«Детей отдали голыми, переодели их и увезли.

Младший ни разу не оглянулся» – усыновить четверых и научиться любить
ГАЛИНА АЛЕКСЕЕВА | 2 СЕНТЯБРЯ 2018 Г
Трудное счастье усыновления, 2. Правильные и неправильные мотивы.
«Только не падай со стула. Их там трое»
У меня пятеро детей. 10 лет назад был только один, старший. Ему исполнилось 14, когда муж предложил мне: «Давай возьмем ребенка из детского дома». Я была не против. Мой муж очень любит детей, у него врожденный дар с ними дурачиться, играть, придумывать смешные сказки. По состоянию здоровья рожать я не могла – первая беременность и роды были чудом.
Мы сдали все анализы, собрали документы и отнесли в опеку. Я много работала, и однажды, находясь в командировке, получила от мужа сообщение: «Зайди в почту, я тебе кое-что отправил». По ссылке в почте на меня смотрела девочка лет четырех, с ямочками на щеках. «Она похожа на тебя», – написал мне муж.
– Забираем, – легкомысленно ответила я.
Через день он позвонил: «Только не падай со стула. Их там трое». Я, конечно, сразу сказала «нет». В отличие от мужа, я кое-что читала о приемных детях и понимала, что мы эмоционально не потянем. Но он уговаривал: «Давай просто съездим, посмотрим. Ну это же ни к чему не обязывает». Кажется, он и сам в это верил. И мы поехали. Дорога на машине заняла 12 часов, я кое-что рассказала ему из прочитанного о проблемах приемных детей, а он отвечал, что главное – дать ребенку семью, а все остальное само пройдет.
В детском доме нас ждали. Детей выводили по одному, как на смотр. Они робко садились на стульчик рядом и молча смотрели в пол. А когда вывели младшую, она встала напротив меня, взяла палец в рот и застыла, глядя на мои ноги. Я посмотрела вниз и увидела красный педикюр. Воспитатели в этом детском доме были пожилыми, и педикюр не носили. Попытки разговорить Таню были безуспешными, она так и не сдвинулась с места, зато ее брат и сестра быстро освоились и стали играть привезенными игрушками.
В ту ночь мы решили остаться в городе, чтобы приехать к детям еще раз. Я не знала, что решить. Было страшно, но и очень жаль детей. Я чувствовала себя предателем от одной только мысли, что надо отказываться и уезжать. Муж на меня не давил, но я чувствовала, что он свое решение уже принял еще до поездки, и окончательное – за мной.
Утром следующего дня мы подъехали к детскому дому. На убогих деревянных скамеечках во дворе сидели в ряд дети. Вдруг один из них вскочил и бросился через двор в нашу сторону с воплями: «Это ко мне! Это за мной!» Это был Павлик. А когда к нам на улицу вывели девочек, младшая подошла прямо ко мне и громко сказала: «Мама». Это была Таня. Решение пришло в ту же минуту.
Нам назначили дату судебного заседания, и мы уехали домой. Дома нас ждал сын-подросток, у которого было много проблем: он прогуливал уроки, врал, курил, иногда приходил домой очень поздно. Пару раз мы его забирали из полиции, потому что его задержали после 22 часов на улице. Однажды избитого, с фиолетовым фингалом в пол-лица, отвезли в травмпункт.
– Понимаешь, – сказали мы ему, – у этих детей никого нет. Они живут всю свою жизнь в детском доме.
– Так давайте их заберем, – ответил сын.
– Но если мы привезем их сюда, им понадобится очень много нашего времени, – сказали мы. – Мы уже не сможем ездить отдыхать за границу. И еще дома будет шумно. И мы не знаем, сможем ли оплатить тебе институт, хотя постараемся, конечно.
– Мама, это такая ерунда, – сказал сын. – А они уже разговаривают? Я буду им сказки читать. – Читать он уже тогда любил, это и помогло ему впоследствии.
Мы пошли к священнику в наш приходской храм, и он дал нам очень короткое напутствие: «Главное – чтобы все было с любовью».
В суде к нашему делу отнеслись серьезно: выяснили размер наших зарплат, наличие недвижимости, дачи и автомобилей, а потом попросили нас выйти из зала и задали вопросы сыну. Решение было положительным.
