Автор- Денис Владимирович

ДАР БАБУШКИ
Часть -1
Ночь в деревне ЛИНЕЙКИНО была тяжёлой, как чёрная смола. Небо без звёзд давило на землю, заставляя её молчать. Ветер шевелил сухую траву у поля, а в лесу треснула ветка, будто кто-то крался во тьме. Домна стояла у кромки поля, сгорбленная, почти невидимая. В руках — веник из болотных трав, связанных бечёвкой. Седые волосы выбились из-под платка, дрожа на ветру. Её глаза, острые, как у ястреба, смотрели в землю, где она закопала пучок трав с солью. Воздух пах горьким дымом.Она бормотала, слова текли низко, ритмично, словно древний напев. «Дар нельзя похоронить. Он сам себя найдёт», — шептала Домна, и её голос был твёрд, как корни старых сосен. Вдруг она замерла. Из леса, из-за чёрных стволов, сверкнули жёлтые глаза, как у зверя. Они пропали так же быстро. Домна не дрогнула, лишь улыбнулась хищно и сказала: «Она уже в пути».Ветер стих. Тьма сгустилась, лес затаил дыхание. Домна воткнула веник в землю, как метку, и пошла к дому. Калитка скрипнула, брёвна старого дома казались живыми в ночи. Окна, тёмные, как глаза зверя, отражали пустоту.В доме пахло дровами и травами. На печи спал чёрный кот с подпалинами, приоткрывший глаз, когда Домна вошла. Она бросила платок на лавку, подошла к столу. Там лежал ларец, покрытый рунами. Домна провела по нему пальцами, не открывая. «Пора», — сказала она тихо. За окном снова хрустнуло, ближе. Она не обернулась. Лес не спал. Никогда не спал.
в Екатеринбурге начиналось с шума. Троллейбусы гудели за окном, сосед сверху ронял что-то тяжёлое, а кофемашина на кухне Марии шипела, как рассерженная кошка. Мария, двадцати восьми лет, сидела за маленьким столом в своей квартире, глядя на кактус, который упорно не хотел цвести. На подоконнике их было три — колючие, молчаливые, как она сама в последние месяцы. Она размешивала сахар в эспрессо, хотя уже давно пила его без сахара. Руки действовали сами, голова была где-то в другом месте.Работа в рекламном агентстве тянула из неё силы, как мокрый песок. Клиенты требовали невозможного, начальник орал, а сроки сжимались, как удавка. Кризис в компании висел в воздухе, и Мария, хоть и держалась, чувствовала, как нервы трещат по швам. Она срывалась — на коллег, на случайных прохожих, на себя. Вчера разбила чашку, просто потому, что та выпала из рук, а сил поднять осколки не было. Сегодня утром она долго смотрела на эти осколки в мусорном ведре, будто они могли что-то объяснить.Квартира была её убежищем. Маленькая, однокомнатная, доставшаяся от тёти, она пахла книгами и старым деревом. Плёнка с фотографиями висела над диваном — кадры из поездок, редкие снимки с матерью, ещё более редкие с бабушкой, которую Мария едва помнила. Плед, небрежно брошенный на кресло, был единственным ярким пятном в этом сером утре. Но даже здесь, в своём уголке, она не могла найти покоя. Ночью сон не шёл. Кошмары приходили без спроса: тёмный лес, чей-то шёпот, ощущение, что кто-то стоит за спиной. Она просыпалась в поту, глядя в потолок, и твердила себе, что это просто нервы. Просто усталость. Просто жизнь.Год назад всё было хуже. Её парень, Олег, был из тех, кто сначала кажется спасением, а потом — клеткой. Он контролировал каждый её шаг, каждое слово. Расставание далось тяжело: крики, угрозы, его тень, маячившая у подъезда ещё месяц после разрыва. Мария мечтала о спокойствии — о доме, где не нужно вздрагивать от звонка в дверь, о семье, где никто не будет ломать её волю. Но мечты оставались мечтами, а реальность — это счёта, работа и пустота, которая росла внутри, как сорняк.С матерью отношения были натянутыми. Та всегда держалась на расстоянии, будто боялась сблизиться. Разговоры с ней были короткими, полными недомолвок. «Не лезь, куда не звали», — говорила мать, когда Мария в детстве спрашивала о прошлом. Про отца она вообще ничего не знала. «Его нет», — отрезала мать однажды, и больше тема не поднималась. Только бабушка, Домна, мелькала в памяти — смутно, как старый сон. Письма с неровным почерком, травяные чаи, которые пахли землёй и чем-то странным. Мать обрывала связь с ней, когда Мария была подростком. «Она с тьмой дружит», — бросила мать как-то, и её глаза тогда были такими, будто она видела эту тьму своими глазами.Мария отхлебнула кофе, поморщилась — слишком горький. За окном город гудел, не замечая её. Она открыла ноутбук, чтобы проверить почту, но вместо этого уставилась на экран, где мигала реклама туров в горы. «Сбежать бы», — подумала она, но тут же отогнала мысль. Сбежать некуда. Всё, что у неё было, — эта квартира, эти кактусы, эта жизнь, которую она пыталась склеить из осколков. Она не знала, что скоро всё это рухнет, как карточный домик, и что тьма, о которой говорила мать, уже ждёт её за поворотом.
