Глава первая. «Всё, кроме тепла»

«Подруги мне завидуют… но если бы они знали правду, вряд ли позавидовали бы», — подумала Катя, закрывая шкаф с зеркальными дверцами, где отражались идеальные линии её жизни: выверенная прическа, тонкий свитер благородного оттенка, шёлковый шарф, который со вкусом научила завязывать консультантка из дорогого бутика. В кухне тихо шипела кофемашина, вытягивая из зерна правильный аромат, и ровно тикали настенные часы, будто охраняли её расписание от случайных эмоций.

Окно выходило на ухоженный двор элитного комплекса: газон, аккуратные дорожки, ветки клёнов, уже намекавших на сентябрь. Внизу шла молодая женщина с коляской — двигалась решительно, но легко, словно знала, куда идёт её день. Катя оторвалась от стекла, проверила телефон: чат «Девочки-чай» мигал смайликами и восторженными междометиями. Они обсуждали Катины фотографии из ресторана — светлые тарелки, сложные соусы, искусственные облака сахарной пудры на десерте.

— Ка-а-ать, — протянула голосовым Ленка, — ты сияешь. Ну вот, честно. Муж — молодец. Держи его. И сумка просто космос.

— Это не космос, — тихо ответила Катя уже самой себе. — Это вакуум.

Она нажала «воспроизвести» на следующем аудио. Пикантные подробности чужих отпусков, обсуждение акций в фитнес-клубе, совет косметолога «не экономить на себе, дорогая». Подруги были добры к ней, но в их доброте звучала нотка суеверного восторга: Катя как будто жила на картинке, в журнале, где мебель не скрипит, а слова не ранят.

Телефон зазвонил. На экране — мама.

— Катюша? Ты встала? Не забудь про анализы. В моё время, знаешь, долго не ждали, а то потом… Ну, ты поняла.

— Поняла, — ответила Катя, стараясь, чтобы голос звучал ласково.

— И не думай, что любовь — это сразу. Войдёте в ритм. Ты же умная девочка. Главное — терпение и порядок. Любовь — как томлёное мясо: сразу не готово.

— Угу, — сказала Катя и отключилась первой, чем удивила саму себя. Раньше она слушала до конца, как благочестивая ученица, а теперь терпение стало похоже на ватный тампон — мягко, стерильно и ничем не питающе.

Она прошла в гостиную, включила торшер — просто, чтобы не было этой белёсой дневной правды. Торшер отбрасывал тёплое пятно на ковёр. Ковёр был персидский, это знал каждый, кто приходил. Пришли, ахнули, спросили цену — и ахнули ещё раз. В этом был маленький ритуал признания: «ты — из наших, у тебя всё схвачено». Катя знала, куда положить платок, каким бокалом пить воду, какие цветы ставить в высокую вазу, чтобы срез не выглядел вульгарно. Она знала слишком многое о том, что показывать.

Дверь мягко щёлкнула электронным замком: вернулся муж. Он вошёл на носках — крупный, аккуратный, с этим чуть-чуть надменным вниманием человека, привыкшего решать, как будет правильно.

— Привет, — сказал он, снимая часы и кладя их на поднос в прихожей. — У тебя всё хорошо? Ты какая-то… тише обычного.

— Хорошо, — улыбнулась она. — Просто утро.

— Я на минуту. Потом в офис. Вечером заберу тебя в «Сандерсон». Они наконец-то везут того сомелье, ты же хотела. И, кстати… — он достал из кармана маленькую коробочку. — Не повод, просто так.

Катя знала вес таких коробочек — пальцам ещё не хватало привычки, а душе уже было скучно. Она открыла: тонкий браслет с холодным блеском. Красиво. Слишком предсказуемо — как виртусозный фокус, виденный в десятый раз.

— Спасибо, — сказала она и попыталась подобрать слова, которые были бы не жалобой, не упрёком, а мостиком к живому разговору. — Слушай, а можем сегодня… не ресторан? А просто… посидеть дома? Поговорить?

Он моргнул, стараясь не обидеться: не ресторан — значит, у неё мигрень, настроение, философия.

— Конечно можем, — быстро согласился он, как человек, который умеет подстраиваться. — Закажем что-нибудь. О чём хочешь поговорить?

«О том, как разговаривать, — хотела сказать Катя. — О том, как говорить не о том, что удобно». Но вслух вышло другое:

— Не знаю. Ни о чём конкретном. Просто сказать то, что… понемногу.

Он кивнул:

— Ладно. Тогда вечером. Мне бежать. Если что — пиши. И браслет надень. Он красиво сядет под твой свитер.

Дверь снова щёлкнула. В прихожей всё стало прежним: тишина, торшер, правильные предметы. Катя провела браслетом по запястью — металл был холоден и послушен. Иногда ей казалось, что её собственная кожа научилась быть такой же: гладкой, лояльной, без свободного пульса.

Она вернулась к телефону. Чат пестрел вопросами: «Скажи честно, каково оно — быть замужем за состоявшимся мужчиной? Это безопасность? Это как плед?»

Катя прикусила губу и набрала длинное сообщение, почти исповедальное: «Девочки, если вам дают всё, кроме…» — и стёрла. Вместо этого отправила фотографию браслета. В ответ посыпались сердечки, шутки про «золотую клетку» с улыбочкой и хихиканьем.

— Клетку, — повторила она шёпотом, — строят не стены. Её строят удобные слова.

Стены, впрочем, тоже были крепкими. Идеальная звукоизоляция, как хвалил прораб. Ничто из неё не уходило наружу: ни запах тревоги, ни хруст неразговорённого, ни тот шорох пустоты, который слышен только самой хозяйке дома, когда она остаётся одна и понимает, что в её королевстве прекрасно всё, кроме жителей.

На столе лежали карманные календари, которые Катя иногда собирала — смешное увлечение среди дорогих вещей. В календарях были дни — не вещи. Дни — их нельзя купить, только прожить. Она положила браслет рядом с календарём, как две версии одной жизни: блеск и дата.

Телефон снова зажужжал. Ленка, неугомонная:

— Кать, ну скажи: счастье — это ощущение или договор? Ты же у нас теперь эксперт, у тебя статистика.

Катя улыбнулась той кривой улыбкой, которая появляется у взрослых женщин, когда они вдруг вспоминают свои двадцать и понимают, что многое из того времени было неправильно, но бесконечно живо. Она записала голосовое:

— Лен, счастье — это когда в доме можно шуметь. Когда не страшно сказать глупость. Когда можно не надевать браслет.

— Ого, — удивилась Ленка. — А у вас нельзя?

— Можно, — сказала Катя после паузы. — Только тогда сразу кажется, что испортила картину.

Она отключила звонок и прошла к зеркалам снова. Вгляделась в себя — не красавица, не королева, но женщина, которой положено было бы греться, а не согревать интерьер. Снаружи моросил лёгкий дождь, капли ровно ползли по стеклу, как расписание по будням.

К вечеру они действительно никуда не пошли. Муж принёс из ресторанчика их обычные блюда, расставил тарелки и сел напротив.

— Ну? — спросил он, поднимая глаза, спокойные и внимательные.

Катя взяла вилку, положила и сказала:

— Давай сегодня не про планы. Давай про то, что мы… — она поискала нужное слово, — чувствуем.

