УРОК… ПИСЬМА?

О том, что в школу ходить вредно, я догадывался и раньше. Но…
На уроке письма в первом классе нас заставили писать палочки в тетрадь на страницах, расчерченных в косую линейку. Линейка-палочка-линейка-палочка… Замучаешься.
– Это для того, чтоб вы лучше и быстрей научились писать! – подбодрила учительница Софья Петровна.
Я с облегчением вздохнул. Писать я уже умел, так что можно было заняться чем-то интересным. Вместо палочек я нарисовал футболиста, пинающего мяч. Чтоб ему было, куда пинать этот мяч, пририсовал ворота, потом врата…
– Ты чем это занимаешься? – цапнула меня за ухо учительница.
Я попытался освободить ухо, вертя головой. Удалось.
– Ты чем это занимаешься? – повторила исполняющая обязанности Макаренко-Сухомлинского-Корчака.
– Рисую! – буркнул я. – Разве не видно?
– Я сказала рисовать, или я сказала писать палочки?
Ухо болело.
– Нужны мне ваши палочки, как поезду Анна Каренина! – окрысился я.
Кто такая Анна Каренина, я не знал, но часто слышал о ней от папиного друга дяди Павлика.
Учительница оскорбилась, ударила меня торцом толстого красного карандаша по голове, а еще тем же карандашом написала в дневнике вызов родителям.
А это уже была катастрофа, ибо я за такое не попадал в субботу в гости к Гельманам. А я очень любил ходить к ним в гости. Во-первых, там вкусно кормили, а во-вторых, я обожал восьмиклассника Сашу, сына Нины Константиновны Киселевой и Григория Товича Гельмана. Саша все время что-то изобретал и, что главное, милостиво терпел мое присутствие и неисчислимое количество вопросов.
Так… К Гельманам в субботу вечером, а сегодня четверг. Еще не все потеряно. Завтра кто-то из родителей должен пойти в школу. Не любят они это дело одинаково. Но… Если мама, то это много крика, слезы, возможна и затрещина. А реальное наказание типа неделя без выхода во двор или стрижка наголо – это папино дело. Если папа пойдет в школу, то это молчание, желваки на скулах и… если не докажу, что прав, приговор. Если честно, виновным я себя не считал. Рискнуть?
Дома я натер щеки ладонями до красноты и, держась за ухо, понес родителям дневник.
– Доигрался! – сказал папа.
– Почему такой красный? – испугалась мама.
– Ухо очень болит! – проигнорировав папину реплику, ответил я.
– От стыда? – поинтересовался папа и нехорошо улыбнулся.
– Софья Петровна била по голове и тянула за ухо, а теперь… – я сделал вид, что собираюсь пошатнуться.
Меня тут же уложили и велели уснуть. Ага, тот случай! В такую рань…
Пришлось тихонько застонать. Но так, чтоб мама услышала.
– Что с тобой? – примчалась она.
– Голова очень болит!
– Не притворяйся! – бросил папа. Но так, на всякий случай…
– Папа! – мученически привстал я, – твоего сына били по голове! Твоего! А теперь у него болит эта голова! – я всхлипнул и рухнул на подушку.
Папе стало стыдно, и он выразил готовность «сбегать» завтра в школу. Если бы он сказал «пойти», то дело еще вилами по воде писано. А «сбегать»… О-о, это значит, что папа тихо скажет три-четыре слова, и Софье Петровне захочется куда-то спрятаться.
Утром мама повела меня на Греческий мост в детскую поликлинику. Наш районный детский врач старая старуха доктор Френкель долго расспрашивала меня, цокала языком, узнав, что учительница дерется… А потом задумалась. Я знал, что она моя должница. И она это знала. Еще давно, когда мне было три года, доктор Френкель прописала мне от ангины марочный коньяк! Сказала, что это, увы, единственное, что может помочь. Как я выл, принимая лекарство! А папа мне завидовал…
Доктору Френкель я тогда сказал, что больше никогда не буду иметь с ней дело!
– Сочтемся! – пообещала она.
А теперь…
– Вы должны беречь своего сына! – сообщила доктор маме.
Узнав об этом, мама срочно испугалась:
– Что с ним?
– Подозреваю, что было легкое сотрясение мозга! Полный покой! Не позволяйте ребенку нервничать и огорчаться…
Вот это доктор!
На улице нас ждал папа. Узнав диагноз, он отправился в школу. Придя оттуда, сообщил, что Софья Петровна больше никогда, никогда…
В гости меня взяли. А зря! Я сел на солнечные часы, которые Саша мастерил целый день. И он отказался со мной водиться…
Много-много лет спустя, разбирая папины бумаги после его смерти, я нашел листок из тетрадки в линейку с нарисованным футболистом и врата…
(С) Александр Бирштейн