Дождливый вечер в Екатеринбурге был серым, как мысли Марии. Она сидела в кафе на углу, где люстра отбрасывала тёплый свет на деревянные столы. Телефон в её руках показывал бесконечную ленту новостей, но она не читала — просто листала, чтобы занять время. Кофе остывал, а в голове крутился список дел: дедлайн по рекламному проекту, счёта за квартиру, звонок подруге, который она откладывала уже неделю. Официантка мелькнула мимо, бросив: «Ещё что-нибудь?» Мария покачала головой. Ей не хотелось ничего, кроме тишины.Тут появился он. Алексей. Высокий, с аккуратно уложенными тёмными волосами и лёгкой сединой на висках, он выглядел так, будто только что вышел из дорогого офиса. На нём было тёмное пальто, чуть влажное от дождя, и в руках — книга, старый томик Ремарка с потрёпанной обложкой. «Можно присесть? Места заняты», — сказал он, улыбнувшись. Мария оглядела полупустой зал, но его взгляд — тёплый, с лёгкой иронией — заставил её кивнуть. «Почему бы нет», — ответила она, сама удивляясь своей смелости.Он заказал чёрный кофе, положил книгу на стол и заговорил. О литературе, о старых фильмах, о том, как город с его суетой крадёт жизнь по кусочкам. Его голос был спокойным, но цепляющим, как мелодия, которую не можешь выбросить из головы. Мария, сама того не ожидая, начала отвечать. Сначала осторожно, потом всё свободнее. Он слушал, не перебивая, кивая в нужных местах, задавая вопросы, от которых она чувствовала себя интересной. Впервые за месяцы она не ощущала себя тенью.Алексей рассказал, что приехал в город по работе, живёт на съёмной квартире. Что за работа — не уточнил, а она не спрашивала. Он был слишком обаятелен, чтобы казаться подозрительным. Через несколько дней они встретились снова, случайно, в том же кафе. Он настоял, чтобы заплатить за её капучино, бросив с улыбкой: «Теперь ты мне должна». Она засмеялась, и этот смех был как глоток воздуха после долгого погружения.Они начали видеться чаще. Алексей звал её на прогулки по центру, где мокрые улицы блестели под фонарями. Он рассказывал о выставке современного искусства, уговаривал сходить: «Ты же любишь всё необычное, я вижу». Мария отнекивалась, но в итоге пошла. Картины были странными, но его комментарии — остроумные, лёгкие — делали вечер живым. Он покупал ей вино, шутил, что она должна ему ещё один кофе. Постепенно он стал появляться в её жизни чаще, как будто заполняя пустоты, которые она не замечала.Через пару недель он впервые пришёл к ней домой. Она готовила ужин, а он, зайдя на кухню, начал помогать — нарезал овощи, будто делал это всю жизнь. «Ты не умеешь чистить картошку», — поддел он, забрав у неё нож. Она фыркнула, но внутри что-то оттаяло. Утром он приготовил завтрак — яичницу с хрустящим беконом, идеальную, как из рекламы. «Ты же не думаешь, что я только кофе пить умею?» — подмигнул он. Мария улыбнулась, не замечая, как он оглядывает её квартиру, задерживаясь взглядом на папке со счетами.Он стал оставаться у неё. Сначала на ночь, потом на выходные. Его вещи — рубашка, зарядка для телефона, пара книг — незаметно оседали в её маленьком мире. Он был идеален: чинил шатающуюся полку, приносил редкие книги, которые находил в букинистических лавках, предлагал фильмы, которые они смотрели, уютно устроившись на диване. «Ты заслуживаешь лучшего, чем эта суета», — говорил он, и его слова звучали как обещание.Однажды, между делом, он протянул ей листок: «Подпиши, это по интернету, я оформил новый тариф». Она, занятая мыслями о работе, черкнула подпись, не вчитываясь. Потом были ещё бумаги — «за ЖКХ», «для банка». Он всегда говорил об этом легко, с улыбкой: «Я же помогаю, чтобы тебе не возиться». Она кивала, доверяя его тёплому голосу. Однажды он обронил, глядя на её кактусы: «Хочешь, оформлю что-нибудь на себя? Счета, например. Чтобы тебе легче было». Она отмахнулась, думая, что он шутит.Алексей был мастером мелочей. Он помнил, какой кофе она любит, знал, как её рассмешить, умел молчать, когда она злилась. Но иногда, когда она засыпала, он вставал, проверял её телефон, листал записную книжку, лежащую на столе. Она не видела, как он фотографировал документы, не слышала его шёпот по телефону в ванной. Она не замечала, как её жизнь, такая хрупкая после Олега, начинает трещать, как лёд под ногами. Алексей был слишком красив, слишком заботлив. И слишком умел брать то, что ему нужно.
