дом, пропитанный сыростью и её присутствием, теперь казался чужим. Алексей чувствовал, как что-то внутри ломается — он не хотел жить, но Вера не давала ему уйти. Её голос, её забота были якорем, который тянул его назад, в мир, где Анны нет. Он ненавидел её за это, но слабость не давала сопротивляться. Анна больше не приходила, и это было хуже смерти.
Алексей приходил в себя медленно, будто выныривал из чёрной воды. Его тело лежало на кровати, укрытое старым одеялом, которое пахло травами и заботой Веры. Она сидела рядом, её руки, покрытые морщинами, сжимали кружку с горячим чаем. Её глаза, усталые, но твёрдые, следили за ним, словно боялись, что он снова ускользнёт. Врач приходил каждый день, проверял пульс, заставлял глотать горькие таблетки — уже не те, что уводили к Анне, а другие, от которых разум становился яснее, а тело тяжелее. Алексей не сопротивлялся, но и не жил. Он просто существовал, подчиняясь Вере, её тихим командам и тёплой еде, которую она приносила.
Анна больше не являлась. Ни во снах, ни в тенях, ни в шорохах дома. Её отсутствие было как рана, которая не кровоточит, но ноет без остановки. Он лежал ночами, глядя в потолок, и ждал её — ждал, что она позовёт, как раньше, но тишина была оглушающей. Дом, который когда-то казался её продолжением, теперь молчал. Половицы не скрипели, тени не шевелились. Но в этой тишине было что-то тяжёлое, словно стены хранили память о том, что он едва пережил. Он начал понимать: Анна, которую он видел, не была той, кого он любил. Она была чем-то иным — тенью, что питалась его тоской, тянула его к себе, за грань, где нет возврата.
Вера не говорила о ней, но её взгляд был полон знания. Она приносила суп, чистила дом, открывала окна, впуская холодный воздух, который выгонял запах сырости. «Живи, Алексей», — сказала она однажды, её голос был мягким, но твёрдым, как камень. Он хотел крикнуть, что жить не для чего, но её глаза заставляли молчать. Она не отпускала его, как не отпустила тогда, когда нашла почти мёртвым. Он ненавидел её за это, но в глубине души был благодарен — не за спасение, а за то, что она не дала ему стать частью того, что жило в этом доме.
Дни тянулись, и он начал замечать мир. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь пыльные стёкла, запах мокрой травы за окном, скрип телеги, что проезжала вдалеке. Он заставлял себя вставать, есть, ходить до крыльца. Тело слушалось неохотно, но с каждым шагом возвращалось к нему. Шарф Анны он спрятал в ящик — не выбросил, но и не держал в руках. Её блокнот, её серёжки остались в коробке, и он больше не открывал её. Боль не ушла, но стала другой — не острой, а глухой, как старый шрам.
Однажды ночью он вышел во двор. Небо было ясным, звёзды горели, как в том сне, где они лежали с Анной. Он смотрел на них, и впервые за месяцы не почувствовал желания заснуть. Он понял, что должен жить — не ради неё, не ради прошлого, а вопреки тому, что чуть не забрало его. Дом за его спиной молчал, но в этом молчании он чувствовал предупреждение. Это место знало его слабость, знало, как тянуть людей в тень. Он решил уехать, оставить его, но не сейчас. Сначала он должен был стать сильнее, чтобы боль не вернула его назад.
Прошло несколько недель. Алексей уже мог держаться на ногах, иногда даже выходил в деревню. Он начал узнавать соседей по лицам, кивал, когда проходили мимо. Люди в деревне не спрашивали лишнего. Здесь привыкли к боли, к молчанию, к чужим ранам.
Он ходил в лес, собирал сухие ветки, топил печь. Иногда сидел у окна, смотрел, как ветер гонит облака. Иногда слышал шорохи в доме, но уже не пугался. Он знал: это просто старые стены. Просто ветер.
