Музыкальные мучения – воспоминания Натали Цыменко. Не каждый ребенок обладает музыкальным талантом, но каждый родитель мечтает открыть такой талант в своем ребенке. Когда я в 1980 году пошла в третий класс ТСШ N 2, мои родители решили, что пора открыть во мне хоть какой-нибудь талант и отдали меня в музыкальную школу. День приема и элементарную проверку на профпригодность я помню по сей день. Растяжка пальцев у меня была достаточной, не то, что у Леночки Комаренцевой, которая поначалу и октаву то взять не могла, но на этом мои "плюсы" заканчивались. И если с чувством ритма было еще более или менее сносно, то музыкальный слух отсутствовал напрочь. Мне велели отвернуться от пианино, ограничили пальцами отрезок длиной с октаву и нажали одну клавишу в этом отрезке. Повернувшись обратно к клавиатуре, мне нужно было отыскать по звуку только что прозвучавшую ноту. Я впала в полный ступор, поскольку неправильно поняла задание. Мне не объяснили, что можно нажимать все клавиши в этом промежутке, чтобы найти нужную. Я решила, что мне требуется просто угадать или как-то попробовать догадаться, какую клавишу только что нажали, причем с одной попытки. Ну а как тут отгадаешь? Все клавиши одинаковые, а следов от прикосновения не осталось никаких. Я робко ткнула наугад в одну клавиш примерно в середине октавы и с ужасом взглянула на экзаменатора. Звук явно не соответствовал. Я поняла, что промахнулась. Но никто не догадался, толком объяснить мне задание. Учителя разочаровано переглянулись. Случай был запущенный. Весь мой музыкальный опыт к тому времени состоял из распевания новогодних песенок возле елки в детском саду. Никакой тяги к музыке я никогда не проявляла, а голоса и слуха у меня не наблюдалось в принципе, поэтому я никак не могла взять в толк, чем же дала повод заподозрить у меня музыкальные наклонности. Я не сомневаюсь, что именно к такому выводу и пришли мои экзаменаторы в тот день. Наверняка, моим родителям так и сообщили. Но в недрах бесплатного медицинского обслуживания и бесплатного же образования даже в глубокое советское время существовала та система, которая ныне господствует везде и всюду: за кого платят, тот и учиться. А мои родители решили настойчиво откапывать мой, слишком глубоко зарытый музыкальный дар. Они были готовы платить за это немалые, по тем временам, деньги, ведь, как известно, талант - это 95% трудолюбия. Однако процент моего трудолюбия до 95 сильно не дотягивал, так и начались мои музыкальные мучения. Поначалу, пока у новичков не было дома инструментов, каждый выкручивался как мог. Я делала домашнее задание непосредственно перед уроком, бренча на пианино в концертном зале музыкальной школы. А папа Лены Комаренцевой нарисовал клавиатуру на куске ватмана в натуральную величину, и Леночка упражнялась дома, выбивая беззвучную мелодию из бумажных клавиш. Вскоре родители купили мне персональное пианино, но сперва мы взяли инструмент напрокат. Не забуду мое безмерное удивление тому факту, что на пианино можно кататься! (В ту пору слово "НА ПРОКАТ" я понимала в самом прямом смысле - чтобы прокатиться.) Вот если взять на прокат мотоцикл и кататься на нем - это понятно и логично. Кататься же на пианино казалось мне намного увлекательнее, чем на нем играть, но тем не менее не представлялось реальным. Так или иначе, но с появлением у меня инструмента музыкальных страдальцев в нашем доме прибавилось. Моя родная тетя с мужем, жившие через стенку с нами, стали моими подневольными слушателями. Они достойно и мужественно сносили мои музыкальные упражнения, чудовищные по бездарности, но к счастью нечастые, так как усадить меня за пианино можно было только из-под палки. Первая моя учительница по классу фортепиано, Королёва Валентина Семеновна, была просто кладезем добродетелей. Эта маленькая, хрупкая женщина обладала исключительной порядочностью, врожденной интеллигентностью, безупречной аккуратностью и редкой деликатностью. "Четверки" она ставила мне только из