Утро началось с телефонного звонка, резкого, как удар. Мария стояла у раковины, сжимая зубную щётку, когда экран телефона загорелся незнакомым номером. Она ответила, ожидая назойливого менеджера или спам. «Мария Сергеевна? — голос был холодным, как больничный кафель. — Это из пригородной больницы. Ваша мать, Елена Викторовна, умерла. Инсульт. Приезжайте оформить документы». Линия оборвалась. Щётка выпала из рук, паста размазалась по краю раковины. Мария смотрела в зеркало, но видела только пустоту. Мать. Её не стало.Они не были близки. Елена всегда держала дистанцию, как будто боялась пустить дочь в свой мир. Разговоры с ней были короткими, рваными, полными недомолвок. «Не лезь туда», — обрывала она вопросы о прошлом, о бабушке, о том, почему в их семье всегда было так холодно. Последний раз они виделись год назад, когда мать приезжала в город. Елена сидела в кафе, глядя в окно, и молчала, пока Мария пыталась заполнить тишину. Теперь этой тишины стало слишком много.Мария написала Алексею: «Мама умерла. Еду в пригород». Он ответил быстро: «Держись. Я с тобой». Она не хотела, чтобы он ехал. Это было слишком личное, слишком тяжёлое. «Я справлюсь», — напечатала она, бросила в сумку пару вещей и выбежала из квартиры, не оглядываясь. Алексей остался в её мире — с его книгами, яичницей, лёгкими шутками. Она думала, что вернётся к нему, к их уюту, к чему-то, что начинало казаться домом.Дорога в пригород тянулась бесконечно. Автобус, старый, с запахом бензина и сырости, вёз её через поля, где трава уже пожухла под осенним дождём. В больнице всё было быстро и бесчувственно. Елену нашли соседи — она лежала на полу своей маленькой квартиры, телефон рядом, но уже не дышала. «Мгновенно», — сказал врач, протягивая бумаги. Мария подписывала, не вчитываясь, кивая на слова о том, что «она не мучилась». Похороны организовал какой-то родственник, которого она не знала. Он появился из ниоткуда, с красным лицом и запахом перегара, и всё уладил: гроб, священник, могила. На кладбище было тихо, только ветер шуршал листвой да священник монотонно читал молитвы. Несколько соседок, в чёрных платках, шептались у ограды. Мария стояла у могилы, глядя, как земля падает на деревянную крышку. Она ждала слёз, но их не было. Только пустота, холодная и липкая, как сырая почва под ногами.Неделя прошла как в тумане. Она ночевала в квартире матери, где всё пахло её духами — резкими, с ноткой полыни. Шкафы были почти пустыми, только старые фотографии и пара писем от бабушки Домны, которые Елена так и не выбросила. Мария не читала их — не было сил. Она звонила Алексею пару раз, но он отвечал коротко: «Держись, скоро увидимся». Она не замечала, как его голос стал чуть холоднее, как сообщения приходили реже. Ей было не до того. Она просто хотела вернуться домой.Екатеринбург встретил её дождём и шумом. Автобус высадил её у вокзала, и она, с сумкой на плече, пошла к своей квартире. Ключ в замке не повернулся. Она попробовала ещё раз, сильнее, но замок не поддавался. Сердце заколотилось. Дверь открылась, и на пороге стоял чужой мужчина в мятой футболке. «Вы кто?» — спросил он, щурясь, как будто она была вором. Мария замерла. «Это моя квартира», — выдавила она, но голос дрожал. Мужчина позвал жену, та выглянула из кухни: «Что там?» Он кивнул на Марию: «Говорит, её квартира». Они смотрели на неё, как на сумасшедшую.Она спустилась к управдому. Тот, пожилой, с вечно недовольным лицом, пожал плечами: «Квартира продана. Документы в порядке». В полиции было ещё хуже. Ей показали договор — её подпись, чёткая, знакомая, на листе, который она подписала, не глядя. «Это за интернет», — вспомнила она голос Алексея, его лёгкую улыбку, когда он протягивал ей ручку по дороге на работу. «Просто подпиши, я всё уладил». Она подписывала, не вчитываясь, доверяя его глазам, его голосу. Теперь её мир — книги, кактусы, плёнка с фотографиями — исчез. Алексей исчез. Его номер был отключён, сообщения не доходили. Она звонила, пока пальцы не задрожали, пока автоответчик не стал её единственным ответом.Мария сидела на скамейке у подъезда, где ещё недавно курила по вечерам, глядя на звёзды. Дождь пропитал её куртку, сумка промокла. Она не плакала — слёзы застряли где-то внутри, как камни. Квартира, её убежище, её жизнь, была вырвана из-под ног. Она не знала, куда идти. Не знала, как это случилось. Только в голове, как далёкий шёпот, всплыли слова из письма бабушки: «Если всё разрушится — возвращайся домой»