Анна не снилась. Ни разу. Пустота после неё была другой — не звенящей, как раньше, а спокойной. Он скучал, но больше не цеплялся. Смерть отступила, оставив после себя вмятину — не рану, а след.
Он больше не искал её в тенях. Не звал. Он просто жил — медленно, как человек, вернувшийся с того света.
Однажды, ранним утром, он вышел на крыльцо с чашкой чая. Воздух был прохладным, влажным, небо — чистым. Где-то вдали кукарекал петух. Он вдохнул полной грудью и впервые за долгое время почувствовал вкус жизни — не яркий, не сладкий, но настоящий.
И в этот момент он понял: он не спасся. Его спасли.Здравствуйте. Друзья Минуточку внимание.. Теперь мои авторские истории будут выходить под псевдонимом. СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР.
Ютуб канал тоже будет называться СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР и наш новый дзен канал где выходят рассказы в тексте раньше ютуба ТОЧНО ТАК ЖЕ..
ДОМ ГРАНИЦЕ СНА И ЯВИ
Дождь лил не переставая, барабаня по крыше машины, когда жизнь Алексея раскололась на до и после. Он помнил только вспышку фар, визг тормозов и лицо Анны, повернутое к нему в последнюю секунду. Её глаза, всегда тёплые, с лёгкой искрой смеха, вдруг стали пустыми, словно кто-то выключил свет внутри. Авария была мгновенной — грузовик, скользкая дорога, удар. Анна умерла на месте, её рука всё ещё сжимала его ладонь. Алексей выжил, но, очнувшись в больнице, он понял: лучше бы не выживал.
Ему было тридцать восемь, но он чувствовал себя стариком. Дни в больнице тянулись серой пеленой. Врачи говорили о чудесном спасении, о сросшихся костях, но он не слушал. Его мир сузился до запаха её духов на подушке, до её свитера, забытого в шкафу. Друзья пытались говорить с ним, но слова отскакивали, как камни от стены. Он не плакал — слёзы будто высохли внутри. Только смотрел в потолок, прокручивая в голове их последний вечер: Анна смеялась, разливая вино, а он дразнил её за то, как она морщит нос, пробуя новое блюдо.
После выписки он не смог вернуться в их квартиру. Каждый угол там кричал о ней: кофейная чашка с отколотой ручкой, её книги на полке, недошитое платье, которое она откладывала на потом. Алексей собрал сумку, бросил в неё только необходимое и уехал. Далеко, туда, где никто не будет напоминать ему о жизни, которой больше нет. Дом, унаследованный от бабушки, стоял на отшибе, в глуши, где лес подступал к самому крыльцу. Ни связи, ни интернета, ни соседей — только старушка Вера, живущая через три участка, да маленькая деревня в десяти домах, в часе ходьбы. Это было идеальное место, чтобы исчезнуть.
Дом встретил его сыростью и запахом старого дерева. Пыль оседала на потрескавшихся обоях, окна скрипели от ветра. Алексей не стал ничего менять. Он бросил сумку в углу, достал бутылку водки и сел на диван, глядя на коробку с вещами Анны. Её шарф, пара серёжек, блокнот с её почерком — он не решался прикоснуться, но и не мог отвести взгляд. Еда казалась лишней. Он пил, чтобы заглушить мысли, но они возвращались, острые, как осколки стекла. Ночью он засыпал на том же диване, не раздеваясь, сжимая её шарф в руках.
Дни слились в одно серое пятно. Он почти не ел — пара ложек консервированной фасоли, кусок хлеба, если заставлял себя. Вера, соседка, иногда стучалась в дверь, приносила картошку или банку солений, но он лишь кивал, бормотал «спасибо» и закрывал дверь. Разговаривать было невыносимо. Каждое слово напоминало, что Анна больше не скажет ничего. Он перестал бриться, перестал умываться. Зеркало в ванной покрылось пылью, и он был рад — своё отражение он ненавидел. Лицо, которое она любила, теперь казалось чужим, пустым.