Он на секунду смутился, словно его попросили не читать договор, а рассказывать стихотворение наизусть.

— Хорошо, — произнёс он мягко. — Начинай.

Катя вдохнула. Это был шанс, или его видимость. Но иногда даже видимость — уже трещина в стекле.

— Я хочу, чтобы дома можно было шуметь, — повторила она мысли утреннего разговора. — И чтобы если я не надела браслет, это не выглядело как ошибка.

Он медленно кивнул, стараясь понять игру правил, которую ему предлагали изменить.

— Я куплю тебе другие браслеты, — сказал он искренне.

Она улыбнулась: именно в эту секунду молния бесшумно рассекла ткань неба где-то далеко, и свет на секунду стал белее, чем можно терпеть. Катя подумала, что, возможно, конец света у каждого — свой, и начинается он с вежливого предложения купить «другие браслеты».

И пока они молча ели, дождь усиливался. Вода стекала по стеклу, смывая отражения, и, может быть, где-то там, в глухой глубине двора, впервые за долгое время появлялся звук, не предусмотренный интерьером: неуверенный, но живой.

В конце ужина она сказала почти не слышно:

— Давай попробуем говорить не «правильными», а «своими» словами. Хоть сегодня.

Он кивнул второй раз, уже медленнее, и положил ладонь на стол так, чтобы между их пальцами оставалось пространство на одно короткое слово, которое никто из них ещё не решался произнести.

Тишина стала гуще — и в эту густоту можно было положить что-то настоящее, как семечко в тёмную землю. Или снова — очередной блестящий предмет.

Глава вторая. «Витрина на всю стену»

— Посмотри, — сказала Ленка, листая Катины фотографии на телефоне так ловко, как будто перетасовывала колоду выигрышных карт. — Это же чистая обложка: бокал, свеча, вид на реку, платье цвета «не прикасайся без белых перчаток». Кать, у тебя жизнь как в кино. Дай-ка звук включу, хочу услышать, как там официант называет то блюдо… «филе миньон на перце с редукцией». Я бы уже на слове «редукция» наелась.

— Звук выключи, — попросила Катя мягко. — Когда слишком громко, исчезает вкус.

— Это ты как всегда умно, — хмыкнула Ленка. — Но я тебя знаю: умные фразы — это твой способ не выдавать секретов. Ну ладно. Скажи, как оно — жить в доме, где шторы сами открываются по таймеру, а в холодильнике лежит клубника, которая пахнет ещё с порога? Это ведь… безопасность? Это как толстый плед — завернулась и всё, никакой простуды.

— Плед тоже можно промочить дождём, — сказала Катя и улыбнулась, чтобы смягчить тон. — Хотя да, удобно. Мы вчера попробовали новую дегустацию. И потом — кино, в зале, где нас было трое.

— Конечно, «нас»! — подхватила Ленка. — Я же говорю: как в кино. Ладно, не отвлекайся. Рассказывай, как твой фитнес. Тренер — красавчик?

— Красавчик, — признала Катя, — но ему всё равно, кого он тянет за резинку: меня или гирю. Он любит правильную нагрузку и ненавидит разговоры.

— И всё-таки… — Ленка прищурилась. — Когда ты идёшь в зал, ты идёшь за красотой?

— Я иду за тем, — сказала Катя, — что можно измерить. Килограммы, сантиметры, пульс. Всё, что подчиняется цифрам, не опасно.

Ленка хотела что-то ответить, но на экране всплыло приглашение: «Девочки-чай: встреча в субботу. Наша принцесса Катя — гостья чести». Принцесса. Слово было как новая коробочка: блестит и щекочет самолюбие, но не греет.

В субботу «девочки» собрались в любимой кофейне района — витрины до пола, свет, который делает всех на два тона счастливее. Катя пришла вовремя, как положено хозяйке своей витрины. На ней был тот самый свитер, браслет и твёрдая походка женщины, у которой нет проблем, а есть планы.

— О-о-о, — протянула Маша, самая внимательная к деталям. — Это новый браслет? Дай примерить… ой, холодный! Богатство всегда немного холодное, правда? Но какой тонкий вкус. Твой муж — волшебник.

— Он не волшебник, — улыбнулась Катя. — Он аккуратный.

— Аккуратный волшебник, — повторила Маша, садясь. — Звучит безопасно. Вот бы мне такого: чтобы без сюрпризов и регулярно.

— Регулярность — это про коммунальные платежи, — вмешалась Таня. — А про жизнь нужно, чтобы «ах»! Скажи, Кать, ты ахала вчера?

— Вчера я говорила, — ответила Катя и ощутила, как слово «говорила» прозвенело в воздухе, будто она похвасталась не платьем, а чем-то неприличным. — Мы с мужем договорились больше не экономить на словах.

— Господи, — вздохнула Маша, — экономить на словах — это как экономить на соли. Вроде всё есть, а вкус — уехал.

— Солью легко переборщить, — сказала Катя. — А разговор… он требует времени.

— Время — роскошь, — отрезала Таня, внимательно разглядывая Катины ногти. — Но ты можешь себе позволить. Кстати, куда вы летите на майские? Ой, простите, на «рабочие майские» — с такими мужьями они всегда рабочие.

— Он предложил Порто, — ответила Катя. — Узкие улочки, плитка, вино… И океан, который не прогревается даже летом.

— Океан, который не прогревается, — повторила Маша мечтательно. — Вот это метафора брака в стабильности.

— Маш, — одёрнула её Таня, — ты опять за своё. Дай человеку спокойно быть счастливой. Кать, покажи фотографии с той дегустации. И скажи честно: у тебя были когда-нибудь сомнения насчёт… — она элегантно кивнула в сторону, где предполагались чувства, — этого.

Катя развернула телефон и стала показывать тарелки, бокалы, свет. Лица подруг вытягивались в одинаковой улыбке «вот как надо». В этот момент к их столику подскочила официантка — девчонка с энергией чайника на огне.

— Девушки, что вам ещё принести? У нас сегодня лимонный тарт с меренгой — он такой… — она потеряла слова, — ну как будто кто-то поцеловал солнце.

— Мы берём два, — сказала Маша. — И кофе, как у принцессы.

— Как у Кати? — уточнила официантка. — Тогда — двойной раф с ванилью и солью.

— Солью, — тихо повторила Катя и неожиданно для себя спросила: — А у вас… у вас бывает так, что вы смотрите на витрину изнутри?

— С изнанки, что ли? — официантка улыбнулась. — Так я всегда изнанку вижу, у меня работа такая. Но, знаете… иногда удобно думать, что я в кино. Тогда легче стирать посуду.

— Спасибо, — сказала Катя. — И тарты — два.

Когда официантка ушла, Маша впервые за вечер посмотрела на Катю прицельно, без поклонения.

— Слушай… — начала она осторожно. — Не обижайся, но ты сегодня как-то… странно говоришь. Красиво, но как будто во льду. Ты счастлива?

Таня зашипела:

— Маша!

— Ничего, — Катя подняла ладонь. — Вопрос честный. Ответ… — она поискала взглядом ветку за стеклом, — тоже честный: у меня есть всё, чтобы быть счастливой. И ещё — время, возможность и мозги. Но счастье — это не каталог. Его нельзя собрать из разделов «освещение», «текстиль» и «события».

