ЧАСТЬ I

Он ушёл, как будто выносил мусор

Он ушёл, как будто выносил мусор. Без сцены. Без взгляда через плечо. Просто захлопнул дверь, как это делал сотни раз раньше.
Только вот в этот раз за ней не последовал звук ключа в замке.
А потом — тишина. Звенящая, глухая, как в ванной, когда погружаешься с головой и слышишь только собственное сердце.

— Съездить надо, на пару дней, — сказал он утром, застёгивая рубашку, которую я гладила прошлой ночью. — Командировка.
— Перед Днём влюблённых?
— А мы что, ещё влюблённые?

Он улыбнулся краешком рта, как это делают мужчины, когда уже давно всё решили, но хотят, чтобы ты почувствовала себя виноватой первой.

Через полчаса его не было. Через час — исчез запах лосьона.
К обеду я заметила, что в шкафу исчезли не только носки, но и зимняя куртка, документы, заначка в вазе и даже его любимая чашка с отбитыми краями. Остался только запасной ключ на вешалке — как издевка. Как открытка с надписью: «Не скучай!»

Я не кричала.
Не звонила.
Не разбивала посуду. Я просто села за стол… и не встала почти до вечера. Как будто потеряла опору в пространстве. Как будто кто-то выключил свет и не оставил даже спичек.

Включила телевизор — там говорили про любовь, про скидки на кольца, про "лучший день для признаний".
Я вытерла лицо рукавом.

— Только не начинай опять, Лена, — сказала я себе в зеркало. — Ты взрослая баба. Не девочка, чтобы рыдать из-за трусов, оставленных не в той корзине.

Но это было не «снова». Это было иначе. Потому что раньше он возвращался. А теперь — нет.

ЧАСТЬ II

Замок, мука и запах прошлого

На следующее утро я проснулась не от звука будильника, а от того, что квартира была слишком… тихой.
Даже холодильник, казалось, замолчал, чтоб не мешать моим мыслям.

Я встала — босиком, без халата, всё ещё в той же майке.
Пошла к двери, вынести мусор — ведь в какой-то момент бытовое становится единственным, что ты в силах контролировать.

Ключ вошёл в скважину, провернулся — и… застрял.
Я дёрнула. Снова. Резче. Потом медленно, с нажимом. Щёлк. Тишина. Щёлк. Глухо.
Как будто дверь решила: никуда ты, Лена, не пойдёшь. Никуда ты от себя не сбежишь.

— С ума сойти… — пробормотала я, и на всякий случай дёрнула ещё раз. Ни крика, ни слёз — просто усталость. Даже тут сломалось.

Я обошла квартиру кругом — окно в кухне не открывается, балкон выходит в колодец, не крикнешь. Телефон в руке стал тяжёлым, как кирпич.

Набрала номер Степана.
Пока гудки шли, я заметила на подоконнике стакан с его зубной щёткой. Осталась.
Просто забыл. Или… специально?

— Алло? — он ответил слишком бодро, как будто уже на новом этапе жизни.
— Замок заклинило. Я не могу выйти.
— Ты про дверь?
— Нет, про новый стиль жизни, Степ. Конечно, про дверь. У тебя ведь запасной ключ?

Пауза. На том конце он наверняка закатил глаза. Потом голос стал мягче:
— Хорошо. Буду через пару часов.

Я отключилась. Поставила телефон на зарядку и вдруг увидела себя в зеркале. Взъерошенные волосы, взгляд, как у человека, который смотрел в одну точку всю ночь.

И вот тогда, без особой причины, я пошла на кухню и… достала муку.

Странное дело — когда рушится мир, руки сами тянутся к венчику и противню.
Я не готовила давно. Степан любил мясо, жареную картошку, я же — крем-супы и сырники. Но когда он уезжал, я иногда пекла печенье. Просто для себя. Иногда — для него. Только он не знал.

Пока месила тесто, включила радио. Там обсуждали признаки хорошей совместимости в паре.
— Если вы одинаково заказываете роллы — это судьба, — говорила ведущая.

Я выключила радио.

На кухне запахло ванилью.
Я прибралась в раковине, почистила плиту, протёрла фасады.
Нашла в морозилке бульон, сварила суп. Подмела под батареей.
Перемыла подоконник, хотя никто туда и не заглядывал.

— Чего ты добиваешься, Лена? — спросила я себя.
— Чтобы, когда он придёт, всё было красиво? Или чтобы ты могла дышать?

Ответа не было. Только запах печенья и звон ложки о край кастрюли.

ЧАСТЬ III

Мужчина в трусах и шкаф с тайной

Я стояла в душе, когда зазвонил домофон.

Не ответила. Не хотелось, чтобы он — если это он — слышал шум воды.
Пусть подумает, что меня нет. Или что я занята. Или что у меня… кто-то есть.

Горячая струя стекала по спине, и на миг стало легче.
Тело помнит заботу дольше, чем разум.