Мария сидела на мокрой скамейке у подъезда, сжимая ремешок сумки. Дождь моросил, пропитывая её куртку, но она не двигалась. Город шумел вокруг — машины гудели, прохожие спешили под зонтами, — но для неё всё было как в тумане. Квартира исчезла. Её маленький мир — Алексей, его вкрадчивый голос и теплая улыбка, оказался вором, укравшим не только её дом, но и веру в людей. Она подписала бумаги, не глядя, доверяя его лёгким шуткам. «Просто за интернет», — сказал он, и она, уставшая, поверила. Теперь она осталась ни с чем.Полиция была бесполезна. Сидя на скамейке, она смотрела на асфальт, где лужи отражали неон вывесок, и пыталась понять, как жить дальше. Внутри всё онемело, как после укола ледокаина. Она не плакала — слёзы застряли где-то глубоко, как камни. Холод пробирал до костей, но вставать не хотелось. Куда идти? Что делать?Лена, подруга, встретила её с горячим чаем и сочувствием. «Оставайся, сколько нужно», — сказала она, но её глаза выдавали беспокойство. Их квартира была тесной: муж, маленький сын, игрушки на полу. Мария чувствовала себя чужой, как старый чемодан, который некуда поставить. «Квартиру продали, мошенники», — соврала она, не в силах признаться, что сама подписала свою беду. Лена кивала, не расспрашивая, но Мария видела её взгляды. Через два дня она собрала рюкзак и ушла, бормоча: «Я разберусь». Она не хотела быть обузой.Хостел на окраине города пах сыростью и дешёвым моющим средством. Комната на восемь коек, разделённая тонкими занавесками, гудела чужими голосами. Студенты спорили о вечеринках, гастарбайтеры обсуждали работу, туристы шуршали картами. Мария лежала на скрипучей кровати, глядя на потолок, где паутина дрожала от сквозняка. Её жизнь уместилась в рюкзак: пара свитеров, джинсы, зарядка для телефона. Всё остальное — её книги, кактусы, плед — осталось в квартире, где теперь жили чужие люди, пили кофе из её чашек, спали под её пледом.Дни тянулись, как жвачка. На работе она держала маску: улыбалась клиентам, кивала на собраниях, но внутри всё трещало. Панические атаки накатывали без предупреждения. В метро, среди толпы, грудь сдавливало, воздух становился густым, как смола. Она хваталась за поручень, закрывала глаза, считала до десяти, пока сердце не успокаивалось. Коллеги замечали её бледность, но она отмахивалась: «Устала». Усталость была удобной ложью, скрывающей правду — она разваливалась на куски.Ночи были хуже. Сон приходил рваными обрывками, полными кошмаров. В одном она видела мать. Елена стояла в лесу, босая, в чёрном платье, с мокрыми волосами, будто только что вышла из воды. Её глаза, всегда холодные, теперь горели странным светом. «Не держись за стены, — сказала она, и её голос был как шёпот ветра. — Корни тебя спасут». Мария проснулась в холодном поту, подушка была мокрой от слёз. Она встала, подошла к окну хостела. За стеклом город гудел, равнодушный к её боли. В отражении она видела своё лицо — бледное, с тёмными кругами, как у матери в последние годы. Она не узнавала себя.Утром зеркало в общей ванной, мутное, с пятнами ржавчины, отразило её пустые глаза. Она умылась ледяной водой, но чувство, что она никто, не уходило. Днём она работала, вечером возвращалась в хостел, где чужие голоса заглушали её мысли. Она не звонила Лене — стыд душил сильнее голода. В полицию тоже не звонила — там только разводили руками. Алексей был призраком, укравшим её жизнь и растворившимся в воздухе.Она сидела на кровати, перебирая содержимое рюкзака. Среди вещей нашла старое письмо от бабушки Домны, полученное в подростковом возрасте. Неровный почерк, запах трав, слова, которые тогда казались странными: «Если всё разрушится — возвращайся домой». Она перечитывала их, пока буквы не расплылись перед глазами. Дом. Она не знала, где он. Но в груди шевельнулось что-то тёплое, как далёкий зов. Она сжала письмо, чувствуя, как в пустоте зарождается слабая искра надежды.