— Тогда из чего его собирать? — спросила Таня суховато. — Из приключений с португальскими рыбаками? Или из того, чтобы муж не «аккуратный волшебник», а горячий фокусник, который забывает тебя в коробке?

— Из голосов, — сказала Катя. — Тех, которые не боятся быть некрасивыми. И из пауз. Из смеха, который не планировали.

— Ты либо гений, — Маша развела руками, — либо тебе срочно нужен отпуск без расписания. Но всё равно… — она наклонилась ближе, — Кать, даже если там, внутри, у тебя идёт снег, снаружи — весна. Не упускай её. Ты должна светиться.

— Я уже свечусь, — ответила Катя. — Это свет от ламп витрины.

В тот же день вечером они с мужем зашли в новый ресторан — стол заказан давно, повар модный, посуда тяжёлая, как аргументы. Их встретил администратор в чёрном, ровный как линейка.

— Добрый вечер. Рады видеть. Для вас — стол у окна. Вид на город, который никогда не спит.

— Город спит, — сказал муж, снимая пиджак. — Просто он дышит громче.

— Красиво сказано, — улыбнулся администратор и отошёл.

Они долго читали меню, хотя знали, что возьмут. Такие места — про ритуал. Когда принесли закуски, муж наклонился:

— Слушай, я думаю о том, что ты сказала вчера. Про «свои слова». Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя… — он подобрал слово, — оформлением.

— Я и не оформлением, — ответила Катя. — Я — содержание. Просто иногда кажется, что шрифт непонятный.

— Если непонятный — будем читать вслух, — отозвался он. — Я серьёзно. Тебе чего не хватает? Скажи предметно. Мы же всё можем.

— Не всё, — улыбнулась Катя. — Но многое. Предметно… хорошо. Мне не хватает шероховатости. Чтобы день иногда не умещался в планёрку. И чтобы мы иногда ошибались вслух, а не шёпотом.

— Ошибаться вслух — это… — муж посмотрел в сторону, где горело белое, — риск. Но я готов. Давай начнём с простого. Чего ты хочешь сейчас? Не вообще, не в будущем, а сейчас.

Она подумала. Рядом за столом спорила пара — они жестикулировали и смеялись, в вине плавали льдинки непрошеных слов. Катя поймала сама себя на улыбке.

— Сейчас… хочу, чтобы мы не доели десерт, — сказала она. — И пошли под дождь. Не заказали машину, а прошли пешком. И чтобы ботинки промокли. И чтобы после этого мы не стали вызывать химчистку, а просто поставили их сушиться на батарею, как в детстве.

— Хорошо, — сказал муж без тени иронии. — Десерт — в сторону, дождь — сюда.

— Ты правда готов к мокрым ботинкам? — спросила Катя, впервые за вечер позволяя себе чуть-чуть детского.

— Готов, — кивнул он. — Если это часть «наших» слов.

Они оставили десерт — так красиво, что официант удивился, но промолчал. Выходя, Катя обернулась: витрина дрожала от света, как ртуть. И вдруг она увидела: отражение города в стекле гораздо живее, чем сам город. Потому что отражение движется, а город — как будто позирует.

На улице действительно мелко накрапывало. Муж молча снял пиджак и накинул ей на плечи — движение привычное, но в этот раз осторожное, будто он прикрывал её не от дождя, а от тишины.

— Скажи, — попросила Катя, когда они шли по мокрым плиткам, — ты любишь этот наш фасад?

— Люблю порядок, — ответил он честно. — Он держит меня в форме. И ещё люблю твоё спокойствие — оно как маяк. Но если тебе нужно, чтобы маяк иногда мигал в другом ритме — давай перестроим. Я не против.

— Это не перестройка, — сказала Катя. — Это проветривание.

Он улыбнулся уголком губ:

— Проветривать — полезно. Даже музей.

— Особенно музей, — согласилась она. — Иначе картины задыхаются.

Они дошли до дома — ботинки действительно слегка промокли. В лифте, где обычно пахло нейтральным ароматом «чистый воздух», сегодня пахло дождём и чем-то ещё — как будто невидимый мальчишка принёс в кабину мокрый лист.

— Ты вот что, — сказал муж, нажимая на этаж. — Если тебе когда-нибудь захочется, чтобы мы не шли в «правильный» ресторан, а ели суп из пакетика на кухне — скажи. Не буду геройствовать, скажу честно: мне легче заказывать лучшее. Но я могу и так. Для разнообразия. Для проветривания.

— Не «для меня», — поправила Катя мягко. — Для нас.

— Для нас, — согласился он и впервые за долгое время взял её за руку не как сопровождающий, а как человек, который боится потерять нить разговора.

Дверь квартиры открылась обычным щелчком. Внутри всё стояло, как задумано: лампа, ковёр, ваза, тишина. И всё-таки в этой тишине уже поселилось что-то постороннее — не шум, нет, даже не дыхание. Скорее — тень незнакомой птицы, промелькнувшей над витриной. И, может быть, этот лёгкий след на стекле когда-нибудь превратится в трещинку, через которую ворвётся воздух. Или — а почему нет? — в солнечную полоску, по которой удобно идти босиком.

Глава третья. «Симпатия вместо жара»

Катя сидела в кресле у окна, на коленях — ноутбук, но глаза скользили мимо экрана. Вечерний город под окном напоминал ёлочную гирлянду — всё мерцало и переливалось, но от этого было только холоднее. Муж вернулся поздно, как обычно. Он снял пальто, повесил аккуратно и прошёл в комнату, где стояла она.

— Ты всё работаешь? — спросил он, слегка наклонив голову, будто хотел разглядеть, устала ли она.

— Не совсем. Смотрю, где можно заказать новую посуду. Наш сервиз… ну, он хороший, но, кажется, немного вышел из моды.

— Сервиз вышел из моды? — он усмехнулся мягко, без насмешки. — Ты у меня вечный стратег обновлений. Ладно, закажем новый. Хочешь, чтобы был современный? Или классика?

— Современный, — сказала Катя, щёлкая по ссылкам. — Чтобы была видимость движения.

Он подошёл ближе, заглянул через её плечо.

— Видимость? Разве не движение?

Она закрыла крышку ноутбука и посмотрела на него. Он был таким… правильным: сорочка без складки, руки ухоженные, глаза спокойные. И всё же — рядом с ним было прохладно. Как будто сидишь у камина, в котором нарисован огонь.

— Ты хороший, — сказала Катя неожиданно даже для себя.

— «Хороший»? — переспросил он и слегка прищурился. — Звучит так, будто меня записали в категорию надёжных автомобилей.

— А разве это плохо? — попыталась улыбнуться она.

— Нет, — ответил он после паузы. — Это надёжно. Но в твоём голосе прозвучало… — он поискал слово, — что-то недосказанное.

Катя отвела взгляд к окну.

— Просто, знаешь… иногда мне кажется, что у нас всё держится на расписании и на вещах. Браслеты, рестораны, поездки, сервизы… А если убрать их — останется ли что-то ещё?

Он опустился в кресло напротив и сложил руки.

