«За квартирой Григоровича, на угол 4-й линии, шла квартира профессора живописи Егорова.

У него в мастерской убранства никакого не было, кроме того только, что по всем стенам были развешаны чудные картины его работы, привезенные им из Италии, которые нынче ценятся так дорого... Всюду грязища и неурядица страшная! Его самого в этом храме искусства можно было застать в грязнейшем халате, с такою же ермолкою на голове... Невысокий ростом, мускулистый, с порядочным брюшком, Алексей Егорович всегда стоял перед мольбертом с палитрой и муштабелем в руках и писал какой-нибудь большой образ. Около него в кресле, в пунсовом ситцевом платье, прикрывая ковровым платком свой громадный живот, всегда сидела на натуре, очень еще красивая собой, жена его Вера Ивановна. (Я ее не помню иначе, как в «почтенном положении».) И она, бедная женщина, вечно, без устали и ропота, служила изящному искусству... Я уже сказала выше, что Егоров писал с нее Богородиц, а с дочерей своих — ангелов. Мастерскую свою Алексей Егорович держал совсем на манер студий старинных итальянских художников; ученики его пригождались ему на всякие должности...
Из учеников его я помню теперь одного Михаила Ивановича Скотти, который после так прелестно писал внутренности дворцов и был в такой славе по этой части... Помню я, как, бывало, Егоров пишет в своей мастерской, и Скотти тоже пишет на своем мольберте около своего профессора, и весело разговаривают между собой. И между этою болтовней Алексей Егорович ему скажет: «Миша, сапоги ты мне почистил?» или «Миша, поставь, братец, свечи в шандалы». Или еще: «Миша, погулял бы ты с барышнями!» Егоров под словом «барышни» разумел своих дочерей. И Миша, впоследствии Михаил Иванович Скотти, исправлял все эти должности весело, не обижаясь... Да и обидеться было невозможно, потому что все повеления свои Алексей Егорович отдавал таким ласковым, дружеским тоном.
Про время пребывания Егорова в Италии осталось несколько интересных анекдотов. Всем известно, что Алексей Егорович был знаменитейший рисовальщик. […] Вот раз как-то в Италии завязался спор между художниками о том, что русскому художнику никогда не нарисовать так правильно человеческой фигуры, как нарисует итальянец. Егоров вспылил, остановил азартное разглагольствование озорников и, взяв уголь в руку, сказал: «А вот так вы умеете?» — и с этими словами начал вести углем по стене и, не отнимая от нее руки и начав с большого пальца левой ноги, обвел на память, не пропустив ни одного мускула, одним почерком, целую человеческую фигуру без одной ошибки. Про этот tour de force Егорова долго еще рассказывали итальянцы вновьприезжающим из России молодым художникам, как про чудо.
Вообще, говорят, Алексей Егорович легко относиться про Россию при себе не позволял. И про воловью силу его в молодые годы тоже часто вспоминали в Италии. Раз за что-то он повздорил с итальянским художником; тот обозлился и кинжал вытащил, но Егоров в мгновенье ока вырвал у него смертоносное оружие, руками изломал стальное лезвие на кусочки, все вместе швырнул к ногам задиры и ушел как ни в чем не бывало.
А то, говорят, еще другого какого-то итальянца, в пылу перебранки, схватил за штанишки одною рукою, просунул в отворенное окно и держал на весу над мостовой до тех пор, пока несчастный не попросил у него пардона».
М. Ф. Каменская. Воспоминания.
Алексей Александрович Васильев (1811—1879)
Портрет А. Е. Егорова
1845
Холст, масло
НИМ РАХ
Алексей Егорович Егоров (1776—1851)
Натурщик сидящий
Конец XVIII века
Бумага, итальянский карандаш, уголь
НИМ РАХ