Самарканд

Дмитрий Липатов ЧАСТЬ 6
Кинолента Я, как и основная масса мальчишек, улыбался, входя в кабинет физики и видя на стене портрет Ома. В переводе на таджикский язык получалось совсем не то, что было на картине. ( Ом или ам - в тюркских языках нецензурное название женского полового органа ). Глупо, конечно, но из песни слов не выкинешь. Когда перед просмотром фильма автоматически, со звуком наступающего танка, начинали задвигаться шторы, нам с Нариманом казалось, следом опустится потолок. Стол Валерия Александровича, преподавателя физики и нашего классного руководителя, располагался на возвышении, как трон. На нем находился пульт управления с различными выключателями и лампочками,— все это выглядело как в фильме про Фантомаса. Все-таки кинопроектор не заменить никакими видео. Сама атмосфера кинозала, создавая уют в темном помещении, сближала нас. На кого-то она действовала усыпляюще, кто-то искоса поглядывал на девчонку, которая нравилась, или переписывался, бросая записки. Здесь можно было рассказать старый несмешной анекдот и посмеяться, в полглаза и в пол-уха следя за происходящим на экране. В «цитадели» физики кинопроектор органично вписывался в общую физическую атмосферу. Сделан он был на самаркандском заводе КИНАП, о чем вещал медный шильдик. Ходили как-то вокруг этого завода с пацанами. Забор огромный, сверху колючая проволока, не хватало только вышек и собак. Из увиденного запомнилась серая проходная и валявшийся рядом с ней здоровенный баклажан, на который какой-то юморист натянул презерватив. Как этот натюрморт был связан с заводом, мы только догадывались. Видимо, уже тогда администрация предприятия боролась нетрадиционными методами с нерадивыми сотрудниками. Может, из-за них пленка на кинопроекторе иногда слетала с катушек, и нам приходилось имитировать свист, подгоняя «сапожника» к быстрому реагированию. Валерий Александрович снисходительно терпел всех. Нас с Нариманом, вечно смеявшихся. Девчонок, сидевших за нами, и отвечавших на любой вопрос: «Я не готова». Сервера, дублирующего девочек тоненьким голоском: «Я не готова». Лагутина Санька, пойманного на хлопке в конце рабочего дня с пустым фартуком и совравшего: «У нас там горы курака», а потом, при раскрывшемся вранье, Валерий Александрович, злой, как никогда, спрашивал у него: «Идиотина, где твой курак?». Когда на хлопке, Валерий Александрович зашел в нашу комнату перед сном для своих нравоучений, нам, чтобы спокойно заснуть, пришлось выпроводить его безобразным образом: естественными звучными последствиями горохового супа, поданного на ужин. Со словами «Ну вы даете!» он ушел. Продолжая куражиться после его ухода, Камиль сжег свои спортивные трико, тужась и поджигая «последствия». Мне он иногда делал поблажки, зная, что занимаюсь радиолюбительством. Правда, он не ведал, что все радиодетали на электрических схемах, которые я паял, находил на помойке. Разделение труда на улице было четким: кто-то с помойки питался, кто-то радиолы тащил. Наши интересы во дворе не пересекались. Иногда радиодетали приносил отец с работы. Редко, но приходилось покупать их в магазине рядом с кинотеатром «Шарк Юлдузи». Однажды в этом магазине я впервые увидел видеомагнитофон. Огромного размера черная коробка, с лифтом для кассеты, чем-то напоминавшая бобинный аудиомагнитофон; стоил он немереных денег. Валерий Александрович мужик был видный. Хоть и иронизировали в школе над его единственной рубашкой и туфлями, выглядел он всегда на «отлично». Чистенький, опрятненький, выглаженный и выбритый. Рубашка, даже в жару была застегнута до последней пуговицы. Он сводил с ума не только Орлову, курившую с ним в его кабинтете на переменах, но и девчонок из старших классов. Парковая зона После восьмого класса, на летних каникулах, дабы я не слонялся без дела, отец оплатил