— У тебя сегодня философский настрой. Но ведь именно вещи делают жизнь удобной. Разве плохо, что у нас есть то, о чём другие мечтают?

— Это не плохо, — согласилась Катя. — Но иногда я чувствую, будто живу не с человеком, а с системой. Ты добрый, внимательный… симпатичный, даже очень. Но… — она замялась, — тепла не хватает.

Муж помолчал, барабаня пальцами по подлокотнику.

— Тепло — это эмоции, да? Я привык, что эмоции мешают делу. Я их контролирую. Но, если тебе нужно больше… экспрессии — могу постараться. Хочешь, устроим поездку в Париж? Или, не знаю, спонтанно поедем в горы?

— Видишь, — тихо сказала Катя, — ты опять предлагаешь вещь. Пусть даже большую, дорогую. Но не себя.

Он поднял брови:

— Себя? Но я же здесь. Всегда рядом. Что ещё?

Катя задумалась. Как объяснить, что рядом — это не то же самое, что внутри?

— Ты рядом, да. Но… я не чувствую, что ты смотришь на меня как на женщину. Ты смотришь как на проект, за который отвечаешь. И я сама выбрала это, понимаешь? Я знала, что с тобой будет безопасно. Что ты не предашь, не уйдёшь, не обидишь. Ты — стабильность. Но любовь… — она сделала паузу, — любовь я оставила за дверью, когда сказала «да».

В комнате повисла тишина. Только часы отсчитывали секунды, будто дежурный на посту.

— Значит, — сказал он наконец, — ты сознательно выбрала жизнь без… — он не решился произнести слово «любовь», — без этого. И теперь жалеешь?

— Иногда жалею, — призналась Катя. — А иногда убеждаю себя, что сделала правильно. Подруги завидуют. Мама довольна. Все считают, что я «устроилась». Но внутри… — она коснулась груди ладонью, — пусто.

Муж долго смотрел на неё. В его глазах не было обиды, только какая-то сдержанная забота, почти врачебная.

— Если ты чувствуешь пустоту, — сказал он, — я постараюсь её заполнить. Но я умею только через поступки. Через подарки, через комфорт. Это моя форма любви.

— А мне нужно другое, — тихо сказала Катя. — Мне нужно, чтобы ты не только давал вещи, но и давал себя. Своё сердце, а не банковскую карту.

Он вздохнул и встал.

— Постараюсь. Но, Катя, пойми: я такой, какой я есть. Я умею быть опорой, но не фейерверком. Если ты ждёшь фейерверка — я боюсь, он никогда не случится.

Катя посмотрела ему вслед и подумала: «Я сама выбрала этот холод, назло всем, кто говорил: без любви — никак. Я выбрала стабильность. Но почему же так пусто, когда вокруг всё есть?»

И в эту минуту она впервые почувствовала, что витрина, за которой её жизнь сияла для подруг, закрыта толстым стеклом, которое не пропускает ни одного тёплого луча.

Глава четвёртая. «Как научили выбирать тепло по смете»

Сладковатый запах сирени стоял в воздухе тем майским вечером, когда они сидели втроём на кухне у Лены — чайник шумел, как старый самовар, за окном скрипела качеля во дворе, и в этой бытовой музыке решалась чья-то будущая жизнь. Катя тогда ещё ходила в недорогом пальто, с аккуратно подшитым подолом, и носила серьги-гвоздики, «чтобы прилично, но без излишней радости».

— Я повторю в десятый раз, — сказала тогда Таня, подвинув к Кате блюдце с единственным, но щедро надкусанным эклером. — Без любви брак мёртвый. Хоть ты его фарфором обложи, хоть обёрни в ипотеку и график платежей — мёртвый. Люди не батарейки, чтобы от денег заряжаться.

— Таня, — вздохнула Ленка, разливая чай, — не все выдерживают любовь. Любовь — это горки, это рвутся чулки, это потом неделю плачешь над кастрюлей. У Кати был «страшный роман» в прошлом — ну и что? Она не обязана повторять это ради поэзии.

— Я не обязана, — повторила Катя, глядя в кружку, где плавал лимон, как солнечный диск в мутном небе. — Но у меня теперь есть предложение. Он… правильный. С ним спокойно.

— Спокойно — это хорошо, когда ты спишь, — отрезала Таня. — А жить как? Ты же знаешь, что рядом с ним тебе будет… ну, комфортно. Как в дорогой гостинице, где вешалки деревянные, халаты мягкие, а окна не открываются.

— Зато кондиционер, — усмехнулась Ленка. — И завтрак по расписанию, и никто не орёт за стенкой. Катя, ну скажи, он тебе хотя бы нравится?

— Симпатичен, — честно ответила Катя. Слово «симпатичен» лёгло на стол лёгкой крошкой и тут же исчезло среди других — более звучных.

— Симпатия — это как чай без сахара, — Таня откинулась на спинку стула. — Можно пить вечно, но почему-то всегда тянет на кухню чужую, где запах жареных яблок и кто-то смеётся громко.

— А мне хватит чая, — сказала Катя. — Я устала от яблок, которые потом оказываются зелёными и кислыми.

Они замолчали. В окно смотрели три женщины, каждая в своё будущее. Первая — с репликами, как шпильки. Вторая — с компромиссами, как подушечки безопасности. Третья — с тетрадкой в голове, где аккуратно прописано: «стабильность, порядок, спокойно».

На следующий день мама позвонила, как звонила всегда — к десяти ноль-пять, когда у неё заканчивалась утренняя гимнастика и начиналась жизнь старого двора.

— Катюш, ты подумала? — голос был мягкий, как шерстяной шарф. — Он видный, дом есть, родители приличные. И главное — человек практичный. Мне такие нравятся. С практичным мужчиной женщина не пропадёт.

— Мам, — Катя присела на подоконник, как в детстве, — а любовь?

— Любовь? — мама кашлянула и улыбнулась в трубку так, что улыбку было слышно. — Любовь — это дело тонкое и неблагодарное. Она как погода: то есть, то нет. А семья — это крыша. Сначала крыша, потом погода. Ты строи дом, солнце потом выйдет. Я с твоим отцом тоже не с фейерверка начинала. Терпела его спортивные передачи, его друзей, эти бесконечные рыбалки. И знаешь что? Любовь пришла. Когда посуду вместе мыли, когда он молча укрывал меня пледом, когда я болела. Вот это любовь — не цветы в бурю, а чай, поставленный вовремя.

— А если не придёт? — спросила Катя, чувствуя, как внутри поднимается не страх даже, а старое, забытое отчаяние глупой девочки.

— Придёт, — сказала мама уверенно. — Или ты к ней. Любовь — это тоже работа. А ты у меня трудолюбивая. Не смей жить в нищете ради «ах». Ах в молодости красиво, а в зрелости — простуда. Я тебя прошу: не повторяй моих ошибок молодости. Выбирай тихую гавань.

— Но ведь гавань — это всегда немного затхлость, — прошептала Катя, сама удивляясь своей дерзости.

— Лучше затхлость, чем шторм, — отрезала мама. — В шторм тонут. А тебе жить и детей рожать.

Они попрощались. Катя долго сидела с телефоном в руке, словно это был компас, показывающий не север, а обстоятельства.

