Кыталык: окрыленная тундра

В резервате «Кыталык» на северо-востоке Якутии гнездится более 90 видов птиц со всего мира.
Андрей Журавлев
Как говорится в якутской сказке, однажды птицы, утомившиеся жить в жарких странах, искали себе новое место для гнездования. И нашел его белый журавль — стерх, или по-якутски кыталык. С тех пор слетаются каждую весну в низовья Индигирки разные пернатые из Юго-Восточной Азии и Австралии, из Северной Америки и со Шпицбергена, из Африки и Антарктики. Из иллюминатора бескрайние яно-индигирские просторы напоминают рисовые чеки где-нибудь на юге Китая. И если бы я работал в желтой прессе, а не в журнале, где желтым цветом выделена только рамочка на обложке, то сочинил бы эссе о великой цивилизации гипербореев, за тысячи лет до китайцев растивших рис далеко за Полярным кругом.
Дутыши в полете похожи на монстриков из аниме Хаяо Миядзаки — длинноклювые, большеглазые шарики с короткими крылышками и хвостиками.
На самом деле так выглядит полигональная тундра — совместное произведение ледниковой эпохи и нынешней недолгой оттепели: совершенно круглые озера всех размеров, разделенные бесчисленными клеточками болот, и булгунняхи — удлиненные холмы из многолетнемерзлых отложений, которые благодаря ежегодной череде замерзаний и оттаиваний потихоньку, на первые десятки метров, выпирают вверх. У одного из таких холмов на относительно сухом месте расположилось наше пристанище — старая рыбацкая палатка, укрепленная фанерой и слегами, чтобы ее не унесло первым же порывом ветра. А дует здесь всегда. Относительно сухим это место остается недолго: мерзлота постепенно тает, и спальник, как в могилу, погружается в холодную ложбинку. В предбаннике — огромный ледяной бугор, оставшийся с зимы, более или менее закончившейся здесь несколько недель назад — в конце мая; в самой палатке — небольшая железная печка, которую можно ненадолго растопить с утра и вечером, чтобы вскипятить чайники… Тундра: дрова, которыми служат остатки стойбищ юкагиров, когда-то перегонявших здесь оленей, нужно беречь. Еще в тенте есть застекленное оконце, к которому я вечером по привычке тяну руку, чтобы нащупать выключатель. Но лампочку незаходящего заполярного солнца сейчас, в конце июня, выключить не удается. Зато «режимное» время — самое благоприятное для съемки — у нас круглые сутки. Утро, часов в пять, начинается с хрустального перезвона: ветер гоняет подтаявший лед по озеру, и тот, вжимаясь в берег, образует миниторосы, похожие на обломки хрустальных ваз, рядом с которыми лежат «выпавшие» из них цветы — ярко-желтые калужницы и пурпурные колоски мытника. На ледовый перезвон накладывается нежное гуканье малых лебедей, потом затевают перекличку гагары: на мелодичные вопросы белоклювых в резких тонах отвечают берингийские. Все эти звуки доносятся со стороны озера, где чередой проплывают влюбленные пары птиц. А в ивовом кустарнике на склоне бугра заводит песню многоголосый хор пеночек-весничек, чечеток и пуночек. С громким курлыканьем садится трио малых канадских журавлей, и раздается ритмичное «бу-у, бу-у…» пары дутышей, в полете похожих на монстриков из аниме Хаяо Миядзаки — длинноклювые, большеглазые шарики с короткими крылышками и хвостиками, паровозиком летящие низко над болотом. Наконец слышится топот трясогузки, разгуливающей по тенту в поисках места, где бы пристроить гнездо — у печной трубы или под поперечиной палатки? Этот звуковой ряд в той же последовательности повторяется каждый день: не птицы слетаются к нам, а мы забрались к ним в тундру. Поблизости три поселка: в 200 километрах отсюда на востоке, на юге и на севере… Где север? Этот вопрос начинает интересовать нас через несколько часов ходьбы по болотам в режиме «ну… вам по пояс будет». «С той стороны, где на дереве мох», — ответ не просто бессмысленный, а вопиюще издевательский: мох — везде, а деревья — нигде. Карликовую березу, едва проглядывающую сквозь мхи и лишайники и сейчас едва начавшую разворачивать свои бонсайные листочки, деревом не назовешь. Хотя она наравне с большой белоствольной подругой может служить символом России: пятую часть площади нашей страны занимает тундра с покрытыми карликовой березой кочками — спасительными