Я вытерлась, накинула старый махровый халат с оборванным поясом — и вдруг услышала глухой стук с балкона.
Резкий, неестественный. Как будто кто-то зацепился ботинком за перила. Или…

Я подошла к балконной двери и обомлела.
За стеклом — голый мужик. В одних тёмно-синих трусах. И с паникой в глазах.

Он стучал отчаянно. И… умоляюще.
Наверное, надо было закричать. Или звать полицию. Но я лишь открыла дверь и отступила.
Интуиция — или женская солидарность — сказала: не враг. Просто дурак.

— Простите! — зашептал он, проскальзывая внутрь. — Я… извините! Это… жена пришла! То есть — не моя! Муж её! Неожиданно! Я с седьмого!
Он отдышался, опираясь на стену. — А я — ну… у неё. На минуточку. И вот…

Я смотрела на него, будто на непроверенное тесто: вроде целый, а вдруг внутри сырой.

— Вам шкаф подойдёт? — спокойно спросила я.
— Что?

Я кивнула на высокий платяной шкаф, тот самый, где когда-то висели рубашки Степана. Теперь — только пыль, шарф и коробка с прошлогодними гирляндами.

— Там не душно?

— Меньше слов, больше тела, — буркнула я, и он исчез за дверцей. Только пятка торчала.

В этот момент раздался звонок в дверь.

Ирония судьбы — она всегда пунктуальна.

— Ну вот, замок как я и думал… цилиндр под замену, — сообщил Степан, ковыряясь отвёрткой. — Нормально у тебя тут. Пахнет чем-то… домашним.
Он огляделся. Его взгляд скользнул по халату, по волосам, ещё чуть влажным, по кастрюле на плите.

— Ты, что ли, ради меня готовила? — с усмешкой.
— Ради себя, Стёпа. Я тоже человек, представь себе.

Он встал. Подошёл ближе.
— А выглядишь — как раньше. Тепло. Мягко. Ты всегда пахла ванилью, Лена.

Я сделала шаг назад.
Но он уже положил руку мне на плечо. Второй — на талию.
Точно так же, как всегда. Не спрашивая, не заглядывая в глаза.
Как будто я — его, просто потому что привычно и удобно.

— Может, останусь сегодня?.. — голос стал чуть ниже.
— Нет, — тихо сказала я. — Не сегодня. И не завтра.

И именно в этот миг шкаф скрипнул.
Очень тихо. Но ровно настолько, чтобы Степан повернулся.

— Это… у тебя мыши?

— Это… Валентин, — сказала я, неожиданно спокойно. — Повар. С соседнего балкона.

Шкаф открылся, и из него, как из сказки, вышел мужчина в трусах с достоинством монаха, держащий в руках мою старую кружевную штору. Как тогу.

Степан смотрел. Молчал. Потом — хрипло рассмеялся.
— Ну ты и даёшь. Чтоб тебе счастья, Лена. Только не говори потом, что это я тебя испортил.

Он хлопнул дверью. Громко. На прощание.

Я стояла. Валентин молчал. Мы оба выглядели как участники плохой пьесы, забывшие реплики.
Пахло ванилью с примесью стыда.

Но внутри, на самом дне, мне впервые стало не стыдно.

ЧАСТЬ IV

Когда шкаф говорит правду

Степан не ушёл сразу. Он сделал круг по квартире — как инспектор на осмотре.
Посмотрел в кухню, задержался у стола, на котором остывали румяные печенья.
Затем подошёл ко мне вплотную — ближе, чем было позволено.
Я чуть отступила, но он всё равно протянул руку.
Пальцы коснулись моего воротника.
Он приподнял его — медленно, почти нежно.

— Тебе идёт такой халат, — сказал он с тем голосом, который раньше звучал между строк. — Как в первый раз.

Я стояла, как под водой.
Запах его кожи. Привычное тепло руки. И — пустота внутри.
Потому что всё это я уже прожила.
Не раз. Не два.
И каждый раз думала: ну вот, он вернулся, значит — любит.
А теперь поняла: он возвращается туда, где ему удобно.

— Степ, — тихо сказала я. — А что ты чувствуешь, когда смотришь на меня?

Он усмехнулся, прищурился, провёл пальцем по моей щеке.
— Дом. Жареная картошка. Твоя ваниль. Мягкое тело.

— Всё? — спросила я, и в этот момент что-то внутри меня хрустнуло. Как лёд на лужах в марте.

— А разве этого мало? — ответил он и снова сделал шаг ближе. — Ну? Позволишь мне остаться?

Вот он, момент истины.
Когда женщина понимает: ты не нужна — ты удобна.
И когда в этот самый миг… открывается шкаф.

С лёгким скрипом, словно вход в иную реальность, из-за дверцы выходит Валентин.
Он завернулся в штору, как в тогу, и выглядел при этом до неприличия уверенно.
На голове — перекошенный капюшон от моего худи.
В руке — кружка, в которой был… компот.