Вечером она встретилась с Таней на набережной. Ветер колол щёки, легкие волны били о бетон, оставляя на нём серые усы соли.

— Я скажу грубо, — начала Таня, закуривая и тут же пряча сигарету от ветра. — Мужчина, которого ты выбрала, — это хороший банковский вклад. Маленький процент, надёжность, никаких сюрпризов. Но ты же не вклад. Ты — человек.

— А человек тоже хочет не замёрзнуть, — возразила Катя. — И ещё — быть признанным обществом. Я устала быть «той девочкой, у которой всегда не так, но зато романтично».

— Общество — плохой любовник, — хмыкнула Таня. — Любит, пока ты ему удобна, а потом забудет.

— А деньги? — спросила Катя уже почти шёпотом. — Они же… защищают.

— Защищают от плохой погоды, — согласилась Таня. — Но не от одиночества в собственной постели.

— Одиночество бывает и вдвоём, — сказала Катя. — Я это уже проходила.

— Тогда скажи честно, — Таня остановилась, глядя ей прямо в глаза. — Ты его любишь?

— Нет, — ответила Катя спокойно. — Я его уважаю. Он симпатичен. Он предсказуем, как исправный троллейбус.

— Троллейбусы редко довозят к счастью, — вздохнула Таня. — Они довозят по маршруту.

Они шли молча. С моста слышались голоса подростков, смех, по-детски злой и беспечный. Катя на секунду зажмурилась — и увидела себя семнадцатилетнюю, босиком на кухне, с гранёным стаканом компота и разговором до четырёх утра с тем, кто потом исчез, как июль.

«Любовь — роскошь», — сказала себе взрослая Катя, открыв глаза. — «А деньги — фундамент». Фундамент стоит, даже когда стены облупились.

За неделю до помолвки они с мамой ходили смотреть квартиру его семьи — светлые комнаты, тёплые батареи, окна, которые действительно не открывались. Риелтор бодро перечисляла метры и плюсы района, муж будущий шагал уверенно, выстраивая в уме мебель, как фигуры в шахматах.

— Тут будет кабинет, — сказал он, — тебе — светлая спальня, я знаю, ты любишь, когда утром солнце. И обязательно хорошая кухня. Нормальная техника. Я не экономлю на том, чем пользуются каждый день.

— И правильно, — кивнула мама. — На семье не экономят.

Катя слушала их голоса, как слушают радио в чужой машине: слова правильные, интонации уверенные, и вдруг понимаешь, что говоришь «да» не человеку, а маршруту, который для тебя уже проложили.

— А любовь? — спросила она вдруг, сама от себя не ожидая.

Будущий муж усмехнулся — не раздражённо, скорее мягко, как старший по званию, который готов объяснить новичку, как заведено.

— Любовь — это следствие. Когда людям хорошо вместе, когда они уважают друг друга, заботятся — любовь приходит как благодарность. Я в роман не играю. Я строю дом.

— Дом, — повторила Катя. Слово было тёплым и тяжёлым, как кирпич в ладони.

Мама закивала:

— Вот! Золотые слова. Сначала дом, потом музыка. Я ж говорю: терпеть. Всё приходит — к тем, кто умеет ждать и не портит заготовки лишними специями.

Катя кивнула. В тот день она первый раз произнесла свою будущую формулу вслух — как клятву и как отговорку:

— Любовь — роскошь, а деньги — фундамент.

Она сказала это спокойно, почти буднично, и почувствовала, как в воздухе что-то щёлкнуло — будто невидимый мастер закрутил на один оборот тугой винт. Комнаты и коридоры дома легко подстроились под эту формулу, а вот сердце — ещё нет. Оно смирилось позже.

Спустя годы она будет вспоминать этот щелчок как начало тихой зимы. Тогда же, у входной двери, мама обняла её и прошептала:

— Ты всё делаешь правильно. С правильным мужчиной не пропадёшь. Любовь — придёт, куда денется. Мы — женщины — не для салютов, мы — для света в окне.

— А если свет холодный? — спросила Катя так тихо, что мама сделала вид, будто не расслышала.

— Свет — это комфорт, — сказала мама в полный голос. — Тепло доделаем сами.

Катя улыбнулась и ничего не ответила. Она уже решила. И с этого решения начался её аккуратный, дорогой холод, в котором так удобно хранить вещи и так трудно греть людей. Вечером она примерила новую серьгу — золото сидело безупречно, а ухо, странное дело, на секунду кольнуло, как будто вспомнило давно не снятую клипсу старого лета.

Глава пятая. «Тишина вместо голоса»

Катя лежала в спальне, смотрела в потолок и считала трещинки на гипсовом карнизе. Сколько раз она уже ловила себя на этой странной привычке — искать эмоцию там, где её быть не должно? В карнизе, в узоре на паркете, в отражении лампы в хрустальной вазе. «Как будто живу не свою жизнь, — подумала она, — а чужую, красивую, отретушированную. Моё место здесь есть, но я в нём как гость».

За стеной шелестели бумаги — муж готовился к встрече, проверял отчёты. В его мире было много цифр, графиков, точных формулировок. В её — пустые паузы, которые не заполнялись ни кольцами, ни поездками.

Она встала и пошла на кухню. Он был там — с чашкой чёрного кофе, в очках, с тем самым выражением лица, когда внимание на документ, а не на человека.

— Ты слышал, как сегодня ливень шёл? — спросила она, хотя прекрасно знала: он не слышал.

Он поднял глаза, моргнул.
— Нет. Я был в переговорной. Там кондиционер гудел, не до ливня. А что?

— Просто… он был громкий. Как будто кто-то бил в барабан. Я думала, ты услышишь.

— Катя, я рад, что ты умеешь замечать такие вещи, — сказал он искренне. — Но мне, если честно, важнее, чтобы клиенты не «били в барабан» по телефону. У каждого своё.

Она села напротив.
— У каждого своё… А у нас что? У нас с тобой что общее, кроме этих тарелок и поездок?

Он отложил очки.
— У нас общий дом. У нас планы. Общая репутация, если хочешь. Мы с тобой вместе — это тоже капитал.

Катя долго молчала, потом сказала:
— А эмоции? Где они? Я же всё жду, что будет всплеск, искра, хоть что-то. А вместо этого… ровность. Ты понимаешь, как это — жить, как по линейке?

— Понимаю, — он говорил спокойно, без раздражения. — И именно поэтому я так живу. Потому что знаю: когда по линейке, тогда надёжно. Ты ведь сама этого хотела, Катя. Стабильность, порядок, предсказуемость.

— Я думала, что хотела, — призналась она. — Но теперь иногда… ловлю себя на том, что жду чего-то другого. Как будто мне случайно выдали чужую жизнь, и я должна её прожить аккуратно, чтобы не заметили подмены.

Муж вздохнул, допил кофе и сказал:
— Это усталость. Ты устаёшь от расписаний, от светских вечеров. Любой устанет. Хочешь — отменим поездку в Сочи? Посидим дома. Купим новые книги, устроим сериалы.

— Дело не в Сочи, — тихо сказала Катя. — Дело в том, что я не чувствую себя живой.

Он замер.
— Ты хочешь сказать… что с тобой что-то не так?