в бескрайнем океане болот островками, где можно присесть, передохнуть и обсохнуть. Впрочем, не все ли равно, где север: с одной стороны от нас маячит бугор, под которым приютился стационар (палатка с печкой), с другой — еще один, где стоит палатка для временных ночевок и «тефаль» — жестяное ведро с прорезью у днища и решеткой для чайника внутри (иначе воду не вскипятить — ветер), а с третьей — пупырь, рядом с которым нам предстоит оборудовать скрадок. Все видно как на ладони, к тому же весь день светло как днем — не потеряешься. И хотя от точки «один» к точке «три» пройти напрямую не дает озеро, расстояние между ними составляет всего километров семь. Вскоре приходит понимание, что километры здесь какие-то не т. е. Путь в один конец занимает полдня. Расстояние не имеет значения, время в полярный «полдень» — тоже. Альберт Эйнштейн не выдумал единство пространства и времени: в тундре оно существует. Потому что дистанция измеряется в часах, время суток определяется числом шагов, а мы на неделю оказываемся привязанными к двум стрелкам ежедневного маршрута, всегда указывающим на полдевятого: в полдевятого по минутной стрелке вышли, повернули на часовую, прошли по ней туда и обратно, вернулись по минутной в полдевятого. Полдевятого чего? А какая разница… «Не напугни». Это завет орнитологов, бедвочеров и профессиональных фотографов. Спугнешь птиц в период гнездования — они могут бросить гнездо или опоздают с возвращением — голодные в отсутствие леммингов поморники или чайки быстро расклюют и яйца, и птенцов. Вот и приходится ежедневно форсировать болото туда и обратно, чтобы переставить скрадок еще на несколько метров ближе к выбранной паре стерхов, которые по очереди высиживают будущее потомство. Затем отойти на безопасное для птиц расстояние и высчитывать: достаточно ли быстро они возвращаются? (Напоследок к скрадку нужно будет прийти втроем, а покинуть его вдвоем: предполагается, что стерхи считают только до двух, ведь больше двух яиц они не откладывают.) Белые, или сибирские, журавли, они же стерхи, как их когда-то нарек академик Петр Симон Паллас, птицы не просто территориальные — они занимают под гнездовой участок обширное, до пяти-шести квадратных километров, пространство, границы которого строго охраняют. Даже росомаха — грозный тундровый хищник — к ним не суется: не ровен час, получишь внушительным клювом по темечку. А стерхов хранит ресурсный резерват «Кыталык», образованный в 1996 году и занимающий площадь 16 тысяч квадратных километров (один якутский резерват больше всей Черногории). «Кыталык — это не просто резерват, это основное место гнездования последней жизнеспособной популяции стерхов, — рассказывал нам в Якутске Семен Терехов, руководитель дирекции биологических ресурсов и особо охраняемых природных территорий Министерства охраны природы Республики Саха (Якутия). — Здесь гнездится до 700 особей — треть прилетающих в республику птиц этого вида». В западной, обской, популяции дела обстоят намного хуже. По мнению орнитологов, там хорошо если десяток-другой птиц остался: на белых журавлей охотятся в Пакистане и Афганистане, по дороге на зимовку. В Якутии стерх — птица священная, один из символов республики, и во время главного народного праздника Ысыаха девушки в белом исполняют танец журавлей. «Важно, что наша, восточная, популяция охраняется и в Китае, — говорит орнитолог Сергей Слепцов из Института биологических проблем криолитозоны СО РАН. — На месте зимовки — на озере Поянху в среднем течении реки Янцзы, где зимой 2011/2012 года собралось 4,5 тысячи стерхов, и в провинции Гирин, где журавли отдыхают на пролете в тундру, созданы заповедники». Сергей — человек, знающий о птицах тундры все, и непревзойденный следопыт: среди бесчисленных кочек быстро обнаруживает совершенно неприметные гнезда. Благодаря ему становится понятно, куда и на что смотреть. Что касается пары стерхов, к которой мы становимся с каждым днем все ближе, считая и в метрах, и в объеме знаний о них — и с которыми вообще начинаем чувствовать некое родство душ, то глава семейства прописался здесь в 1991 году. Именно тогда он, еще птенцом, был окольцован и с тех пор селится там, где когда-то