Сон стал единственным убежищем. В первые ночи он видел её отрывками: её смех, её волосы, падающие на плечи, её пальцы, перебирающие струны гитары. Но сны были короткими, рваными, и он просыпался с болью в груди, будто кто-то выдирал её из него заново. Он начал спать больше — днём, вечером, ночью, лишь бы вернуться к ней. В доме было тихо, только ветер завывал в щелях да старые половицы скрипели под ногами. Алексей лежал, глядя на её вещи, и ждал, когда веки снова станут тяжёлыми. Реальность была холодной, пустой, а во сне он мог хотя бы притвориться, что ничего не изменилось.
Однажды ночью он проснулся от холода. Шарф Анны лежал на полу, хотя он точно помнил, что держал его. Он поднял его, вдохнул знакомый запах и почувствовал, как что-то сжалось внутри. Дом будто смотрел на него — тёмные углы, тени на стенах, шепот ветра. Он лёг обратно, закрыл глаза и подумал: «Если я умру во сне, может, мы будем вместе». Эта мысль не пугала. Она была тёплой, как её рука в той последней машине.
Алексей лежал в темноте, прижимая к груди шарф Анны, когда сон накрыл его, как тёплая волна. Он не заметил, как провалился в него, но вдруг оказался в их старой квартире. Свет лился через окно, золотя пылинки в воздухе. На столе стояла её любимая чашка с ромашковым чаем, и запах его смешивался с ароматом её духов — лаванда с лёгкой нотой ванили. Анна сидела напротив, живая, настоящая. Её волосы были собраны в небрежный пучок, несколько прядей падали на щёки. Она улыбалась — той самой улыбкой, от которой у него всегда замирало сердце.
Он не мог говорить. Слова застревали где-то в горле, будто он боялся спугнуть этот момент. Анна не сказала ни слова, только смотрела на него, её глаза были такими же, как раньше — глубокими, с искорками тепла. Она протянула руку, и он почувствовал её пальцы — тёплые, мягкие, живые. Они сидели так, молча, и время будто остановилось. Алексей вдыхал её запах, слушал её дыхание, и впервые за месяцы боль в груди отступила. Он не хотел просыпаться. Никогда.
Но утро пришло, как удар. Он открыл глаза, и реальность обрушилась на него — холодная, серая, с запахом сырости и старого дерева. Дом молчал, только где-то вдалеке скрипела ставня. Шарф лежал на полу, хотя он был уверен, что не выпускал его. Алексей сел, чувствуя, как сердце колотится, будто пытается вырваться. Он дотронулся до лица — щёки были мокрыми. Он плакал, сам того не замечая. Сон был таким реальным, что реальность казалась фальшивой, выцветшей, как старая фотография.
Он попытался встать, но ноги дрожали. На кухне стояла нетронутая банка фасоли, рядом — пустая бутылка. Есть не хотелось. Он налил воды в мутный стакан, но вкус был металлическим, чужим. Всё было чужим. Алексей вернулся на диван, сжал шарф и закрыл глаза. Он хотел назад, к ней, туда, где она была рядом. Днём он снова заснул, и Анна опять пришла. На этот раз они гуляли по парку, где когда-то провели их первое свидание. Она взяла его под руку, её тепло проникало в кожу, и он чувствовал, как оживает. Но сон оборвался, и он снова оказался в доме, один, с пустотой, которая давила на грудь.
Алексей начал бояться бодрствования. Реальность была тюрьмой, где каждый предмет напоминал о потере. Он смотрел на её блокнот, на недописанную строчку — «купить свечи» — и чувствовал, как что-то ломается внутри. Он не хотел жить в мире, где её нет. Сон стал его убежищем, единственным местом, где он мог дышать. Он лёг, укрывшись её шарфом, и прошептал: «Вернись ко мне». Темнота сомкнулась, и он снова провалился в её тепло.