— Я хочу сказать, — она посмотрела ему прямо в глаза, — что с нами что-то не так. Мы — как две фигуры на шахматной доске: стоим на правильных клетках, делаем правильные ходы. Но в этих ходах нет души.

— А что тогда? — спросил он после долгой паузы. — Душа — это что? Крики, ссоры, ревность? Ты правда этого хочешь?

— Нет, — Катя покачала головой. — Я хочу хотя бы ошибку. Ошибку — не потому, что так надо, а потому что мы люди. Живые. Я устала быть в витрине.

Он поджал губы, снова надел очки.
— Я понял. Тебе не хватает… эмоций. Я подумаю, что можно сделать.

Катя отвернулась к окну, где дождь оставлял тонкие серебряные полоски.
— Эмоции нельзя «сделать». Они либо есть, либо нет.

— Катя, — сказал он почти строго, — ты сама выбрала этот путь. Неужели забыла?

Она закрыла глаза. Да, сама. Слушала маму, слушала Ленку, спорила с Таней, а в итоге выбрала «фундамент». Но фундамент оказался холодным камнем, на котором не всегда можно согреться.

И пока он снова листал документы, она подумала: «А если это и есть мой приговор? Красиво жить, но не чувствовать тепла. Смотреть витрину изнутри и изображать счастье для тех, кто снаружи завидует».

Впервые ей стало по-настоящему страшно.

Глава шестая. «Сладкий привкус зависти»

— Катя, ты в шоколаде! — захохотала Таня так, что продавщица в ювелирном вскинула глаза от лоснящегося прилавка. — Посмотри на себя со стороны: браслет на правой, часы на левой, серьги — как две малые луны. Жизнь удалась, дорогая. Если бы моя жизнь так «проветривалась», я бы не возражала против закрытых окон.

— Вы же знаете, я сладкое не очень, — улыбнулась Катя, примеряя очередную серьгу и ловя в зеркале собственную улыбку — отрепетированную, тонкую, как филёнка. — Шоколад — он быстро тает.

— А меня это как раз устраивает, — подмигнула Маша. — Пусть тает, лишь бы был. Глянь, что у них в новинках: дорожка бриллиантовая, но скромная. «Скромно-богато», как любит твоя мама. Взяла бы на твоём месте, пока курс не упал. Ваш курс, — она подчёркнуто взглянула на Катю, — семейного благополучия.

— Всё равно очарована тем, как у тебя всё организовано, — вмешалась Ленка, аккуратно передвигая на витрине коробочку с кольцом. — Рестораны, поездки, тренировки, маникюры — и ни одного сорванного графика. Это же как симфония, в которой дирижёр всегда в белых перчатках. Я бы так хотела.

— Дирижёр в белых перчатках — это не про страсть, — пробормотала Таня. — Это про веру в партитуру.

— А что плохого в партитуре? — Маша подняла бровь. — Я устала от камбузов жизни, где всё «по наитию». Катя, ты меня понимаешь: порядок — это эротика зрелого возраста.

— Эротика, — повторила Катя, словно чужое слово. — Порядка.

Продавщица с профессиональной улыбкой скользнула поближе:

— Девушки, на этой модели идеальная посадка, и если вам нужен универсальный образ «день-вечер», он именно такой. Ваш муж будет в восторге.

— Катин муж всегда в восторге, — отмахнулась Таня. — У него восторг поставлен на автопилот.

— Таня, — мягко одёрнула Ленка.

— Ничего, — сказала Катя, не отводя глаз от зеркала. — Таня любит острые приправы. Я привыкла.

— Кать, ты правда счастлива? — Маша произнесла это неожиданно тихо, почти доверительно. — Я спрашиваю без зависти. Ну ладно, с каплей. Просто скажи, как оно — просыпаться, зная, что у тебя не «как-нибудь», а «как надо».

— Как надо — это удобно, — ответила Катя. — Но иногда… хочется как-нибудь.

— «Как-нибудь» — это когда сосед в трусах с дрелью, — фыркнула Таня. — Спасибо, не надо. Катя, не слушай мои шпильки. Просто понимаешь… — она наклонилась ближе, — фасад — это ещё не дом. Я по себе знаю: бывало, нацепишь на себя серьги покрупнее, улыбнёшься пошире — и люди перестают задавать вопросы. Даже ты сама перестаёшь.

— А я люблю фасады, — упрямо сказала Маша. — Они защищают. От дождя, от лишних взглядов, от бедности. Катя, ты молодец, что всё устроила. Мы… мы по-хорошему завидуем.

Слово «завидуем» повисло в воздухе, как сладковатый дым. Катя почувствовала, как внутри поднимается слабая дурнота — от сахара, которого она не просила. «Катя, ты в шоколаде!» — эхом повторилось в голове. Шоколад, который липнет к пальцам и не даёт держать что-то своё, неотполированное.

Телефон едва заметно завибрировал. Сообщение от мужа: «Успею забрать тебя в семь. Если хочешь — заедем в тот новый ресторан, где вид на мост. Или домой? Как решишь». И ещё одно: фотография коробочки — явно не из дешёвых — подпись: «Мелочь. Просто так».

— Что там? — заглянула Ленка.

— Ничего, — улыбнулась Катя. — Логистика вечера.

— Логистика вечера! — Тане стало весело. — Я так и знала: у вас даже чудеса по расписанию. Сколько у вас минут на «просто так»?

— Таня, — тихо сказала Катя. — Не надо.

— Хорошо, не буду. Но ты же знаешь: я тебя люблю за то, что умеешь говорить «не надо» без крика. Редкий дар.

Они выбрались из ювелирного и пошли в кофейню — ту самую, где витрины до пола делают любую жизнь похожей на открытку. Бариста с усами-скобками узнал Катю, как узнают завсегдатаев: лёгкий кивок, капля уважения.

— Ваш обычный? — спросил он. — Двойной раф с солью?

— Сегодня без соли, — сказала Катя. — Слишком сладко вокруг.

— Тогда просто раф, — кивнул он. — Простой — это честно.

Они устроились у окна, и тут же начался хоровод вопросов и комментариев — как всегда, когда «девочки» садились к столу.

— Кать, расскажи про поездку в Венецию, — попросила Маша. — Я хочу слушать, как люди плывут на гондолах и верят в вечность.

— Вечность пахнет сыростью, — усмехнулась Таня. — Но вид, безусловно, делает любовь по-итальянски. Ну? Как там?

— Красиво, — сказала Катя. — Камни, вода, люди, которые кричат друг другу через каналы. Рыбаки ругаются театрально, туристы смеются, и в этой какофонии — жизнь. Мы ходили по мостам. Муж всё просчитывал маршруты, чтобы не стоять в очередях.

— Боже, — Маша зажмурилась от удовольствия. — Даже очереди у вас продуманные.

— У вас вообще всё продумано, — подхватила Ленка. — Я иногда думаю: если бы моя жизнь была так аккуратно упакована, я бы перестала нервничать.

— Ты бы начала скучать, — отрезала Таня. — Катя, скажи честно: тебе не скучно?

— Скука — это роскошь ленивых, — автоматически произнесла Катя, как будто чужую фразу из чужого журнала. — Я… занята.