строили гнезда его родители. Лишь подруга этой весной пожаловала новая. Прежняя, видимо, не выдержала долгого — более 5 тысяч километров — перелета с юго-востока Китая. Хотя гнездовая территория остается прежней — недалеко от приметного, похожего на спину стегозавра, холма, выгнувшегося вдоль протяженной озерной косы, — стерхи каждый год сооружают новое гнездо. Его, несмотря на размеры, трудно заметить даже в упор: искусственная кочка из осоки совершенно неотличима от таких же естественных образований. Уходящая натура. В ясный день, если отвернуться от озера, где застряли остатки потемневших ноздреватых льдин, и представить, что снежные пятна на дальнем бугре — это горные ледники, начинаешь ощущать себя в долине Серенгети. Солнце греет (правда, греться помогают термобелье, тельник, шерстяной свитер и ветровка, не считая прочих поддевок), на горизонте маячат миражи, похожие на зонтичные акации, а до самых миражей раскинулась зеленовато-желтая «саванна», по которой важно расхаживает пара больших белых птиц с длинными красными клювами. Точно так же ходили здесь стерхи десятки тысяч лет назад, может быть, даже прямые предки нашей пары, которые еще в ледниковый период облюбовали это место. Правда, тогда они были не одни: на водопой к озеру направлялись группы мамонтов, возглавляемые своими матриархами с острыми бивнями, тянулись бесчисленные стада бизонов, лошадей, северных оленей, сайгаков, подходили приземистые шерстистые носороги (кости этих зверей сейчас торчат из всех едомных обрывов, а в южной части резервата находится знаменитое Бёрёлёхское «кладбище» мамонтов)… Теперь из всех гигантов мамонтовой фауны в «заполярном Серенгети» можно встретить только белых журавлей (даже о северных оленях напоминают лишь рога, торчащие диковинными грибами из разноцветных моховых кочек). Стерхи самые большие — в прямом смысле слова — пережитки прошлого: до 1,4 метра ростом и до 6,4 килограмма массой (самцы). Надолго ли они здесь — как знать? Таков закон природы: старый вид уходит, приходит новый… И все заметнее в яно-индигирской тундре присутствие малых канадских журавлей, которых и в мире насчитывается в сто раз больше, — вот и сейчас поблизости от нас кружат три молодые птицы. «Канадцы» напрямую не соперничают со стерхами, но их расселению благоприятствует потепление. «Низинные болотистые участки затопляются и превращаются в озера, — рассказал нам в Якутске Андрей Дегтярев, главный специалист дирекции биологических ресурсов. — Так исчезают урочища, пригодные для обитания стерхов». Сейчас с узкого торфяного «поребрика» у озера это можно видеть воочию: там, где вчера сочился тоненький ручеек, из протаявших болот истекает мощный поток. Через несколько дней котловина озера переполнится, и оно начнет расширяться в сторону гнездовья. А большим птицам, чтобы прокормиться и выкормить своего потомка — яиц откладывается два, но оба птенца проклевываются и выживают в редчайших случаях, — требуется обширное пространство. В пищу идет все: насекомые (сейчас в первую очередь крупные, почти как пеночки, шмели и личинки ручейников); земляные черви (по этой части стерхи — непре-взойденные мастера — как увидишь небольшую травяную площадку, всю в отметинах острых клювов, знай: под дерном ползают черви); лемминги; девятииглая колюшка — маленькая, но обильная и очень живучая рыбка, которая умудряется поселиться в каждой западинке с водой; побеги и корни осоки и калужницы; позже придет пора морошки. Еще эти птицы, рассказывает Сергей Слепцов, умеют, расправляя крылья, загонять на мелководье и забивать трехкилограммовых щук. Интересно, что в период зимнего отдыха на юге они преображаются в строгих вегетарианцев — едят только коренья. (А в низовьях Индигирки на рыбу переходят все: и птицы, и люди. Ведь Аллаиховский улус поставляет десятую часть якутской рыбы, и какой: омуль, чир, муксун, ряпушка… — есть из чего выбирать.) Но пора на время оставить нашу пару в покое. Да и ногам нужен отдых… За бугром. Почти сухая, без глубоких провалов, поверхность булгунняха, хоть ровной ее и не назовешь, после низинной тундры кажется почти идеальной асфальтовой площадкой. Есть на ней и совсем ровные участки — это постарались