мне трехмесячные курсы радиотелемастеров в местном ДОСААФе. Занятия проходили по вечерам, за исключением субботы, поэтому слоняться меньше я не стал. Доезжая до остановки «Багишамал», шел мимо дорожного кольца, через улицу Гагарина и спускался в небольшую низину. Парковая зона с красивыми скамейками и детской площадкой, превратившая овраг в прохладный оазис, манила к себе по выходным, разные слои населения. Если учесть, что поливали и убирали чудо-оазис два старых и матерых бывших зэка, то и контингент был соответствующий. Часто вместо лекций слушал их рассказы. Живописно стояло здание ДОСААФа. Снизу оно казалось небоскребом. Видел открытку с вечерним видом заведения. Неоновые лучи, исходившие из рекламного слогана «Партия КПСС – оплот Мира», установленного на крыше, освещали часть небосвода, приглашая горожан посмотреть на свое ослепительное величие. Проезжая мимо комплекса не мог оценить по достоинству всю его красоту. Когда впервые встал на верхней ступеньке лестницы, ведущей вниз, обалдел, насколько яркая и красочная картина открывалась подо мной. Весь парк, казалось, умещался на ладони. Аккуратные асфальтовые дорожки, ночные фонари, скамейки, деревья и кусты выглядели сказочными. Орлом, укрывавшим крыльями свое гнездо, возвышалось над игрушечным городком строение добровольного общества. Когда взгляд остановился на самолете с серебристыми крыльями, забыл, зачем явился. Привыкнув впоследствии к контингенту и пейзажу, первое, что пришло мне в голову,— Экзюпери. Из-за поломки самолета, Антуан произвел вынужденную посадку в моем сказочном городке. С ним не было ни механика, ни пассажиров. Он решил починить самолет сам. В первый вечер Экзюпери уснул перед самолетом. Вообразите же его удивление, когда на рассвете его разбудил чей-то голос: «Х*ли разлегся?». «А?» — спросил ас. «Х** на»,— ответил голос. «В смысле, чо?» — не понял Антуан. «Хр*н через плечо и в ухо, для проверки слуха»,— продолжил голос. Летчик помнил текст «Маленького принца», подумал, что он что-то не расслышал: «Что, барашка нарисовать?» — «Я те, бл*, щас нарисую»,— послышалось в ответ. Пилот вскочил, точно под ним грянул гром, протер глаза и увидел двух старых пида*асов, исколотых с головы до ног. Так появился в ДОСААФе новый преподаватель радиотелеграфной азбуки Морзе. Если серьезно, то самолет был небольшой, мест на сорок; невозможно было пройти мимо и не залезть в него. Отсутствие отхожих мест сказалось на внутреннем облике воздушного судна. Но кабина была, видимо, святым местом. По крайней мере, неудобным и поэтому не «заминированным». Судя по вывернутости приборов, каждый входящий старался вынести что-нибудь из салона на память. Охрана летательного аппарата лежала не плечах старых уркаганов, но в их понятиях функциям надсмотра места не находилось. Им было западло, поэтому всем начинающим вандалам загорелся зеленый свет: тащите, что хотите. Иногда я поднимался в кабинет, и записывал лекции. Прислушиваясь к речи преподавателя, ловил себя на философских мыслях. Один из главных вопросов, который он задавал чаще всего: «Вот электрический ток,— водя указкой по схеме лампового телевизора,— идет отсюда и вот сюда, зачем?». Действительно, думал я, зачем? Меня, например, на уроки батяня загнал, а его? Кто его гонит туда? У него родителей нет. Развивая эту тему, приходил к мысли о бренности существования и электрического тока. Это потом уже читал о подтверждении теории у Вернадского и Гумилева. Пока, собрав денег на выпускной экзамен, переживал перед его сдачей. Левее учебного сооружения находился заправочный пункт для поливальных машин города. Однажды, сидел во дворе своего дома, окруженный делегацией армян, приехавших к Рубику. Слушал рассказ Уткура на узбекском языке о его родном городке в Пайарыкском районе. Периодически я ему поддакивал на