жалости. Но даже ее ангельское терпение лопалось, когда из урока в урок я приходила неподготовленной. Тогда она начинала меня отчитывать, а я поднимала глаза на портрет Петра Ильича Чайковского, висевший в классе прямо над инструментом, смотрела в глаза великого композитора и не находила в них упрека. Потом я опускала глаза на две четырехзначные цифры, обозначающие даты его рождения и смерти и каждый раз думала: "Я так часто смотрю на эти цифры, что, наверняка, запомню их на всю жизнь." Но я их не запомнила. "Пятерки" же по специальности у меня были очень большой редкостью, но я хорошо помню такой случай, хотя случайностью назвать его никак нельзя. Однажды я готовилась дома к уроку, безжалостно долбя по измученным клавишам. Мой отец устал от дерзкой фальши, выскакивающей из-под моих пальцев, и сел рядом на диване. - Наташа, разве ты не слышишь, что ты неправильно играешь? - спросил он совершенно спокойным тоном. Я недоуменно взглянула на него. Меня всегда удивлял тот факт, что некоторые люди слышат какую-то фальшь, правильность или неправильность мелодии. Я лично ничего такого не слышала. Тогда папа попросил меня начать пьесу сначала. Как только я ошибалась, он, каким-то непостижимым для меня образом, замечал это и останавливал. Я смотрела в ноты, обнаруживала, что он прав, удивлялась еще больше и начинала заново. Отец был очень терпелив со мной и щедр на похвалу. Такая подготовка принесла свои плоды. Восторгу Валентины Семёновны не было предела. Она сразу догадалась, что кто-то занимался со мной и спросила, кто. Я рассказала. - А твой папа тоже учился в музыкальной школе? - спросила учительница. - Нет, - ответила я, - но он очень хотел. Тут я поведала моей преподавательнице печальную историю о том, как мой отец, будучи маленьким мальчиком, страстно мечтал играть на трубе. Он даже сам записался в музыкальную школу и посетил несколько уроков. Но вскоре выяснилось, что он является воспитанником детского дома, и нет никого, кто оплачивал бы его занятия. Его попросту выгнали из школы. На этом моменте я заревела во весь свой немузыкальный голос от жалости к своему отцу и его несбывшейся мечте. Мой рёв совершенно ошарашил Валентину Семёновну. С удивлением и растерянностью смотрела она на меня округлившимися глазами, а потом долго успокаивала добрыми словами, ласковой улыбкой и какими-то там взрослыми аргументами. Когда Королёва уехала из Тасеева, кажется в Омск, моей учительницей стала Надежда Александровна Алфеева. Я никогда не забуду теплоту её рук! У меня всегда были холодные руки, наверное, это связано с кровообращением. Придя зимой в музыкальную школу, я пыталась согреть промёрзшие насквозь, пальцы на батарее. Но это не приносило успеха. Играть такими пальцами было невозможно. Я брякала закоченевшими костяшками по клавишам, но они отказывались слушаться, а аккорды не брались вообще. Алфеева, очень темпераментная от природы женщина, быстро теряла терпение. Тогда она брала мои ледяные руки в свои и начинала.... ими играть. Навсегда осталось для меня загадкой, как ей удавалось это делать. Но моими пальцами она играла будто своими собственными, перебирая их быстро, словно коклюшки. Сначала я пыталась следить за игрой, потом просто за нотами, чтобы принимать хоть какое-то участие в процессе, но вскоре безнадежно отставала. Кроме того пальцы мои начинали согреваться от горячих, сухих рук Надежды Александровны, и вместе с теплом по моим конечностям, а потом и по всему телу, разливалось некое блаженство. Мозг переставал контролировать происходящее, глаза слипались, и я целиком и полностью оказывалась во власти волшебных движений преподавателя, впадая в странное состояние толи легкого транса, толи сна. Тело моё настолько ослабевало, что я опасалась упасть со стула, и ужасно боялась, что Алфеева заметит это. Но, полагаю, страхи мои были напрасными,... она и так всё видела. Когда она внезапно отпускала мои руки, то они застывали в нелепейшей позе, как у марионетки, которую перестал водить кукловод, и я была не в силах пошевелить ими сама. Это был крайне неловкий момент, словно тебя поймали на воровстве конфет из кухонного шкафчика. Сознание моё устремлялось в прежнюю реальность, с трудом преодолевая тягучую вязкость полутрансового состояния, и я тщетно старалась сделать вид, заинтересованный в происходящем. Уроки сольфеджио были для меня сродни курсам иностранного языка. Я не понимала вообще ничего. Интегралы, диф.