Через 10 дней мы вернулись в этот детский дом с двумя пакетами детского белья, одежды и обуви. Детей нам отдали голыми, мы переодели их и увезли. Младший сын ни разу не оглянулся назад.
Мама обещала забрать его, и он ждал полтора года
Трудности начались уже в дороге. 4-летний Павлик стал капризничать и требовать то пить, то есть, то в туалет, то подышать. Мы останавливались каждые 20 минут. В какой-то момент до меня дошло, что он нас «прогибает» – проверяет нашу реакцию и насколько можно нами управлять.
«Так, все, – сказал муж. – Сейчас останавливаемся в туалет, попить и поесть, а следующая остановка через час. Вот тебе часы, засекай». Сыну это не понравилось, он хныкал всю дорогу, ругался, дулся, но мы останавливались только в назначенное время. С тех пор наши с ним отношения так и строятся – он проверяет нас на прочность, мы гнемся, но не ломаемся.
Дома, переступив порог нашего длинного коридора, они испугались – как я поняла потом, коридоров они вообще боялись, потому что в детдоме ночью их выставляли в коридор в наказание. Но страх быстро прошел. 2-летняя Таня первым делом подошла к большому зеркалу в коридоре и застыла. Она простояла перед ним минут 15, пока я не унесла ее умываться. В детском доме нет зеркал, мне никогда не приходило в голову, что зеркала там считаются опасными. К этому зеркалу она привыкала пару месяцев, надолго перед ним застывая и разглядывая себя.
Я взяла отпуск за свой счет и все лето сидела с ними дома. Мы много гуляли, читали, я спела им весь свой песенный репертуар. Первый шок случился на первой неделе. Было около полуночи, я вышла в магазин, расположенный в нашем доме, муж был в бассейне, дети спали. Меня не было минут 15, дверь я заперла ключом. Возвращаюсь – входная дверь открыта нараспашку, а старшая дочь, Саша, сидит в коридоре и плачет. Я бросилась к ней, она захлебывается: «Я думала, ты нас бросила!»
Это было 10 лет назад, школ приемных родителей тогда еще не было. Я почти ничего не знала о таких детях. Но с каждым днем завеса приподнималась, и на меня смотрело черное, страшное прошлое моих детей.
Саша боялась темноты и закрытых дверей. Когда-то в детдоме ее заперли на всю ночь в туалете – за какую-то провинность. Я купила ночник, и свет горел в детской всю ночь. Она не понимала, что подъезд – это общее пространство, а квартира – наше личное. Для нее это все было общее, поэтому входная дверь все время была распахнутой. Ушло три месяца, чтобы она поняла, что дверь нужно закрывать.
По ночам я находила их на кухне – вся троица сидела на полу перед шкафом, поедая сахар из пачки. Они сметали все, что было на столе и в холодильнике. Они не могли наесться.
Они заедали свою боль, одиночество, страх. Саша до сих пор ест все без разбора, когда нервничает. Со здоровьем у них тоже не все было в порядке. У детей были черные, гнилые зубы-пеньки, воспаленные десны, и мы полгода возили их по врачам. Они часто болели, простужались, подолгу кашляли.
Но я тогда еще не знала, что самая страшная их болезнь спрятана глубоко, и лечить ее придется всю жизнь. Они никому не верили. Павлик в первый же день сказал, что если его кровная мать за ним приедет, то он в нее плюнет. Я спросила, почему, он сказал: «Она плохая». Спустя годы выяснилось, что она обещала забрать его из детского дома, и он ее ждал полтора года.
Рисовала черным кровных родителей и черкала по ним карандашом
Саша просыпалась ночью с криками. Ей все время снился лабиринт и человек с топором, который должен отрубить ей голову. Психолог сказал нам, что ребенок, скорее всего, был свидетелем какого-то насилия. Она и сейчас может проснуться среди ночи и долго сидеть в кровати, а наутро ничего не помнит.
Именно с ней мы впервые пошли к психологу, потому что ее поведение беспокоило меня больше всего. Специалист попался хороший, Саша занималась с ним год. Почти год она рисовала черными красками своих кровных родителей и черкала по ним карандашом изо всех сил, до дыр на бумаге. «Я их ненавижу!» – сказала она мне однажды.