Бумага, пожелтевшая от времени, пахла травами и чем-то забытым, как детство. Неровный почерк Домны, острый, как её взгляд в воспоминаниях, выводил слова: «Если всё разрушится — возвращайся домой». Мария перечитывала их снова и снова, пока буквы не начали дрожать перед глазами. Дом. . А Квартира, её убежище, была украдена подписью, поставленной в спешке. Алексей исчез, мать умерла, подруга Лена осталась в другой жизни. Хостел с его скрипящими койками и чужими голосами был не домом, а клеткой. Но письмо, это старое письмо, было ниточкой, тонкой, но тёплой, как луч в темноте.Она порылась в рюкзаке, нашла ещё одно письмо — конверт с адресом: деревня ЛИНЕЙКИНО, улица Лесная, 7. Домна, бабушка, которую мать отрезала от их жизни, когда Марии было тринадцать. «Она с тьмой дружит», — сказала тогда Елена, и её голос был как лёд. Мария не понимала, что это значило, но помнила травяные чаи, которые Домна присылала, и её короткие записки, пахнущие землёй. Теперь, когда город вытолкнул её, как ненужную вещь, эти письма стали единственным, за что можно было уцепиться.Решение пришло утром, когда хостел гудел голосами соседей. Она собрала рюкзак, купила билет на электричку и вышла из города, не оглядываясь. Екатеринбург остался позади — серый, шумный, равнодушный. Электричка, старая, с облупленной краской, везла её через поля и леса. За окном мелькали берёзы, их листья желтели, падая на рельсы. Пассажиры — бабки с корзинами, мужики с запахом перегара — переговаривались, но Мария молчала, глядя в окно. Она не знала, что ждёт её в ЛИНЕЙКИНО, но возвращаться было некуда.Электричка остановилась на крохотной станции, где платформа была просто бетонной полосой. Дальше пришлось идти пешком, пока попутка — ржавый грузовик с молчаливым водителем — не довезла её до деревни. Смердино встретило тишиной. Дома, деревянные, потемневшие от времени, стояли вдоль кривой улицы, будто застывшие в прошлом. Провода свисали с покосившихся столбов, а где-то вдалеке лаяла собака. Воздух пах сырой землёй и хвоей, и Мария, привыкшая к городскому смогу, вдохнула так глубоко, что закружилась голова.Дом Домны нашёлся сразу. Лесная, 7 — низкий, бревенчатый, с покатой крышей и маленькими окнами, за которыми колыхались занавески. Калитка скрипнула, когда Мария толкнула её. Во дворе росла яблоня, усыпанная мелкими плодами, а у крыльца лежала охапка дров. Она постучала, но дверь открылась сама, и на пороге появилась Домна. Высохшая, но крепкая, как старый дуб, она смотрела на Марию острыми глазами, будто видела её насквозь. Седые волосы были заплетены в косу, а на плечах лежал шерстяной платок, пахнущий дымом. «Приехала», — сказала она, и её голос был низким, как шорох листвы. Не вопрос, а утверждение.Мария замерла, не зная, что ответить. «Я… мне некуда больше», — выдавила она. Домна кивнула, шагнула в сторону, пропуская её в дом. Внутри пахло дровами, травами и чем-то тёплым, как хлеб. Печь в углу потрескивала, на столе стояла миска с яблоками, а в углу висело старое зеркало, мутное, с трещиной. Домна посмотрела на неё, прищурившись: «Ты похожа на мать. Только глаза от отца». Мария вздрогнула. «Я не знаю, кто мой отец», — сказала она, и голос её был тише, чем хотела. Домна усмехнулась, но в её улыбке не было тепла. «Вот теперь и узнаешь», — ответила она, повернувшись к печи.Мария стояла в дверях, сжимая рюкзак. Деревня, дом, эта старуха — всё было чужим, но в то же время странно знакомым, как сон, который не можешь вспомнить. Она не знала, что ждёт её здесь, но чувствовала, что назад пути нет. Город отнял всё. ЛИНЕЙКИНО, с его тишиной и запахом земли, было её последним шансом.