Алексей перестал замечать, где кончается день и начинается ночь. Часы на стене остановились, и он не стал их заводить. Время теперь мерилось снами. Он ложился на диван, едва открыв глаза, лишь бы вернуться к Анне. Реальность стала помехой, раздражающим промежутком между встречами с ней. Он нашёл в шкафу старые таблетки — снотворное, что когда-то выписали бабушке. Они горчили на языке, но обещали глубокий сон, и он глотал их, не считая. Две, три, иногда больше. Главное — провалиться туда, где она ждала.
Во снах Анна была всё ярче, живее. Они не просто сидели теперь — она готовила ужин, напевая их любимую песню, её смех звенел, как колокольчик. Они гуляли по знакомым улицам, пили кофе в маленькой кофейне, где она всегда заказывала капучино с корицей. Алексей цеплялся за каждую деталь: её привычку поправлять волосы, лёгкий шорох её платья, тёплый взгляд, когда она смотрела на него. В одном из снов она взяла его за руку и сказала: «Тут ты нужен. Там — ты один». Её голос был мягким, но слова резанули, как нож. Он ответил, почти крича: «Я и здесь один. Там только тени». Она лишь улыбнулась и прижалась к нему, и он забыл обо всём.
Просыпаться было всё тяжелее. Тело казалось чужим, слабым, будто кто-то высасывал из него силы. Он смотрел на свои руки — кожа обтягивала кости, вены проступили синими нитями. Зеркало он избегал, но однажды случайно поймал своё отражение в окне — впалые щёки, спутанные волосы, глаза, как у загнанного зверя. Он отвернулся. Еда давно не лезла в горло. Хлеб черствел на столе, консервы покрывались пылью. Он пил воду, чтобы заглушить голод, но даже это казалось лишним. Зачем есть, если жизнь — там, во сне?
Сны становились длиннее, глубже. Иногда он не был уверен, спит он или нет. Однажды, лёжа на диване, он услышал её шаги — лёгкие, знакомые, будто она прошла мимо. Он открыл глаза, но комната была пуста. Только тени шевелились в углах. Он закрыл глаза снова, и Анна была рядом, смеялась, звала его на прогулку. Он шёл за ней, чувствуя, как реальность растворяется. Дом молчал, но иногда ему казалось, что стены дышат, наблюдают. Он не обращал внимания. Всё, что имело значение, было в её улыбке.
Он перестал умываться, бриться, менять одежду. Рубашка, пропахшая потом, стала второй кожей. Вера, соседка, стучалась реже — он не открывал, не хотел видеть её жалостливый взгляд. Однажды она оставила у двери корзину с яблоками, но он даже не прикоснулся к ним. Таблетки заканчивались, и он паниковал, роясь в ящиках в поисках новых. Без них сон приходил медленнее, и он боялся, что Анна исчезнет. Он не мог её потерять снова. Он жил ради неё, ради тех часов, когда мир был целым.
Алексей почти не поднимался с дивана. Тело стало тяжёлым, будто налитым свинцом, но он не замечал. Его мир сузился до ритма сна и пробуждения, где пробуждение было лишь мучительной паузой. Сны с Анной стали его воздухом, его кровью. Он глотал таблетки, как воду, не считая, сколько осталось. Пузырёк пустел, но он находил новые, роясь в пыльных углах дома, словно одержимый. Сон приходил быстрее, глубже, и Анна ждала там, в их прошлом, которое он пытался удержать. Она была такой же — её смех, её лёгкие шаги, её пальцы, перебирающие его волосы. Но иногда он ловил в её движениях что-то новое, почти неуловимое — её кожа казалась бледнее, голос звучал тише, как эхо.