Таня родилась уже в другом городе, мать привезла ее домой и снова оставила на родню, уехав на долгое время. В это время к ним домой и пришла опека. В доме не было еды, пустые бутылки стояли повсюду, дети набросились на сумку гостьи и мгновенно ее распотрошили – в поисках еды. В течение месяца эта сотрудница опеки ходила к ним почти каждый день.
Она оказалась сердечной женщиной, приносила детям пирожки, яблоки, хлеб. Но это не помогло, дети были голодными, дикими и, в общем, никому не нужными. Их забрали по акту, а в детдоме, в карантине, выяснилось, что у Саши начальная форма туберкулеза. У Павлика рахит и цинга, только Тане повезло, ее болезни нищеты не коснулись – но ей и было-то всего 8 месяцев.
Думая об этой семье, я понимаю, что это как раз тот случай, когда «среда заела». И я старалась объяснить дочери, что ее кровные мать с отцом не очень-то и виноваты.
То же самое делал психолог. Вероятно, это и помогло – Саша их простила. В ее рисунках стали появляться живые яркие краски, а однажды она нарисовала лица родителей и превратила их в куст, на котором цветут желтые и красные цветы.
Года работы с психологом ей хватило, чтобы компенсировать пережитые боль, страх, непонимание и ненависть.
Она перестала бояться разговоров о своем прошлом, но и намеренно на них тоже не наводит. У нас был лишь один долгий разговор на эту тему. У нее тогда появился мальчик, она перестала учиться, лежала на диване перед телевизором и ждала утра, чтобы пойти в школу, где увидит своего друга.
Я с ней поговорила о ее кровной матери. Рассказала то немногое, что о ней знаю – ранняя беременность, гражданский брак, отсутствие образования и перспектив, нищета, алкоголь, медленное падение на дно. «У тебя есть выбор: жить, как твоя кровная мама, или жить иначе, – сказала я. – Я тебя всю жизнь буду поддерживать и буду рядом, но за тебя этот выбор я не сделаю. Ты должна сама выбрать, кем ты будешь и как хочешь жить».
Я не верила в успех этой беседы, но она помогла. Дочь вернулась в музыкальную школу и стала больше читать. Ей очень помогают наши женские разговоры, она обожает помогать мне по дому и очень любит меня обнимать, для нее это огромный ресурс. На этот ресурс я и стараюсь опираться – даже когда у нас с ней случаются размолвки и ссоры.
Оказалось, что умение просить прощенья и обниматься – это очень хороший способ снимать напряжение. И еще – дети очень ценят, когда взрослый извиняется. Особенно если он не прав.
Ей все время не хватало денег, она брала их повсюду
Проблемы с Таней начались в детском саду – она залезала в сумку к воспитателю и вытаскивала оттуда конфеты, помаду, платочки. Все это она приносила домой и прятала в своем шкафчике. Как-то во время уборки я нашла этот склад чужих вещей и схватилась за голову. Путем опросов потенциальных пострадавших выяснили, кому принадлежит это великолепие. Таня не признавалась и до последнего твердила, что эти вещи она нашла.
По ночам она приходила к нам в комнату и стояла у кровати. Просыпаюсь – стоит и смотрит. «Ты чего не спишь? Иди сюда!» Кладу ее рядом, она лежит, прижавшись – и не спит. Потом начинает ерзать, ворочаться. Отношу ее в детскую, убаюкиваю. Через час она снова стоит у нашей кровати и смотрит на нас. Мы, продукт советского воспитания, считали, что дети должны спать в своей постели. Моя мама тоже говорила: «Это ненормально, что она ходит к вам по ночам». Сейчас очень жалею, что мы не позволяли ей спать рядом всю ночь. Позже объясню, почему.
Я не сразу поняла, что нам нужен хороший специалист. Читала, что воровство и агрессия – это частые последствия детдомовского прошлого, и они со временем пройдут. Я вообще много тогда стала читать об этом. Каждый раз мы объясняли дочери, что брать чужое нельзя, мы рисовали ей границы. Каждому ребенку дали собственную чашку и кружку, собственное полотенце (я купила несколько комплектов полотенец шести разных цветов и выделила каждому члену семьи его личный цвет). Так я надеялась выстроить границу «мое-чужое».