— Занята чем? — мягко спросила Маша. — Календарями? Подбором оттенков для подушек? Я не издеваюсь, правда. Просто пытаюсь понять, как это — жить в идеально протёртом мире.

— Я выбираю ткань, — сказала Катя. — И думаю, как она будет стариться. Удивительно: у хорошей ткани старение красивое. У плохой — злое.

— У чувств так же, — заметила Таня. — Хорошие стареют в янтарь. Плохие — в серую корку.

Катя вздохнула. «Неужели я сама себе тюрьму построила?» — вспыхнула мысль. Тюрьма из хорошей ткани, где старение — уютное, но решётки всё равно на месте.

— Девочки, — вмешалась Ленка, — давайте без мрака. У меня новости. Оказалось, что если правильно распределить бюджет, можно жить как люди. Катя, я тебя слушаю и понимаю: мне бы половину твоего спокойствия — и я бы перестала заедать тревогу булками. Учишься у тебя, честно.

— У меня не спокойствие, — сказала Катя. — У меня дисциплина.

— А дисциплина — это и есть спокойствие, только в костюме-тройке, — подытожила Таня. — Ладно, серьёзный вопрос. Вы с ним когда детей-то планируете? Или это у вас тоже «по графику до квартала»?

— Таня! — воскликнули Маша и Ленка хором.

— Что? — Таня развела руками. — Мы тут обсуждаем фасады и занавески, а за окнами — жизнь. Я спрашиваю по делу.

Катя поставила чашку, чтобы верный бариста не увидел, как дрогнула рука.

— Мы… разговариваем об этом, — сказала она, стараясь, чтобы голос не выдал лишнего. — Он хочет. Я… не уверена.

— Не уверена в чём? — Маша наклонилась ближе. — В себе? В нём? В мире?

— В том, что ребёнок — это не ещё одна вещь, — ответила Катя. — Не очередной проект, который можно «правильно оформить». А я боюсь, что у нас всё превращается в оформленность.

— Зато ребёнок точно добавит хаоса, — с сухой надеждой сказала Таня. — Хоть кто-то в этой квартире будет кричать честно.

— Пусть сначала Катя решит сама, — мягко остановила её Ленка. — Кать, тебе не обязательно никому ничего доказывать. Ни нам, ни инстаграму, ни маме.

— Мамы всегда «знают лучше», — Маша подперла щёку ладонью. — Твоя всё ещё говорит, что любовь приходит после терпения?

— Говорит, — улыбнулась Катя. — И добавляет: «Сначала дом, потом музыка».

— Но что, если музыка — это единственное, зачем строится дом? — тихо сказала Таня.

Они замолчали. Сквозь витрину прошла отражённая туча; улица стала на тон темнее, лица — на полтона серьёзнее. Катя вдруг увидела в стекле не себя с аккуратной причёской и правильным свитером, а девочку семнадцати лет — в дешёвом платье, с разболтанной косой, у которой спрашивают: «Выбираешь ли ты приключение?» Девочка кивала. Женщина в витрине — нет.

Телефон снова дрогнул. Муж: «В семь у подъезда. Не опаздывай, пожалуйста. Важная встреча завтра, нужно лечь пораньше. Если хочешь — возьмём вина. Твоё любимое».

— «Твоё любимое», — вслух прочитала Катя, и Таня взглянула так, будто услышала диагноз.

— «Твоё любимое» — это когда тебя хорошо изучили, — сказала Таня. — Но не обязательно услышали.

— Таня, — попросила Катя, — давай без афоризмов.

— Хорошо, — кивнула Таня. — Тогда в лоб: тебя устраивает эта жизнь?

Катя посмотрела на свои руки — ухоженные, с тонкой веной у запястья, и на браслет, который сидел идеально, как будто создан для неё, а на самом деле — для любой, у кого совпал размер.

— Меня устраивает то, что у меня есть, — сказала она медленно. — Но меня пугает то, чего нет.

— А чего нет? — Маша почти шёпотом.

— Языка, на котором говорят двое, — тихо ответила Катя. — Без переводчика из вещей.

За стойкой кавомолка треснула зерном — резкий звук прорезал паузу. Бариста, словно угадав момент, поставил на стол блюдце с крошечным печеньем «в подарок от заведения».

— Видишь, — улыбнулась Маша, — подарки тебя преследуют. Даже печенье сдаётся.

— Печенье честнее, — сказала Катя. — У него в составе сахар, мука и масло. Никаких скрытых ингредиентов.

Таня дотронулась до её локтя:

— Кать… Если однажды ты поймёшь, что «витрина» перестала тебя защищать, а только выставляет — скажи. Мы будем рядом. Хоть руками стекло держать, пока ты будешь… — она задумалась, — проветривать.

— Спасибо, — сказала Катя. — Вы — моя единственная неупакованная вещь.

Они расплатились и вышли. На улице пахло дождём и горячей булочной. «Катя, ты в шоколаде!» — снова звякнуло где-то в памяти, как ложечка о чашку. Она шла, ловя себя на том, что подходит к каждому зеркалу — витрина, стекло машины, металлическая дверь — и проверяет: не просвечивают ли сквозь её аккуратность тонкие прутья. «Неужели я сама себе тюрьму построила?» — спросила она про себя ещё раз и почти услышала отклик: глухой, как в подъезде, где давно не чинили лампу.

Телефон позвонил снова: мама. Катя взяла.

— Катюш, — привычно тёплый голос, — ну как вы? Готовитесь к поездке? И не забудь — завтра ко мне заезжай, я сделала твои любимые котлеты. И, слушай… я тут подумала: тебе надо меньше слушать подруг. У тебя всё хорошо. Ты в безопасности. Слышишь? В безопасности.

— Слышу, мам, — ответила Катя и вдруг отчётливо поняла: слово «безопасность» заменило ей всё — от «радости» до «желания». Как добротная дверь, которую закрыли с двух оборотов и забыли ключ в замке — внутри.

— Вот и славно, — сказала мама. — Счастье любит тишину.

— А я — нет, — сказала Катя почти неслышно, уже после того, как связь оборвалась.

Вечер втягивался в город, как нить в иглу, и где-то между витринами и мостовой Катя впервые ясно почувствовала: если не остановиться, фасад вырастет в стену, а стена — в судьбу. И всё же она прибавила шаг — в семь муж будет у подъезда, и расписание, как всегда, победит. Только на этот раз под слоем расписания отчётливо шевельнулась тревога, как птица, которой тесно в шкатулке.

Глава седьмая. «Первая трещина»

— Катя, я подумал, — сказал муж за ужином, не отрываясь от аккуратно нарезанного стейка, — нам пора серьёзнее обсудить будущее. Дом, дети… всё это нельзя откладывать бесконечно.

Катя медленно отодвинула бокал.

— Ты опять про это?

— А почему нет? — он поднял глаза. — Ты же сама говорила: семья должна быть полной. Я не хочу, чтобы мы упустили время. Дом большой, средств достаточно. Нам осталось только решиться.

— «Только решиться», — повторила она. — У тебя это звучит так, словно мы обсуждаем покупку нового дивана.

Он отложил вилку, слегка нахмурился.
— Я хочу, чтобы у нас были дети. Чтобы в этом доме был смех. Чтобы у нас была цель, кроме ресторанов и поездок. Разве это так странно?