В одном из снов они лежали на траве, глядя на звёзды, как в их первую совместную ночь. Он повернулся к ней, чувствуя, как сердце сжимается от её близости, и спросил: «А ты счастлива?» Она замолчала, её взгляд стал далёким, будто она смотрела сквозь него. «Когда ты со мной — да», — ответила она наконец, её голос был мягким, но с холодной нотой. — «Только не уходи больше, слышишь?» Он кивнул, не задумываясь, но что-то внутри дрогнуло. Её слова звучали не как просьба, а как требование. Сон оборвался, и он проснулся, задыхаясь, с её шарфом, стиснутым в руках. Комната была холодной, тени на стенах казались гуще, чем раньше.
Реальность стала призрачной. Он спал по шестнадцать, иногда восемнадцать часов, растворяясь в снах. Тело слабело, кожа на запястьях стала почти прозрачной, кости проступали под ней, как ветки под снегом. Он не ел — еда казалась лишней, отбирала силы, которые он хотел сохранить для неё. Вода из крана пахла ржавчиной, но он пил, чтобы не умереть, не потому что хотел жить. Дом превратился в оболочку, где он существовал, как тень. Половицы скрипели, словно жалуясь, когда он всё же вставал, чтобы найти таблетки или дотащиться до ванной. Зеркало он замотал тряпкой — видеть себя было невыносимо.
Галлюцинации начались незаметно. Сначала — шорох её платья за спиной, когда он лежал с закрытыми глазами. Потом — её голос, шепчущий его имя, но не во сне, а наяву. Он вздрагивал, оборачивался, но видел только пустую комнату. Однажды он услышал, как она напевает их песню, стоя у окна, но там был только ветер, шевелящий занавески. Он сжал виски, пытаясь понять, где правда, но мысли путались. Сон и явь сливались, и он не знал, хочет ли разбираться. Анна была с ним — этого хватало. Он лёг, проглотив очередную таблетку, и провалился в её объятия.
Но даже во снах что-то менялось. Анна улыбалась, но её улыбка стала тоньше, почти вымученной. Её руки, касавшиеся его, были холоднее, чем раньше, и он начал замечать, как её тень падает иначе — длиннее, темнее. Он гнал эти мысли, цепляясь за её голос, за её тепло, которого всё ещё хватало, чтобы заглушить страх. Он не хотел видеть, как она бледнеет, как её глаза становятся стеклянными. Он говорил себе, что это усталость, что это его разум играет с ним. Но где-то внутри росло чувство, что он тонет, и она тянет его за собой.
Алексей лежал, утопая в липкой темноте, когда сон снова сомкнулся над ним. Анна была рядом, но её присутствие теперь пугало. Она сидела на краю кровати, её силуэт был чётким, но каким-то слишком резким, будто вырезанным из бумаги. Он пытался заговорить, но горло сдавило, как в кошмаре, где голос пропадает. Её лицо было тем же, но глаза — глубже, темнее, словно два колодца без дна. Она наклонилась ближе, и он почувствовал холод, исходящий от неё, вместо привычного тепла. «Ты уже почти здесь… почти со мной…» — прошептала она, и её голос был не её — низкий, с хрипотцой, как шорох сухих листьев. Алексей дёрнулся, пытаясь проснуться, но тело не слушалось. Он задыхался, будто кто-то сжимал его горло.
Он очнулся с криком, грудь ходила ходуном. Комната была той же — тёмной, с запахом сырости и пыли. Но что-то изменилось. Тени на стенах казались гуще, и в углу, у окна, он увидел её — Анна стояла там, неподвижно, глядя на него. Её глаза были чёрными, пустыми, без блеска, который он любил. Лицо не выражало ничего, как маска. Он моргнул, и она исчезла, но сердце колотилось так, будто хотело разорвать рёбра. Он сжал её шарф, но ткань казалась холодной, чужой. Впервые он испугался. Не её, а того, что она делает с ним.