русском, и он меня, как и я его, понимал. Армяне смотрели на меня, как завороженные. Попросили пересказать содержание рассказа. Все, о чем вещал товарищ, сводилось к поливальным машинам. Размеры городов у него измерялись количеством поливалок. В его городе, например, их было всего две. Это был трогательный рассказ человека, лицо которого внушало страх людям, не знавшим его. За тяжелым, немигающим взглядом, лысой головой и надорванным ухом скрывалась ранимая душа молодого человека. Он даже пересказывал душещипательные истории друзьям нашим четвероногим перед тем, как сделать из них хе. Молокозавод Что мы только не делали, чтобы казаться старше, чем есть. Самый простой способ — это открыть холодильник дома и, пока никто не видит, глотнуть из початой отцом бутылки водки. Выпить чуток, для запаха, и на улицу, дышать на всех, с кем здороваешься. Казалось, вот чуть-чуть — и ты взрослый, а там первая ходка, и ты авторитет в сидящем возле твоего дома кругу. Стараясь ускорить этот процесс, делали наколки. Миша или Вася — понятно. Когда принялись колоть на фалангах имя Абдул, на третьей букве поняли, пальцев всего четыре, а кололи, начиная с указательного. Главные спецы по накалыванию временно отсутствовали, повышая квалификацию где-то на этапе. Замотав швейную иголку ниткой, вроде ограничителя, кололи не вбок под кожу, а вглубь, чуть не до кости. Годами позже, выводили их с рук. Летели в прошлое русалки, кресты, могилы, имена. За домами № 37 и 33 по улице Икрамова протекал широкий арык, заросший по берегам растительностью так, что казалось, это небольшая речка с неприятным запахом. Арык, по легенде, прорыли в восемнадцатом веке иранцы, большая часть которых попала в Самарканд насильственно. Эти земли в то время были безводной степью. Иранцы в течение трех лет рыли канал, связывающий Даргом с Панджабом. Отсюда по пяти арыкам вода растекалась далее, помогая выжить человеку. Переходили арык по большой трубе, пересекавшей канал несколько раз. На другой стороне арыка — кишлак. Границей между кишлаком и нашими домами являлось железнодорожное полотно. Из-за кустов велась партизанская борьба с проезжающим по рельсам тепловозом. После первых разрывов патронов под колесной парой махины машинист тепловоза, остановившись и высказав в «зеленку» все, что думал о нашем районе, бросал в кусты пустую бутылку и уезжал. Чтобы ускорить процесс отъезда поезда, приходилось идти на хитрость и визжать, как резанным, после его «точного» броска «гранатой». Цепляясь за уходящий состав, доезжали до молокозавода. Там, перелезая через забор, мы воровали пустые молочные бутылки. Проблема возникала только при перебросе стеклотары через забор. Бутылочный череззаборный бой был меньше, чем государственный при перевозке. Перейдя через дорогу, сдавали «стекло» в магазине возле конечной остановки микрорайона. Там стояли друг за другом продуктовый, хозяйственный и библиотека с книжным магазином, за ними средняя школа № 50. Близость предприятия по розливу молока заставляла продавцов быть внимательными. Бутылка с завода была темно-синего цвета а не белого, как у граждан. Лафа быстро закончилась, рядом с кассиром и огромной коробкой со спичками для сдачи, теперь стоял мент. На фоне мелочных передряг с бутылками всплыла нашумевшая история «грудастой» женщины с ночной смены. Ее застали купающейся ночью в цистерне с молоком. «Понятно, что вода у нас в районе подается только утром и вечером,— говорил бригадир.