Она стала красть у нас деньги. Выяснялось это случайно, потому что брала она немного и так, чтобы в кошельке оставались купюры. Как-то папа ее подруги позвонил мне и попросил не давать Тане деньги, потому что она кормит его дочь килограммами конфет и литрами газировки. Мы стали выяснять, в чем дело. Лишь прижатая к стенке, она призналась, что взяла деньги у меня из кошелька.
Она рисовала себя в виде маленькой кошечки, которая живет одна в норе
Ей было 7 лет, когда я рассказала ей, что я – приемная мать. Саша и Павлик об этом знали, потому что помнили. Таня ничего не помнила и не знала, а дети с ней об этом не говорили. У нас в семье вообще долгое время эта тема была негласно табуированной. Но в книгах, которые я читала, опытные психологи писали, что главное в отношениях с приемным ребенком – честность.
К этому времени я уже многое прочитала о сиротах и поняла, что у моей дочери, скорее всего, нарушение привязанности. И что во взрослой жизни с этим нарушением она будет очень страдать. Взрослые с такой проблемой не могут работать на одном месте, жить с одним партнером, воспитывать детей – их бросает из стороны в сторону, они пускаются во все тяжкие, потому что у них нет точки опоры – того чувства безопасности и надежности внутри, которое для большинства людей является стержнем жизни. Еще меня мучила мысль, что Бог доверил мне этих детей, и я плохо оправдываю это доверие.
Я писала в благотворительные фонды, мне отвечали, что да, с нарушением привязанности работают, но у них очередь, и надо ждать. Сколько ждать? Может быть, год. Я была в отчаянии. Дочь уходила в школу и приходила только вечером – я срывалась с работы и искала ее по всему району. Она постоянно «загуливала» – то у подруг зависнет, то в торговом центре, то сидит где-то на детской площадке с подростками. Ее телефон никогда не отвечал.
Однажды мне сообщили, что она ведет блог в соцсетях, где отчаянно ругается матом и очень неприлично себя ведет. Я нашла этот блог и прорыдала полночи. Тот год был очень тяжелым.
Наконец, нам повезло. В одном благотворительном фонде освободилось окно у психолога, и нас «взяли». Этот специалист работал именно с травмированными детьми и хорошо знал, что такое нарушение привязанности.
Первичное тестирование показало, что Таня – глубоко одинокий, испуганный ребенок, который не ждет от мира ничего хорошего. У нее было нарушено базовое ощущение безопасности.
Она рисовала себя в виде маленькой кошечки, которая живет одна в норе, сама ходит добывать себе еду. В нору постоянно вползали змеи, которых кошечка разрывала на куски. После очередной драки со змеей кошечка закрыла все ходы и выходы и оказалась замурованной в норе. «Как же она будет жить, если не сможет выходить и добывать пищу?» – спросила психолог. «Она не будет выходить, – ответила Таня. – Она там умрет. Зато змеи туда больше не пролезут».
Они с психологом нашли в интернете город, в котором родилась Таня, распечатали фотографию роддома и вклеили ее в Книгу жизни. Таня рисовала в Книге нашу семью в виде дерева. Вклеивала туда наши и свои фотографии. Писала о своих мечтах. Дома, по совету психолога, я перед сном закутывала ее в одеяло и качала на руках. Ей было уже 10, но она очень любила эти укачивания. На занятии они сшили из наволочки куклу, наполнили ее гречкой и решили, что это маленькая Таня. Моя дочь забрала куклу домой и месяца два не спускала ее с рук – укачивала, кормила, укладывала спать. Потом она про нее забыла – кукла стала не нужна, может быть, потому что ребенок уже прочувствовал себя маленьким и вырос.