Он попытался встать, но ноги подкосились. Тело было слабым, как у старика, кожа висела на костях. Он дополз до кухни, выпил воды, но вкус был горьким, как таблетки, которые он глотал горстями. Реальность трещала, как тонкий лёд. Он слышал её шаги за спиной, её шепот в ушах, даже когда не спал. «Останься», — звучало в голове, и он не знал, его это мысли или её голос. Он боялся, но страх был слабее желания вернуться к ней. Он проглотил ещё таблетку, лёг и закрыл глаза, зная, что это его убивает, но не в силах остановиться. Сон был наркотиком, а она — его единственной дозой.
Во сне она снова была рядом, но уже не тёплой, не живой. Её кожа была белой, как мел, пальцы холодили, как лёд. Она улыбалась, но улыбка была кривой, незнакомой. Он хотел отстраниться, но она держала его, её хватка была сильной, почти болезненной. «Ты же не уйдёшь?» — спросила она, и её голос звучал, как треск стекла. Он не ответил, только смотрел в её глаза, где не было ничего, кроме пустоты. Он понял, что тонет, но всё равно не хотел просыпаться. Она была всем, что у него осталось, даже если это больше не она.
Алексей лежал, утопая в полумраке, где грань между сном и явью истончилась до паутины. Он едва дышал, тело было лёгким, как перо, но слабым, словно его высосали изнутри. Анна являлась даже без таблеток — её тень стояла у кровати, её шёпот звал его обратно. Он не сопротивлялся, закрывал глаза и падал в её холодные объятия, где страх смешивался с тоской. Но в этот раз что-то изменилось. Громкий стук в дверь разорвал тишину, как выстрел. Он вздрогнул, но не смог пошевелиться. Голос Веры, соседки, пробивался сквозь стены: «Алексей, открой! Ты жив там?» Он хотел крикнуть, чтобы она ушла, но горло выдало только хрип.
Дверь скрипнула — Вера вошла, не дождавшись ответа. Её шаги гулко отдавались в пустом доме. Она нашла его на диване, среди скомканных одеял и пустых пузырьков от таблеток. «Господи, что ж ты с собой сделал», — прошептала она, её голос дрожал от ужаса. Алексей смотрел на неё мутными глазами, её лицо расплывалось, как в кривом зеркале. Он видел Анну в углу, её чёрные глаза следили за Верой, но он не мог понять, сон это или явь. «Не трогайте её», — прохрипел он, когда Вера попыталась поднять его. — «Я с ней был счастлив!» Его крик был слабым, но полным отчаяния.
Вера не слушала. Она действовала быстро, с решимостью, которой он не ожидал от старухи. Подтащила его к креслу, заставила выпить тёплой воды, пахнущей травами. Она вызвала врача из деревни, её руки дрожали, но не останавливались — растирала его холодные ладони, заставляла глотать бульон, который принесла с собой. Алексей сопротивлялся, вырывался, его разум цеплялся за Анну. «Она там, она ждёт», — бормотал он, пока Вера молча молилась, её губы шевелились, а глаза были полны слёз. Врач пришёл, уколол что-то, от чего тело стало тяжёлым, но разум прояснился. Алексей кричал в бреду, звал Анну, но её тень больше не появлялась.
Вера сидела рядом, пока он метался в забытьи. Она не уходила, приносила еду, заставляла его есть, хотя он давился каждым куском. Дом, пропитанный сыростью и её присутствием, теперь казался чужим. Алексей чувствовал, как что-то внутри ломается — он не хотел жить, но Вера не давала ему уйти. Её голос, её забота были якорем, который тянул его назад, в мир, где Анны нет. Он ненавидел её за это, но слабость не давала сопротивляться. Анна больше не приходила, и это было хуже смерти.
Алексей приходил в себя медленно, будто выныривал из чёрной воды. Его тело лежало на кровати, укрытое старым одеялом, которое пахло травами и заботой Веры. Она сидела рядом, её руки, покрытые морщинами, сжимали кружку с горячим чаем. Её глаза, усталые, но твёрдые, следили за ним, словно боялись, что он снова ускользнёт. Врач приходил каждый день, проверял пульс, заставлял глотать горькие таблетки — уже не те, что уводили к Анне, а другие, от которых разум становился яснее, а тело тяжелее. Алексей не сопротивлялся, но и не жил. Он просто существовал, подчиняясь Вере, её тихим командам и тёплой еде, которую она приносила.