Дом Домны был как застывший кусок прошлого. Бревенчатые стены, потемневшие от времени, пахли смолой и дымом. Половицы скрипели под ногами, а маленькие окна пропускали так мало света, что днём в доме царил полумрак. Мария сидела на лавке у печи, сжимая кружку с травяным чаем. Запах полыни и мяты бил в нос, напоминая о письмах, которые бабушка присылала в детстве. Чай был горьким, но тёплым, и она пила его медленно, пытаясь согреться. За окном ЛИНЕЙКИНО дремало под серым небом, только ворона каркала где-то на яблоне.Домна не тратила слов. «Остаёшься — работай», — сказала она наутро после приезда, бросив Марии старый фартук. Мария кивнула, хотя в горле стоял ком. Она не привыкла к такой жизни. В городе её утро начиналось с кофемашины и ленты новостей, а здесь — с дров, которые нужно колоть, и печи, которую нужно топить. Руки, привыкшие к клавиатуре, дрожали, когда она бралась за топор. Домна показывала всё молча: как разжечь огонь, как месить тесто, как чистить картошку, не срезая половины. «Городская», — буркнула она однажды, но в её голосе не было злобы, только констатация.Мария старалась. Она носила воду из колодца, где ледяная струя обжигала пальцы. Кормила кур, которые разбегались от неё, как от чужака. Мела двор, где листья шуршали под веником, как шепот. Домна наблюдала, не хваля, но и не ругая. «Если хочешь жить в земле — стань частью её», — сказала она, вручая Марии корзину для сбора трав. Они ходили к опушке леса, где бабушка учила различать зверобой и ромашку. Мария молчала, чувствуя себя неуклюжей, но в груди что-то оттаивало. Работа, хоть и тяжёлая, заглушала мысли о квартире, об Алексее, о матери.Ночи были другими. Домна уходила, когда солнце садилось. «Дела», — бросала она, надевая платок и беря корзину. Мария не спрашивала, куда, но видела, как старуха шагает к лесу, где тьма сгущалась, как смола. Возвращалась она на рассвете, с мокрыми ногами и новым веником из болотных трав, пахнущих сыростью и чем-то кислым. Мария лежала на печи, где Домна постелила ей старое одеяло, и слушала, как скрипит калитка, как шуршат шаги. Она не спала — городские кошмары сменились деревенской тишиной, но эта тишина была живой, полной звуков: треск дров, шорох ветра, далёкий вой в лесу.Кот был ещё одной странностью. Чёрный, с подпалинами, он спал на печи днём, но в полночь исчезал. Мария замечала, как он проскальзывал в щель под дверью, а возвращался под утро, с лапами в саже, будто лазил по угольям. Она пыталась проследить за ним, но Домна, заметив её любопытство, только прищурилась: «Не лезь, куда не звали». Её голос был как удар, но глаза, острые и тёмные, будто знали больше, чем говорили.Зеркало в коридоре пугало больше всего. Старое, с мутным стеклом и трещиной в углу, оно висело у входа. Мария избегала смотреть в него, но иногда, проходя мимо, ловила краем глаза движение. Не своё отражение — что-то другое, тёмное, как тень, что шевелилась за стеклом. Она моргала, и всё исчезало. «Показалось», — твердила она себе, но сердце колотилось, как в метро, когда накатывала паника. Однажды ночью, когда Домна ушла, Мария подошла к зеркалу, заставляя себя посмотреть. Её лицо было бледным, с тёмными кругами, но за ним, в глубине стекла, мелькнуло что-то ещё — неясное, как дым. Она отвернулась, чувствуя, как холод пробирает до костей.Дни сливались в недели. Мария привыкала к мозолям, к запаху дров, к молчанию Домны. Но странности копились, как листья во дворе. Она замечала, как бабушка шепчет что-то над травами, как её пальцы, сухие и узловатые, плетут веники с ловкостью, которой не объяснишь. Как кот смотрит на неё, будто знает её мысли. Как зеркало, стоит отвернуться, оживает. Она не спрашивала — страх мешался с усталостью, но в груди росло чувство, что этот дом, эта деревня, эта старуха хранят что-то, чего она пока не понимает.