— Но люди жалуются на то, что в продукте, разлитом в нашу смену, появляются волосы, совсем не похожие на коровьи». Работница, плача, объясняла это простой житейской истиной. Мол, замуж хочу, а грудь маленькая. На базаре сказали, в молоке надо купаться, вот и полезла сдуру. Теперь в ночную смену ходили только женатые мужчины. Мало ли чего холостому надо увеличить. Напротив молокозавода, находился культурный центр нашего микрорайона — театр АПЧХИ, будто чихая, произносили мы театр имени А. П. Чехова. Перед театром располагался фонтан с бассейном. Вокруг фонари, пара скамеек и постоянно дефилирующий по вечерам народ. Судя по названиям спектаклей, репертуар был как на русском, так и на узбекском впечатляющий. Слышал, что на таджикском тоже ставили постановки. В зрительный зал попал один раз, когда билетерша отлучилась. Забежали толпой, шедшей с вечерней школы и, оторопели. Кресла высокие, бархатом красным обшиты, рублей на сто пятьдесят, одного материала: вокруг чисто, богатенько. Судя по фуражке, длинной шинели и острой бородке, на сцене выступал Железный Феликс. Мне повезло, из всех друзей Дзержинского угадал только я. Если бы в мизансцене участвовал Ильич быть скандалу. В одно мгновение начались бы приколы, громкие выкрики любимого лозунга Хайбиша «Лечиться, лечиться и еще раз лечиться». Выгнали нас потихонечку, без шума. Беня, высокий худой парень из культурной еврейской семьи, комплексовал на фоне социалистического бескультурья в его адрес. После вечерней разборки в школе № 14 интонацию по отношению к нему многим пришлось изменить. В школу пришли как обычно к последнему уроку, встретить учеников и пойти восвояси. Оказавшись у дверей школы, не могли не заметить толпу народа на спортплощадке, напряженно стоящую, а не сидящую на корточках. Взрослые пацаны что-то «перетирали» меж собой. Слышался симбиоз двух языков вперемежку с матом, типа: «Ксибьет багом — через Даргом». Внезапно подъехавшая «классика» заставила весь ждущий народ притихнуть. Из жигулей вышли два невысоких парня. Беня, толкнув меня в бок, сказал, что это его двоюродные братья. Они подошли к группе, встали так, чтобы их нельзя было окружить, и спокойно принялись объяснять что-то на таджикском с небольшим еврейским говором в нос. Их глаза в темноте сверкали молниями. Объясняясь с присутствующими, они не дергались, не дрожали голосом. Как две кобры, гипнотизировали и успокаивали толпу. Всякое видел, но чтобы два еврея за десять минут осадили интернациональную «бригаду» в восемь человек — это заслуживало уважения. Троллейбус Проезжая недавно мимо стоявшего у обочины троллейбуса, обратил внимание на вышедшую из него агрессивно настроенную толпу и праздно ковырявшегося в носу водителя троллейбуса. Понял, у него произошел обрыв, но рядом, в метре от его линии, проходила другая, по которой тоже мчались троллейбусы. Вспомнил с улыбкой случай в Самарканде. Не доезжая перекрестка Советской и Фрунзе, недалеко от бани, оборвался один из проводов высоковольтной линии, по которой двигался из центра в сторону микрорайона наш троллейбус. Остановились напротив летнего кинотеатра «Улугбек», до бани не доехали метров сто. Ну все, думаем, приехали, только за проезд заплатили. Водила вышел в салон, посмотрел по-хозяйски и говорит: «Встали и на улицу». Мы, как послушное стадо, выходим. Он: «Вы восьмером толкаете мою телегу под ж*пу, а ты,— показывая в сторону старика с клюшкой,— стоишь и держишь клюкой своей сзади весь проезжающий народ. Видел, как гаишники палкой машут?». Старикан закивал головой и встал с распростертыми руками за троллейбусом, ну прям Хоттабыч. Никто сразу-то и не понял, что этот Архимед замыслил. Мы «телегу» толкаем на встречку, ставя ее поперек дороги. Он цепляет почти у остановки свои «рога» за провода встречных троллейбусов. Заводит «рогатого» и кричит: «Щас разгонюсь, потом рога скидывайте и держите, пока не доеду до остановки, которая напротив бани». Обрадовал, я думал, до дому бежать будем, держась за грязные веревки, привязанные к его «рогам». За нами образовалась небольшая пробка, но водители вели себя прилично. Он разгоняется почти по встречке, мы, держась за грязную веревку, рысцой