Мы не решили все Танины проблемы. Она по-прежнему плохо учится, не любит читать и делать монотонную работу. Ее трудно заставить вымыть посуду, хотя каждый из детей знает свой день дежурства по кухне. Она любит подолгу гулять, и понадобилось много времени, чтобы она сообщала, куда уходит, и отвечала на телефонные звонки. Порой она забывается, но это происходит редко. Она в целом стала более ответственной. Она меня бережет и старается не огорчать. При этом она проявляет эмоции, а не прячет их. Она перестала брать чужое и ругаться матом. Я не знаю, что помогло. Разговаривая с ней об этом, я говорила, что у человека, который произносит такие слова, рот похож на помойное ведро и оттуда так же пахнет. Это мое личное ощущение, я это чувствую именно так. Еще я говорила, что в нашей семье никто не ругается, это наши правила, и раз мы друг друга любим и уважаем, то должны наши общие правила выполнять.
Сейчас Таня занимается в детской музыкальной группе, она очень любит петь и танцевать, и мы решили не навязывать ей те занятия, которые кажутся важными нам. Мне кажется, ребенок лучше обучается на базе своих увлечений – главное понять, что именно ему нравится. Она всю жизнь мечтает о собаке. Вообще у нее с детства огромная любовь к животным, и наш кот спит только с ней. Собаки от нее без ума. Я не люблю собак в квартире, достаточно брезглива и не люблю шерсть. Но мы взяли домой собаку, потому что это тоже стартовая база для развития полезных навыков и компетенций у ребенка. Кстати, собака оказалась очень милой.
«А если бы я захотел к ним уехать, ты бы меня отдала?»
Павлику было 10 лет, когда я впервые отвела его на тестирование к психологу. Она показала мне его рисунки и сказала, что он простил своих кровных родителей. Сам. Несколько лет, пока я занималась девочками, Павлик вел внутри себя большую, молчаливую, мучительную работу.
Из-за его довольно скрытного характера я долгое время вообще не понимала, что ему нужна помощь. Он не воровал, не убегал из дома, не матерился. Мы привили ему любовь к чтению, он полюбил приключенческие романы. Ему нравится техника, он собирает сложные конструкторы, но больше всего любит электронику.
Девочки вскоре тоже сломали свои гаджеты и перешли на кнопочные мобильники. Конечно, они хотят современную технику, но мы надеемся приучить их к тому, что вещи нужно беречь. К сожалению, это огромная проблема до сих пор – мои дети не ценят одежду, технику, мебель, они небрежно относятся к тому, что мы покупаем с таким трудом. Но я знаю, что у многих прошедших детдом детей есть такая проблема. И пытаюсь донести до них, что из-за своей небрежности они могут лишиться чего-то нужного и интересного.
Наша квартира, некогда уютная и изящная, давно превратилась в плохо прибранное место, где вещи валяются на полу, в углах, на диванах, навалены кучей на стуле или столе. Раньше я постоянно ходила по комнатам и складывала одежду, сейчас ничего не трогаю – дети знают, что, пока в комнате беспорядок, гулять они не пойдут.
Пару раз в год я выезжаю с ним вдвоем в Петербург, он очень любит этот город и особенно ценит, когда мы едем туда вдвоем. Он никогда никого не обнимает. Никогда не говорит о своих чувствах. Никогда не спрашивает меня о своей кровной семье. Лишь один раз, во время прогулки, он вдруг спросил:
– Когда я вырасту, я смогу увидеть своих кровных родителей?
– Конечно, – сказала я. – Я тебе помогу их найти. Ты хочешь с ними познакомиться?
– Нет, я не буду с ними знакомиться. Я просто хочу на них посмотреть.
В эмоциональном плане с ним оказалось труднее всего.
– А если бы я захотел к ним уехать, ты бы меня отдала? – спросил он.
– Мне было бы очень больно, потому что ты мой сын, – ответила я. – Но если бы ты сам так решил, я бы приняла, потому что уважаю твои решения.
На самом деле в этот момент я чуть не плакала. Мне было очень страшно. Но Павлик успокоился и согласился пойти к психологу. Во время одного из занятий она спросила Павлика, хотел бы он вернуться к кровной семье, – и он ответил: «Нет, мои родители меня не бросят, а те бросили».