турухтаны. Вот и сейчас штук семь самцов застыли на своем подиуме, но стоит рядом присесть одной — совершенно невзрачной по сравнению с ними — самочке, группа сразу оживает, как кукольный автомат Галантного века, в который бросили талер. В высоком темпе эти кулики топорщат и убирают белые, черные и рыжие жабо и парики, подпрыгивают, выполняя в воздухе антраша со сложенными или расправленными крыльями, и выписывают замысловатые па на земле. В этом действе, длящемся не более полуминуты, не хватает только музыки Нино Роты из «Казановы». Затем все внезапно замирает до следующего поворота головки самки или иного небрежно поданного ею знака… В западном направлении с нашего бугра открывается вид на череду озер. На холодном припае ближайшего из них уже несколько дней сидят морянки — самка и самец: похоже, чайки разорили их гнездо, и грустная утиная семья все никак не смирится с потерей. Словно гидро-самолет, потерявший управление, приводняется белоклювая гагара: с разгона, поднимая тучу брызг, плюхается на брюхо так, что ее опрокидывает на бок, и она едва не переворачивается лапами вверх. Откуда-то из-под склона поднимается стая молодых белолобых гусей из сказки про гадкого утенка: вместе с ними в походном строю летит малый лебедь… По северную сторону гнездится другая пара стерхов. Хотя идти до них раза в два ближе, эти птицы пугливее. Первые дни, чтобы их не беспокоить, приходилось обходить бугор понизу: стерхи видят человека за два-три километра. Теперь журавли привыкли к отдаленным соседям, да и семейные обстоятельства у них изменились: судя по поведению птиц, где-то там в траве ходит невидимый нам птенец, которого оба родителя усердно кормят. А сегодня к ним пожаловал необычный гость — еще один стерх, правда, помоложе, сохранивший рыжеватые перья. Агрессивные обычно, тем более в гнез-довой период, журавли почему-то не изгоняют чужака. Сергей объясняет, что это, вероятно, пришел их прошлогодний птенец. И птицы узнали своего отпрыска… В гостях у стерха. Дорога к стерхам — это угодья всевозможных куликов: плавунчиков, щеголей, бекасовидных веретенников, дутышей, гаршнепов, — ежедневно пробираясь среди гнезд которых, мы запоминаем практически каждую пару. Интересно, а они — нас? Кажется, что да, но впечатление, наверное, обманчивое. Просто, зная, где у птицы гнездо — травяной кулек с четырьмя-пятью плотно уложенными зеленоватыми грушевидными яйцами, — ступаешь осторожнее. Вот они и подпускают ближе…
Стерх, как всегда, встречает заблаговременно, приводнившись метрах в семидесяти на прямые вытянутые вперед длинные красные лапы. Расправив крылья, он долго глиссирует, оставляя за собой два радужных водяных веера. Затем разворачивается и медленно, приноравливаясь к нашей скорости, шествует к гнезду параллельным курсом, точно так же, как и мы, плавно опуская и выдергивая конечности из болота. Минут через десять, видимо решив, что все необходимые формальности соблюдены, он поворачивает наперерез. Кланяется, складывает крылья домиком, как в известной у киношных каратистов позе журавля, тыкает клювом в землю, выдирая дерн, что-то сердито квохчет. Наконец взлетает и делает несколько живописных кругов между голубым небом и голубым, уже совсем оттаявшим озером. Все: демонстрация силы закончена. Пора «пугаться» и уходить…
«Кыталык»: большое гнездо
В мае-июне в ресурсный резерват «Кыталык», расположенный в низовьях рек Хромы и Индигирки на северо-востоке Якутии, на гнездовья слетаются более 90 видов птиц. Одни из них путешествуют из соседней тайги (например, чечётка и белая куропатка). Другие совершают дальние перелеты. Так, бурокрылая ржанка без посадки преодолевает 3,3 тысячи километров с Гавайских островов, а полярная крачка летит, хотя и с остановками, из антарктического Заполярья — почти через полземного шара; отдельные особи за время перелета туда и обратно проделывают свыше 80 тысяч километров. Многие виды (среди них стерх, дутыш, гуменник, свиязь) мигрируют вдоль меридиана — с озерно-болотных угодий Юго-Восточной Азии. На дальнем севере птиц привлекает возможность избавиться от паразитов, меньшее число хищников и обилие кормов — идеальные условия, чтобы вывести птенцов и сменить перьевой покров.