— Не странно, — признала Катя. — Просто… я не чувствую, что готова.

— Ты не чувствуешь или ты не хочешь? — его голос стал мягче, но в этой мягкости было напряжение.

— Я не хочу детей от человека, к которому у меня только уважение, — вырвалось у неё прежде, чем она успела прикусить язык.

Он замер. Несколько секунд молчания тянулись, как резина. Потом он аккуратно взял салфетку, промокнул губы и сказал:
— Значит, ты считаешь, что я недостаточно… какой? Теплый? Эмоциональный?

— Я считаю, что мы живём по расписанию, — сказала она. — Всё правильно, всё красиво, всё… как надо. Но разве так рождаются дети? Разве в холоде может появиться жизнь?

Он наклонился ближе, но в глазах его не было злости — только растерянность.
— Катя, я даю тебе всё. Ты ни в чём не нуждаешься. Ты защищена, окружена комфортом. Почему этого мало?

— Потому что я живая, — ответила она резко. — А не витрина для украшений.

Он долго смотрел на неё. Потом откинулся на спинку стула, вздохнул и произнёс:
— Хорошо. Я понял.

Катя вдруг почувствовала: сейчас должен быть разговор, откровенный, настоящий. Но вместо этого он поднялся, достал из внутреннего кармана пиджака маленькую коробочку и положил перед ней.

— Вот. Я хотел подарить завтра, но, видимо, стоит сегодня.

Она открыла. На бархате лежало кольцо с крупным камнем, сияющее и тяжёлое.

— Красиво, — выдавила Катя.

— Ты заслуживаешь только лучшего, — сказал он тихо. — И если тебе трудно… пусть хотя бы вещи напоминают, как я ценю тебя.

— Вещи… — она усмехнулась, но смех прозвучал пусто. — Ты думаешь, что можно купить тепло?

— Нет, — ответил он спокойно. — Но можно купить знак. Символ. Я не умею говорить так, как тебе нужно. Зато умею делать.

— Ты не понимаешь, — Катя положила коробочку обратно. — Это не «символ». Это подмена. Ты закрываешь подарком дыру, в которую мы оба боимся заглянуть.

Он помолчал.
— Может быть. Но у каждого свои способы любить. Мой — через поступки. Твой — через слова. Нам нужно найти общий язык.

— А пока мы ищем, — сказала она устало, — ты заваливаешь меня коробочками.

— Потому что я не хочу ссориться, — признался он. — Я боюсь потерять равновесие. А подарки — это… способ сказать без лишних слов.

Она посмотрела на кольцо. Камень блестел, но холодил взгляд, как лёд.

— Знаешь, — сказала Катя, — иногда я думаю: лучше бы ты подарил мне ошибку. Не идеально выбранное кольцо, а неправильное слово. Чтобы я хотя бы почувствовала, что мы живые.

Он замер, не находя ответа.

И в эту паузу между ними впервые возникло что-то острое и болезненное — трещина. Она была тонкой, почти невидимой, но Катя уже знала: если по ней ударит ещё хоть раз, стекло фасада может расколоться.

А он — он, возможно, даже не заметил. Он просто отодвинул к ней кольцо и произнёс всё тем же спокойным тоном:

— Всё будет хорошо. Я сделаю так, чтобы тебе было хорошо.

Катя посмотрела на него и поняла: он не лжёт. Он искренне верил, что кольцо способно заменить разговор. Что вещь способна заменить чувство.

И именно эта искренность вдруг показалась ей самой страшной.

Глава восьмая. «Золотая клетка»

Катя сидела в гостиной, не включая свет. Сквозь огромные окна лился рассеянный вечерний свет фонарей, и отражения домов складывались в калейдоскоп, где всё было слишком правильным. На журнальном столике лежала та самая коробочка с кольцом. Камень блестел даже в полумраке — холодным светом, как будто сам был маленьким фонарём в её золотой клетке.

Она взяла кольцо в ладонь, повертела. Оно было тяжёлым — не только физически, но и как символ. Символ её собственной роли. «Жена успешного мужчины». «Счастливая». «Устроившаяся». Всё это было правдой — для других. Но не для неё.

В голове крутилась одна фраза, которую она наконец произнесла вслух:

— Я не хочу детей от нелюбимого человека.

Эти слова прозвучали страшно — будто она подписала приговор. Стены будто дрогнули, отражение в окне стало резче.

— Ты что-то сказала? — вдруг раздался голос мужа из коридора.

Катя вздрогнула и поспешно спрятала кольцо в коробочку.
— Нет, — ответила она слишком быстро. — Просто думала вслух.

Он вошёл в комнату, снял галстук, бросил на спинку кресла. Взгляд его был усталым, но спокойным.

— О чём думала? — спросил он.

Она почувствовала, как внутри поднимается тревога. «Если он узнает… если заметит равнодушие, всё рухнет». Золотая клетка не только держала её, но и защищала. Без неё — пустота, бездонная.

— Да так, — сказала Катя и заставила себя улыбнуться. — О доме. О будущем.

— Вот и я о будущем, — оживился он. — Сегодня разговаривал с архитектором. Он предлагает перепланировку второго этажа. Там можно сделать детскую — просторную, светлую. Я думаю, это правильный шаг.

Катя почувствовала, как кольнуло сердце.
— Ты уверен, что это нужно прямо сейчас?

— А когда, если не сейчас? — он сел рядом, положил руку ей на плечо. — Ты же сама говорила: время идёт быстро. Надо строить семью, пока есть силы.

Она смотрела на его руку — тёплую, надёжную. И не могла найти в себе отклик.
— Ты всегда всё строишь, — тихо сказала она. — Дом, планы, репутацию. А чувства… ты их тоже строишь?

Он нахмурился.
— Чувства — это следствие. Когда есть уважение, забота, стабильность — любовь приходит сама. Разве это плохо?

— Плохо, если не приходит, — прошептала она.

Он не услышал или сделал вид, что не услышал.
— Катя, я всё делаю ради нас. Ты должна это понимать. Иногда мне кажется, что ты не ценишь.

Она резко повернулась к нему:
— Ценю. Но ценю умом, а не сердцем. А жить только умом… страшно.

Он вздохнул и встал.
— Ты устала. Мы поедем отдохнуть, сменим обстановку. Тебе станет легче.

Катя кивнула, но внутри знала: не станет.

Когда он ушёл в кабинет, она осталась одна. Взяла кольцо снова, посмотрела на его холодный блеск и тихо сказала:
— Я не хочу прожить жизнь, играя роль богатой куклы.

В темноте собственные слова звучали громче, чем хотелось. И она впервые ясно почувствовала: её равнодушие — не просто усталость. Это пропасть.

И если муж однажды заглянет в её глаза и увидит пустоту, которую она прячет за улыбками и серьгами, он поймёт. А тогда рухнет всё — и кольца, и дом, и тщательно выстроенная клетка, где она была «в шоколаде».

Катя закрыла глаза. И впервые за долгие годы ей захотелось плакать — не тихо, аккуратно, а по-настоящему. Но слёзы не пришли. Был только холод.
Продолжение: https://ok.ru/marinazhukova1982/topic/158413374945520