Дни в ЛИНЕЙКИНО текли медленно, как река за деревней. Мария привыкала к ритму: вставать с рассветом, топить печь, носить воду. Домна была строгой, но не злой — её указания звучали как приказы, но в них чувствовалась забота, как в шершавом одеяле, которое колет кожу, но греет. Мария научилась колоть дрова, не порезав руки, и месить тесто, чтобы оно не липло к пальцам. Но странности дома — кот, исчезающий в полночь, зеркало, в котором мелькали тени, — не давали покоя. Она не спрашивала, боясь ответов, но каждый вечер, лёжа на печи, чувствовала, как что-то в этом доме смотрит на неё.Тот день начался как обычно. Домна ушла на рассвете, оставив записку: «Иди к реке, набери воды». Мария взяла вёдра и пошла по тропинке, что вилась через луг. Река была узкой, но быстрой, её вода, тёмная, как кофе, бурлила у камней. Травы вдоль берега пахли сыростью, а воздух был холодным, будто зима уже дышала в затылок. Мария поставила вёдра, глядя, как течение уносит листья. Она не любила реку — её шум напоминал о кошмарах, где мать стояла в воде, глядя на неё пустыми глазами.Она уже собиралась вернуться, когда заметила движение за ивами. Домна стояла у кромки воды, её платок алел, как пятно крови на сером фоне. В руках она держала куклу — грубую, из тряпья, с нитками вместо волос и пуговицами вместо глаз. Мария замерла, сердце заколотилось. Домна что-то шептала, её губы двигались быстро, как в лихорадке. Потом она подняла куклу, посмотрела на неё, словно на живое существо, и бросила в реку. Течение подхватило тряпичное тело, закружило и утащило вглубь. Домна постояла, глядя на воду, затем повернулась — и её глаза встретились с глазами Марии.«Ты что тут делаешь?» — голос Домны был резким, как удар топора. Мария отступила, вёдра звякнули, вода плеснула на сапоги. «Ты велела… воду набрать», — выдавила она, но голос дрожал. Домна шагнула ближе, её лицо было твёрдым, как камень. «Не всё нужно видеть», — сказала она, и в её тоне было что-то, от чего по спине пробежал холод. Мария сглотнула. «Что это было? Эта… кукла?» — слова вырвались сами, хотя она знала, что лучше молчать. Домна прищурилась, её глаза, острые, как иглы, будто резали насквозь. Не ответила она и ушла, оставив Марию у реки.Весь день слова Домны крутились в голове. Мария чистила картошку, мела двор, кормила кур, но перед глазами стояла кукла — её пуговицы-глаза, её тряпичное тело, кружащее в воде. Она пыталась убедить себя, что это просто деревенская причуда, что Домна, может, делала обряд для урожая или ещё что-то безобидное. Но в груди рос ком, как перед панической атакой в метро. Она не спрашивала больше — боялась. Домна вела себя как обычно: плела веники, варила травяной отвар, но её молчание было тяжёлым, как будто она ждала, что Мария сама сделает шаг.Ночью сон пришёл быстро, но был тяжёлым, как болото. Мария видела мать. Елена стояла в лесу, в чёрном венке из веток и трав, её платье было мокрым, как будто она вышла из реки. Её лицо, всегда холодное, теперь было странно живым, глаза горели, как угли. «Ты кровь, что может выбирать, — сказала она, и её голос был как шорох листвы. — Я выбрала страх. Ты выбери силу». Мария хотела ответить, но горло сжало, лес вокруг закружился, и она проснулась, задыхаясь.
Ночь была беззвёздной. Ветер стучал в ставни, как будто кто-то хотел попасть внутрь. Мария лежала на печи и не спала. На душе было тяжело, словно перед бурей. В голове крутились обрывки сна — мать в чёрном венке, Домна у реки с куклой, кот с глазами, будто человеческими. Она чувствовала, что всё это не случайно. Что с того самого дня, как она вошла в этот дом, что-то началось. Что-то древнее, глубокое, шепчущее из-под земли.
Домна сидела у стола, спиной к ней, и что-то тихо бормотала. Перед ней — старый ларец, тёмный, как ночь, весь в выцветших рунах. Он был закрыт. Мария смотрела на него, будто знала: внутри — ответы. Или вопросы.
Ты всё чувствуешь, — произнесла Домна, не оборачиваясь. — Но не спрашиваешь. Боишься?
— Я… не знаю, что мне знать, — выдохнула Мария. — Всё слишком странно.
— Странно для тех, кто не в силе. Ты сильнее, чем думаешь. У тебя в крови то, чего не отменить. Дар не спрашивает. Он ждёт, когда ты откроешься.
Мария медленно подошла. Ларец, будто живой, будто пульсировал. Ей казалось, что он греется в свете лампы, хотя света почти не было. Домна посмотрела на неё, и её глаза были спокойны, но суровы.
— Мать твоя отказалась. Слишком боялась себя. Я не настаивала. Я ждала. Теперь ты. Если не откроешь — забудешь всё. Уедешь. Попробуешь жить, как раньше. Но мир уже сдвинулся. Он не простит забывчивости. Откроешь — впустишь не только силу, но и судьбу. Выбор за тобой.