«Мама нарисуется у вас на пороге в любой момент»
Несколько лет назад в больнице, в боксе для отказников, я увидела маленькую девочку. Наташе был год, половину своей жизни она провела одна в больничной кровати за высокой решеткой. Ее мама была выпускницей детдома, выпивала, двух старших детей у нее отобрали раньше и устроили в семью. Наташу забрали по акту беспризорности – мама исчезла из дома, а ее сожитель отнес ребенка в полицию. Из больницы Наташу перевели в дом ребенка.
Я пришла в районную опеку, и мне подтвердили, что ребенок может быть устроен в семью, но только под опеку – ее мать была ограничена в правах, но не лишена их. Из-за того, что мать могла восстановиться и забрать дочь, несколько кандидатов в опекуны не стали забирать Наташу. Я ее хорошо помнила по больнице – несчастный, одинокий малыш, который радуется любому движению за стеклянной стеной бокса.
Как-то на даче у камина я рассказала о ней мужу. Никаких мыслей у меня не было, я понимала, сколько у нас проблем с детьми. Но муж, глядя на огонь, предложил: «Давай заберем. Хоть отогреется у нас, пока мать заберет. А то сколько еще она будет жить в детдоме, неизвестно». Мы быстро собрали документы. Я пошла к священнику за благословением. Я никогда не беру благословение просто так, но верю, что на серьезное дело оно нужно. Это был пожилой священник, и он очень тепло меня благословил. Почему-то мне кажется, что это нам помогло.
В доме ребенка врач здорово нас напугала. «Учтите, мама нарисуется у вас на пороге в любой момент» и «У ребенка может быть и психиатрия, ведь мама пила. Но это будет ясно года в три».
«Если мама восстановится, отдадим, – сказали мы, – а если психиатрия, будем лечить».
Она пришла – крошечная девочка полутора лет, в платьице, с лысой головой и печальным лицом.
Ее раздели догола на пеленальном столе и показали мне со всех сторон: «Смотрите, никаких повреждений». Было ощущение, что это товар. До сих пор тяжело вспоминать.
Я переодела дочь и увезла домой. Первый день она молчала и внимательно рассматривала все вокруг. На вопросы не отвечала, слов не произносила. Мы вообще сомневались, что у нее есть речь. Вечером, когда я купала ее в ванной, зашел старший сын и изобразил собачку – Наташа рассмеялась. С этого момента она стала оттаивать. Через неделю она назвала моего мужа папой, а потом активно заговорила.
Этот ребенок принес в нашу семью то, чего нам больше всего не хватало – тихую любовь и нежность. До нее любовь я в себе воспитывала. Трех своих детей я полюбила не сразу, а в результате долгого и упорного труда над собой, над ними. Я выносила эту любовь, родила ее в своем сердце. А любовь к Наташе уже была в моем сердце с первого дня. Бог мне ее просто подарил.
Каждый день я видела, как травмирована моя младшая дочь и сколько боли она перенесла. Она раскачивалась, сидя на диване, сосала палец до мозоли и засыпала, только отчаянно раскачивая головой из стороны в сторону. Спать одна она отказалась сразу – я ее укачивала, относила в кроватку, она через час просыпалась и плакала. Так она стала спать с нами – до 4 лет. И сейчас иногда под утро приходит, и мы разрешаем.
Тактильный контакт со мной оказался для нее настолько важным, что ночью она периодически трогала меня рукой – и если не находила, то плакала даже во сне. Я много времени носила ее на руках. Ее раскачивания перед сном так меня пугали, что я стала класть ее к себе на живот и раскачиваться с ней вместе. Так я провела с ней неделю в больнице, когда она тяжело заболела ротавирусом. Я не спускала ее с рук.
Примерно через полгода она перестала сосать палец и раскачиваться. Начала активно развиваться. Выросла и набрала вес, так что стала самой высокой девочкой в группе. В сад она пошла не сразу, а только через год жизни в семье. К саду привыкала долго, я забирала ее в обед в течение целого года. Она и сейчас туда не рвется, хотя и нашла общий язык с детьми и воспитателями. Мы стараемся пораньше ее забирать и устраивать ей внеплановые выходные.