уравнения первого и второго порядка, дискриминанты, валентность химических элементов или вычисление скорости света - всё это казалось мне семечками, по сравнению с теорией музыки. Но самой непостижимой вещью были для меня и, остаются поныне, музыкальные диктанты! Не дано мне понять, как можно написать на нотном стане то, что только что было сыграно на клавиатуре! Как мне удавалось писать музыкальные диктанты в начальных классах я не помню. Зато как это делалось позже, когда директором музыкальной школы стала Алфеева, мне не забыть никогда! Дело в том, что Надежде Александровне часто приходилось отвлекаться с уроков на телефонные звонки и административные вопросы. Для этого она выходила в учительскую. Тогда один из учеников бежал к инструменту, находил нужную пьесу, не смотря на несколько перевёрнутых преподавателем страниц, и диктовал ноты. Но это делала не я, поскольку такое было мне не под силу. Второй ученик записывал мелодию в нотную тетрадь. Это тоже делала не я. А третий (вот это и было моим заданием) стоял на "шухере", глядя в щёлку двери и предупреждал о возвращении преподавателя. Затем все списывали друг у друга и успешно сдавали диктант. Муз.литература была отрадой для моего сердца! Уроки проходили очень интересно, словно чтение увлекательных историй о тяжелой судьбе великих композиторов, об удивительных моментах написания музыкальных шедевров, о личной жизни знаменитых музыкантов. Занятия в хоре в какой-то степени даже повышали мою самооценку, потому что мой голос терялся среди голосов остальных хористов, я переставала его слышать, и тогда мне начинало казаться, что и я пою правильно. Ещё я завидовала тем, кто солировал и мечтала оказаться на их месте. Первый руководитель хора, Назарова Валентина Александровна, была истинным фанатом своего дела. У нее у самой был изумительный голос, и она очень страдала от того, что среди нас не было обладателей такого достояния. Однажды она вызвала меня вперед, чтобы попробовать на солистку. Но стоилo мне извергнуть из себя пару звуков, как я тут же была водворена обратно в хоровую массу. "Нет-нет, Наташа, тебе надо ещё попеть в хоре", - пробормотала она. В общем, так и хочется здесь процитировать строчку из знаменитой песенки: "Даром преподаватели время со мною тратили!" Но, по большому счету, так тоже сказать нельзя. Сегодня я иначе смотрю на мучения маленькой девочки, лишенной музыкальных способностей, но отданной помимо её желания в музыкальную школу. Наблюдая за нынешней системой образования в России и Европе, я начала ценить всё то, что было когда-то вложено в меня советской общеобразовательной и музыкальной школами, а также родителями. Окончив обучение, я с удивлением обнаружила, что мне удалось-таки полюбить несколько музыкальных произведений. Я научилась испытывать радость от исполнения их на пианино. Ещё целый год, до самого отъезда из Тасеево я садилась (добровольно!) за инструмент и играла мои экзаменационные пьесы. Уезжая навсегда из родного села, мне пришлось оставить там моё пианино. Его продали в детский сад. Сначала нет, но позже я начала скучать по нему. И до сих пор меня посещает иногда желание вновь прикоснуться к клавишам. С огромной теплотой я вспоминаю теперь об учителях музыкальной школы, всегда снисходительных и терпеливых, о волнении перед академическими концертами, о выступлении на родительских собраниях. Часть этих детских воспоминаний бережно храниться в большом сундуке жизненного опыта и уже давно является, пусть небольшой, но бесценной частичкой меня самой.