Мария протянула руки. Сердце било в висках. Она дотронулась до крышки — холодной, шершавой, как кора. Щелчок — и ларец открылся.
Внутри — зеркало, старое, потемневшее, но в нём отражение было искажено. Не просто лицо, а лицо с глазами, светящимися изнутри. Рядом — нож из камня, покрытый знаками, и мешочек с пеплом. Ещё — старая записка, свернутая трубочкой. Мария развернула её. Почерк был родной — матери.
«Если ты читаешь это, значит, я не успела. Значит, ты пошла дальше, чем я. Прости. Я выбрала страх. Ты можешь выбрать силу. Но будь осторожна: сила не прощает слабости. Береги сердце. Оно станет твоим компасом в этом мраке».
Руки задрожали. Домна молчала. В комнате повисло напряжение, как перед грозой. Вдруг кот спрыгнул с печи и, обогнув Марию, сел рядом с ларцом. Его глаза вспыхнули, как две свечи.
— Это всё настоящее? — прошептала Мария. — Это всё… во мне?
— Это всегда было в тебе, — кивнула Домна. — Ты просто вернулась. Теперь ты — мост. Между теми, кто ушёл, и теми, кто ещё придёт.
— Я не знаю, как…
— И не надо. Дар не учат — он вспоминается. Остальное придёт. Сны — уже говорят. Кровь — уже знает. Теперь иди к зеркалу.
Мария подошла к старому зеркалу у стены. То самое, с трещиной. Она встала перед ним, глядя на своё отражение. Лицо — её. Но в глазах был огонь. Не злость. Не страх. Что-то другое. Тихая, древняя сила, которую она не чувствовала раньше.
Позади скрипнули доски. Домна положила руку ей на плечо.
— Время пришло. Сегодня в полночь ты выйдешь к кромке леса. Если лес примет — станешь частью круга. Если отвергнешь — уйдёшь, и больше не вернёшься.
Мария молча кивнула. Она не знала, готова ли. Но знала одно — назад пути не было. Алексей, город, её прежняя жизнь — всё это стало прошлым. А впереди — ночь, лес, и то, что шепчет в её крови.
В полночь она вышла на крыльцо. Луна висела низко, как глаз, следящий за ней. Лес шумел, звал. Кот исчез. Ветер приносил запах дыма и чего-то пряного.
Мария шла по тропинке, как во сне. Ступала босиком — так велела Домна. Под ногами — холодная земля, мокрая листва. Перед ней — туман. За ним — тени.
На поляне — круг. Из трав. Из костей. Из времени. Она вошла в него — и небо содрогнулось. Внутри головы раздался шёпот, хоровой, бесконечный.
«Принята».
Она упала на колени, не чувствуя боли. Лес наклонился к ней. Ветра не было — но листья закружились, как по команде. На небе вспыхнула искра — и тут же погасла.
Домна стояла за пределами круга. Смотрела молча.
— Всё только начинается, — сказала она. — Всё самое главное — впереди.
Мария закрыла глаза.
И почувствовала, как под её ладонью начала пульсировать земля.
.С каждым днём Мария чувствовала, как внутри что-то меняется. Сила больше не пряталась — она жила в каждом вдохе, в каждом взгляде, в каждом сне. Не диктовала, не требовала — просто была. Спокойная, как земля, уверенная, как ветер.
Город больше не звал. Но память ещё держалась. Особенно о нём.
На шестую ночь Мария увидела сон.
Алексей сидел в кафе. Не в том, что было тогда — другое, незнакомое, но почти такое же: мягкий свет, деревянные столы, пар от чашек. За окном — не её город. Не Екатеринбург.
Он снова улыбался — той самой улыбкой, которой однажды растопил её. Напротив — девушка. Молодая, чуть растерянная. Он наклонился ближе, что-то говорил, и она кивала, смущаясь.
Мария видела это как будто со стороны. Как зритель.
Сон был ярким, до деталей. Даже запах кофе будто чувствовался.
И голос в ней произнёс: «Он не остановился. Он такой с каждой.»
Утром она проснулась — холодной, как сталь. Снаружи кричала ворона. Печь потрескивала. Кот дремал.
Она села у окна, завернувшись в платок, и долго смотрела на туман над лесом.
— Мы ещё встретимся, — прошептала она. — Только всё будет по-другому.
И впервые за долгое время — улыбнулась.
Повторюсь автор Денис Владимирович.
Все истории Автора на ютубе!.. https://youtu.be/XewB6AnsuFA