Она очень любит быть дома, в семье. Она как будто отогревается среди нас и согревает всех нас своим теплом. Дети очень изменились благодаря Наташе. Они ее любят, постоянно обнимают и целуют. Ни разу никто из них ее не обидел. И хотя она взрослеет, становится упрямой и часто вредничает, она каким-то странным образом всегда смягчает обстановку в семье. Например, если дети ругаются, она подходит, строго смотрит и говорит: «А ну-ка не ссорьтесь! А то я буду плакать!» И ссора прекращается. Ее слезы вынести невозможно. Мы называем ее “девочка-любовь”. Кровная мама так за ней и не пришла, а недавно мы Наташу удочерили. От детдомовского прошлого у нее осталась лишь одна привычка – когда долго не может уснуть, она стучит ножкой по кровати, как бы убаюкивая себя.
Мне достаточно пары фраз, чтобы понять, что мой муж устал
Теперь немного о нас с мужем и старшем сыне. Первый год мы чувствовали себя растерянно. Мы, конечно, совсем не ожидали, что наша жизнь изменится так сильно. Думаю, что к этому в принципе нельзя подготовить – ты представляешь себе одно, а на деле все совсем иначе. Самое сложное – привыкнуть к тому, что ты не принадлежишь больше себе. У тебя масса обязательств – вставать рано утром, собирать детей в сад и школу, готовить завтраки, провожать, в течение дня контролировать, кто дома, а кто еще нет, вечером делать уроки, читать, писать.
Несколько лет я работала в основном по ночам и в выходные, когда муж был дома – хорошо, что мой график работы это позволяет. Потому что в будни я развозила детей – в музыкалку, на хор и к психологам. Сейчас они стали старше и уже ходят сами, и, кажется, я могу немного выдохнуть.
Раньше мы много путешествовали, а теперь едва наскребаем на одну поездку всей семьей раз в год на море. Мы не получаем никаких пособий от города, потому что наши дети жили не в московских детских домах и усыновлялись не в Москве, а в регионе. Поначалу нам казалось, что это правильно. Но с годами мы поняли, как тяжело жить с детьми, нуждающимися в особом подходе, без финансовой поддержки. Все, что мы зарабатываем, уходит на питание, одежду, кружки (в московских учреждениях допобразования есть лишь по несколько бесплатных мест, и мы ни разу на них не попадали).
К слову, один кружок в месяц стоит 6-8 тыс. рублей, и все дети у нас ходят в такие кружки, а Таня даже в два. Со всеми занимаются репетиторы по математике и английскому – час стоит 900 рублей, в месяц выходит 24 тыс. Занятия с психологами обходились нам в 2,7 тыс. за час – до тех пор, пока нас не взяли в благотворительный фонд, где помогают бесплатно. Летом мы отдаем сразу около 150 тыс. рублей за одну смену в детских лагерях, потому что трое наших детей очень любят туда ездить. Недавно я сделала детям прививки, которые не входят в Национальный календарь: от менингита, гепатита А, пневмококка, клещевого энцефалита, и все это обошлось нашей семье в 40 тыс. рублей. Отдых на море обходится нам примерно в 300 тыс. рублей – мы планируем его за год вперед и постепенно оплачиваем билеты и жилье.
Мы очень устаем, потому что дети требуют много сил, внимания, времени. С ними нужно разговаривать, и каждому необходимо уделять время. Практика показала, что совместное времяпровождение всей семьей очень важно, но не менее важно для ребенка проводить хотя бы пару часов в неделю один на один с каждым родителем.
У нас с мужем не остается времени на общение друг с другом. В какой-то момент мы вдруг поняли, что несколько лет не ходили в кафе, в кино и никуда не ездили отдыхать вдвоем. Помощников у нас нет – моя мама и свекровь не справляются с нашими детьми и к нам почти не приезжают.
Один год к нам ходила помощница по дому, но, кроме удара по бюджету, это плохо отразилось на детях – они перестали следить за чистотой в своих комнатах, разбрасывали вещи, а на просьбу убрать отвечали: «Света уберет». Мы расстались со Светой и вернулись к прежнему графику: раз в неделю у нас генеральная уборка, каждый убирается в своей комнате, раз в неделю у детей дежурство по кухне с мытьем посуды и пола. Конечно, добровольно никто этим заниматься не хочет, приходится регулярно напоминать. Мы оба любим порядок, но сейчас в нашей семье порядок невозможен, и мы это научились принимать.