за ним, добегаем до перекрестка и тянем за «рога». Троллейбус по инерции, под горку доехал до остановки, благо метров пятьдесят было, и остановился. Шофер вышел, поблагодарил народ. «Рога» пристегнул, закинул веревки в форточку салона, чуть не «убив» какую-то тетку, сидевшую у окна. Залез в кабину и деду, который с клюшкой, в матюгальник сказал: «Рахмат, ака-джон, следующий раз палку свою раскрась, как зебру,— и на манер столичного транспорта, что было не принято, продолжил: — Осторожно, двери закрываются! — по-гагарински улыбнулся и, махнув рукой, добавил: — Поехали, в натуре». Танцы в СВВАКУ (Самаркандское Высшее Военное Автомобильное Командное Училище). После окончания школы поступил в Томске в ТИАСУР и, проучившись два семестра, на каникулах приехал в Самарканд. Город встретил меня жарой и запахом горелых листьев. За год моего отсутствия ничего не изменилось. Ильич на площади перед вокзалом все также указывал дорогу к моему дому, нищий у ларька с чебуреками просил милостыню, у аппаратов с газводой не было стаканов. Добравшись до своего жилища, убедился, что нет холодной воды и, решил не тянуть с праздником. Приняв с соседями на грудь, приятно удивился, что кто-то из парней и девчонок едет на танцы в СВВАКУ. Решил отправиться с ними. Как каждый солдат мечтал стать генералом, так и каждая девчонка в Самарканде грезила выйти замуж за курсанта СВВАКУ. Курсантам же, дабы получить нормальное распределение после окончания училища, необходимо было к дембелю жениться. Совмещая приятное с полезным, танцы в последние месяцы перед окончанием училища проходили в особенно жаркой атмосфере. К сожалению, на танцы не попали, нам и без них было хорошо. Поговорив через прутья высокого забора с дежурным, поняли, толков не будет, и Тимура я уже сегодня не увижу. Кровь с «Чашмой» и водкой не давала успокоиться. Пришлось вспомнить молодость и перелезть через высокую ограду в стороне от КПП. Оказавшись на территории военного училища, наугад вышел к казарме, рядом с которой стояли воины. Трещали цикады, неподалеку журчала вода, тускло горели фонари: училище готовилось к отбою. Поздоровавшись и поняв мою ситуацию, один из бойцов вызвался помочь. Через пять минут появился виновник вторжения. Обнялись. За год с небольшим товарищ поправился и возмужал. Военная жизнь дисциплинирует и старит. После осмотра армейского быта, мы с Тимуром вышли из казармы и приятно удивились. На выходе меня ожидал наряд с дежурным по училищу. Хорошо все-таки, когда порядок: встретили, проводили. Всегда мечтал с эскортом пройтись под восторженными взглядами серьезных парней. К тому времени хмель улетучился, оставив меня один на один со своим братом — перегаром. И вот мы с ним вдвоем, ищем в темной камере, обо что зажечь спичку. Коробок спичек с сигаретами отобрали, но за воротником рубашки у меня всегда находилась пара спичек, вставленная в разрез шва. Пока шарил в темноте рядом с собой, вспомнил иранца Уктама, с которым познакомились перед институтом. Он пришел с дембеля и на следующий день вечером травил байки про армию. Решил проверить рассказы в действии. Подошел к двери, постучал, чтобы караульный обратил на меня внимание, крикнул: «Дневальный!». Он попался и ответил: «Чо?». «Тащи станок е*альный»,— с чувством облегчения, что не врал иранец, сказал я. После тирады матных слов и небольшой паузы, видимо, обдумывая импровизацию, он добавил: «Щас дежурный придет, он тебя без станка вы*бет». Служил Уктам в Грузии и, впервые услышав песню, исполняемую ВИА «Ореро», хотел ее нам спеть. Взял у меня гитару. Я ее как от сердца оторвал. В то время только я обладал в нашем дворе двенадцатиструнной гитарой. Сделал ее из шестиструнной: клеил, кохал, лелеял, а он хвать ее из рук, как бутылку. Думаю, ладно, пусть лабает. Взял он ее в руки, перевернул грифом в