Анна больше не являлась. Ни во снах, ни в тенях, ни в шорохах дома. Её отсутствие было как рана, которая не кровоточит, но ноет без остановки. Он лежал ночами, глядя в потолок, и ждал её — ждал, что она позовёт, как раньше, но тишина была оглушающей. Дом, который когда-то казался её продолжением, теперь молчал. Половицы не скрипели, тени не шевелились. Но в этой тишине было что-то тяжёлое, словно стены хранили память о том, что он едва пережил. Он начал понимать: Анна, которую он видел, не была той, кого он любил. Она была чем-то иным — тенью, что питалась его тоской, тянула его к себе, за грань, где нет возврата.
Вера не говорила о ней, но её взгляд был полон знания. Она приносила суп, чистила дом, открывала окна, впуская холодный воздух, который выгонял запах сырости. «Живи, Алексей», — сказала она однажды, её голос был мягким, но твёрдым, как камень. Он хотел крикнуть, что жить не для чего, но её глаза заставляли молчать. Она не отпускала его, как не отпустила тогда, когда нашла почти мёртвым. Он ненавидел её за это, но в глубине души был благодарен — не за спасение, а за то, что она не дала ему стать частью того, что жило в этом доме.
Дни тянулись, и он начал замечать мир. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь пыльные стёкла, запах мокрой травы за окном, скрип телеги, что проезжала вдалеке. Он заставлял себя вставать, есть, ходить до крыльца. Тело слушалось неохотно, но с каждым шагом возвращалось к нему. Шарф Анны он спрятал в ящик — не выбросил, но и не держал в руках. Её блокнот, её серёжки остались в коробке, и он больше не открывал её. Боль не ушла, но стала другой — не острой, а глухой, как старый шрам.
Однажды ночью он вышел во двор. Небо было ясным, звёзды горели, как в том сне, где они лежали с Анной. Он смотрел на них, и впервые за месяцы не почувствовал желания заснуть. Он понял, что должен жить — не ради неё, не ради прошлого, а вопреки тому, что чуть не забрало его. Дом за его спиной молчал, но в этом молчании он чувствовал предупреждение. Это место знало его слабость, знало, как тянуть людей в тень. Он решил уехать, оставить его, но не сейчас. Сначала он должен был стать сильнее, чтобы боль не вернула его назад.
Прошло несколько недель. Алексей уже мог держаться на ногах, иногда даже выходил в деревню. Он начал узнавать соседей по лицам, кивал, когда проходили мимо. Люди в деревне не спрашивали лишнего. Здесь привыкли к боли, к молчанию, к чужим ранам.
Он ходил в лес, собирал сухие ветки, топил печь. Иногда сидел у окна, смотрел, как ветер гонит облака. Иногда слышал шорохи в доме, но уже не пугался. Он знал: это просто старые стены. Просто ветер.
Анна не снилась. Ни разу. Пустота после неё была другой — не звенящей, как раньше, а спокойной. Он скучал, но больше не цеплялся. Смерть отступила, оставив после себя вмятину — не рану, а след.
Он больше не искал её в тенях. Не звал. Он просто жил — медленно, как человек, вернувшийся с того света.
Однажды, ранним утром, он вышел на крыльцо с чашкой чая. Воздух был прохладным, влажным, небо — чистым. Где-то вдали кукарекал петух. Он вдохнул полной грудью и впервые за долгое время почувствовал вкус жизни — не яркий, не сладкий, но настоящий.
И в этот момент он понял: он не спасся. Его спасли. https://youtu.be/HRTGGKvgc6s?si=FUbu9mmF26PsMZYr