Пару лет назад, примерно через год после появления в семье Наташи, мы вдруг поняли, что у нас не осталось сил. Мы полностью выгорели.
Мы стали срываться и повышать голос. Однажды, на пике такого разлада, я купила билеты и уехала с детьми в отпуск на месяц. На море. Чтобы муж от нас отдохнул. Я знала, что не отдохну сама. Но у меня было больше заряда, я работала с психологом, я много читала и больше понимала проблемы наших детей, чем муж – он к психологам ходить не любит.
Этот месяц пошел нам всем на пользу. Я выдохлась, зато испытывала удовлетворение от того, что дети получили солнце и море, а муж – отдых. С тех пор периодически увожу детей хотя бы на неделю куда-то перезагрузиться – чтобы наш папа пришел в себя. Все-таки на нем большая нагрузка, он чувствует ответственность за всю семью. Сама с собой я тоже научилась договариваться. Психолог как-то сказала мне, что именно я в семье – розетка, от которой заряжаются все. И если розетка обесточена, то в доме нет света. «Найдите способ подзаряжаться, – посоветовала психолог. – Что вы любите?» Я люблю театр, путешествия по историческим местам и музеи. И стараюсь теперь как можно чаще выбираться «в свет», чтобы заряжаться.
Я научилась понимать, что если начинаю кричать на детей – значит, мне надо отдохнуть, побыть одной, куда-то съездить на день-другой. Вообще-то это очень трудно, особенно если ты выгорела – кажется, что без тебя все остановится, никто не справится, и тебе нельзя покидать дом. В такой ситуации надо вытаскивать себя за шиворот, очень помогает.
Старший сын тоже вместе с нами прошел какое-то личностное становление. Он принял детей сразу, и они его полюбили. Но к началу их подросткового возраста, когда дома участились конфликты и скандалы, он стал уходить из дома на весь день. «Не обижайся, – сказал он мне, – просто мне трудно жить в постоянном шуме». Однажды мы полночи гуляли с ним по району, и я рассказала все, что поняла о наших детях – об их травмах, страхе, одиночестве. Я говорила, что ненасытность в любви и внимании связана с тем, что их никто не любил в раннем детстве и они упустили тот важный период взаимоотношений с родителями, который должен прожить каждый человек, узнающий этот мир.
Он слушал меня очень внимательно, а на следующий день забрал Павлика на весь день гулять по Москве. Потом он повел Таню в театр. С тех пор он старается проводить с ними хотя бы немного времени – иногда просто смотрит с детьми какое-то кино на своем компьютере, и они это обожают. Он поступил в магистратуру, много читает. Но я думаю, что его главное качество – доброта и нестяжательство. Мы не смогли дать ему денег, квартиру, машину, но он не считает это важным. Он убежден, что человеку не много нужно для жизни и что чрезмерное потребление вредно для личности. Раньше я бы с ним не согласилась, а сейчас уверена, что он прав.
Я никогда не жалела о том, что наша жизнь сложилась таким образом. И благодарю Бога за каждый наш день, за семью, за детей. Да, они берут много сил и энергии. Но и дают очень много. Недавно я поймала себя на том, что мне хочется обнимать ребенка, когда плохо. Это мне помогает, дает силы и любовь.
Любовь – это действительно главный секрет в воспитании и семейной жизни. Без нее ничего не получится. Иногда, в очень трудные минуты, когда не было сил даже на молитву, я молилась только об одном – чтобы Бог дал мне любви. И она приходила.
Уже много лет я считаю детей своими, родными. Когда у меня спрашивают: «Неужели все свои?» – я отвечаю: «Конечно, все мои». Даже не представляю, как можно еще ответить. Не мои? Чужие? Я чувствую, что выносила каждого своего ребенка, выносила и родила – в своем сердце. Я не знаю, что будет дальше. Думаю, дети не случайно пришли в нашу жизнь, и на самом деле это не мы их спасли, это мы вместе с ними спасаем друг друга. Моя жизнь изменилась на 180 градусов, я научилась полноценно использовать каждую минуту, радуюсь каждому маленькому успеху ребенка, меньше копаюсь в себе и учусь жить не только для себя, но и для других.