ноги и как начал х*ячить по деке, как по барабану, в такт мелодии со словами: «Гляжусь в тебя, как в зеркало, до головокружения...». У меня сердечный приступ. «Вот сука»,— предупредил бы, что играть не умеет. Тем временем, стараясь зажечь в камере спичку, наткнулся на кусок бутылочного стекла и, когда поднес его к глазам, понял, что порезался. Вот тебе и камера. Шнурки не отобрали, стекло валяется, осталось на «жмурика» в темноте наткнуться. Двери «губы» с шумом распахнулись, и взору дежурного открылась нелицеприятная картина. «Что с рукой?» — хмуро спросил капитан. Что-то я наблатыканное ответил, но ему было не до шуток. Подвели меня караульные под белы рученьки к выходу из училища, а там УАЗик ментовский. Хотел крикнуть напоследок: «Свободу Луису Корвалану!» — увидел ментов заспанных, подумал, в обезьяннике припомнят, и промолчал. Везли меня на заднем сидении. Оба сержанты: один за рулем, другой со мной сзади. Ехали молча. Вспомнил такой же УАЗик горных спасателей, на котором из Самарканда вшестером ехали на Фанские горы. Артур и я устроились за задним сидением там, где в ментовском «бобике» располагаются задержанные. В районе остановки «Мархабо», за рестораном и театром, в квартире на первом этаже четырехэтажного дома находилась контора горных спасателей. Пришли однажды и попросились в горы. Обстановка в однокомнатной квартире, как после пьянки десяти холостяков. Разное снаряжение на полу вповалку, фотки с горными пейзажами по стенам, лодки надувные, ботинки связками, пустые бутылки — всего не упомнишь. Совершенно незнакомые люди дали нам рюкзаки, ботинки, еды, поинтересовались для порядка, знают ли родители, и через пару дней в дорогу. Заявление от родителей пришлось, правда, написать. Выехали рано утром по маршруту Самарканд — Пенджикент — Гусар — Шинг, дальше не помню. Горные вершины Чимтарга, Бодхона, Большая Ганза, Малая Ганза, Маргузорские и Алаудинские озера — это лишь малая толика того, что мы не увидели. Нас бросили где-то в перевалочном палаточном лагере с рюкзаком тушенки и примусом. Был еще сторож, вечно с бодуна, но он не в счет, несъедобный. На второй день закончились сигареты, бычки вдоль дороги собрали уже до нас. На четвертый день, одичавшие, мы рыскали по дороге: семь километров в одну сторону и семь — в другую. Ни одной машины, не то, что кишлака. Пару раз самостоятельно поднимались в горы, в пределах видимости лагеря. На вопросы: «Когда придет группа?» или «Где север?» — сторож отвечал одинаково: «**** его знает». Нашли горное озеро, ну как не искупаться? Тысячи острых иголок пронзили мое тело. Еще пару секунд — и меня бы ломом пришлось разгибать. На наш крик от соприкосновения с хрустально чистой и ужасно холодной водой через несколько секунд откликнулось какое-то животное далеко в горах. Долго гадали какое, но, оглядев себя, пришли к выводу: скорее всего козел. Причем весь наш восторг, вылетая из воды, не договариваясь, выразили примерно одними и теми же словами. Золото не нашли, но обнаружили, как нам показалось, мумие. Пробовали его даже курить — не понравилось, птичий помет, он и в Фанских горах помет. Через пять дней приехал УАЗик и довез нас до кишлака, разрушенного селем, сошедшим недавно с гор. Впервые увидел его последствия: широкую дорогу сквозь кишлак, проложенную как будто асфальтоукладочным катком. Оттуда на перекладных добрались до Самарканда... Оставив за собой в половине третьего ночи СВВАКУ, мы подъехали к «Повороту». Свернули налево по улице Октябрьской к вокзалу. Метров через восемьсот, вот оно, «луч света» — второе отделение. На бетонном полу, застеленном газетами, лежало три тела: два алкаша и мужик в костюме при галстуке. Рядом с клеткой стоял, как всегда, алюминиевый чайник с водой. Потом, уже сравнивая обезьянники других городов, понял, этот — самый гуманный.