Степан застыл.
Глаза — стеклянные. Плечи — натянутые. Лицо — безэмоциональное.

— Вы... кто?.. — выдавил он.
— Валентин, — представился тот, аккуратно ставя кружку на пол. — Я у вас в шкафу жил. Полтора часа. Очень уютный шкаф. Правда, Лена?

Я бы рассмеялась. Если бы не знала, что смех бы сейчас провалился в крик.

— Ты... — Степан повернулся ко мне. — Ты издеваешься?
— Нет, — я говорила тихо, но голос уже не дрожал. — Просто живу. Без тебя. И не вру себе больше.

— Шлюха, — бросил он с тем самым выражением, которое всегда шло следом за тем, как он не получал то, что хотел.

И хлопнул дверью.
Как когда-то, когда ушёл "в командировку".
Только на этот раз… это был действительно конец.

Мы молчали.
Валентин стоял с невидимым благородством гладиатора, который проиграл бой, но сохранил честь.
Я — присела к печенью. Оно остыло. Затвердело.
— Ты очень спокойно к этому отнеслась, — сказал он наконец.
— Я уже всё отревела заранее. Сегодня только точка. Или троеточие, — поправилась я.
— Хочешь, я испеку тебе другое?
— Что?
— Печенье. Или кексы. У меня есть свой рецепт. Я когда нервничаю — тоже начинаю месить тесто.

Я улыбнулась. Впервые за долгое время — не натянуто, не вежливо, а откуда-то изнутри.

ЧАСТЬ V

Печенье из боли

Когда хлопнула дверь, я не заплакала сразу.
Я просто встала и стала убирать со стола. Как делала сотни раз после его уходов — с командировок, из бань, с корпоративов.

Но в этот раз ложка выпала из рук.
И я села на пол.
Прямо там, на кухне, у плиты, прислонившись спиной к стене.

Я не рыдала.
Я позволила себе зазвучать.
Захлёбываться, кривиться, хрипеть, всхлипывать, как старая собака.
Никогда раньше я не плакала так громко. Потому что раньше мне было стыдно.

А теперь — было всё равно.

— Не извиняйся, — раздался голос из-за двери кухни. — Всё правильно. Надо, чтобы вышло. Иначе внутри камнем останется.

Я не видела, как он вошёл.
Но когда подняла голову — Валентин стоял у стола, с закатанными рукавами и миской в руках.

— Я нашёл у тебя сливочное масло, орехи и корицу, — сказал он, как будто это было самое естественное продолжение всего, что только что случилось.
— Ты что делаешь? — выдавила я.
— Успокаиваюсь. У меня после развода тоже только два способа было: жрать или печь. Первый — опаснее. Второй — вкуснее.

Он замешивал тесто уверенно.
Я смотрела на его руки — мужские, с тёмными волосками на запястьях, но аккуратные, будто созданные не для кулаков, а для кухни.
В них было что-то… защищающее.

— Он много раз так делал? — спросил он вдруг.
— Что — бросал?
— Что — возвращался только телом. Без слов. Без извинений. Без сердца.

Я замерла.

— Да, — ответила. — А я... думала, что это и есть любовь. Что если он хочет — значит, всё не так плохо.
— Хочет — не значит любит, — сказал он, доставая противень. — И то, что ты позволяла — не значит, что ты виновата.

Он говорил спокойно. Не жалел. Не лечил. Просто понимал.

— У меня была такая же. Только наоборот. Жена. — он поставил печенье в духовку. — Она изменяла — тихо, элегантно, по-французски. Я догадывался, но молчал. Потому что верил, что любовь — это терпение. Оказалось — глупость.
— И как ты понял, что всё?
— Когда начал её бояться. Не потерять — а разозлить.

Мы сидели на кухне. Тесто заполняло воздух корицей.
Он налил мне воды. И ничего не сказал о слезах, которые всё ещё текли. Просто рядом был.

— Это самое вкусное печенье, которое я когда-либо не ела, — попыталась я пошутить.
— Подожди. Дай духовке шанс. Она не предаёт.
— А мужчины?
— Не знаю. Но ты точно знаешь теперь, кто предал тебя. Это уже кое-что.

Он встал, пошёл к окну, чуть приоткрыл форточку.
Свежий воздух пах… надеждой.

ЧАСТЬ VI

Мы пекли, чтобы не сойти с ума

Печенье вышло тёплым, с хрустящей корочкой и мягкой, почти кексной серединой.
Я откусила кусочек — и на миг закрыла глаза.
Смесь ванили и грецкого ореха отозвалась где-то на уровне памяти.

— Если ты скажешь, что это «по бабушкиному рецепту», я встану и уйду, — пробормотала я.
Валентин рассмеялся.

— Не угадала. Ресторанная разработка. Я участвую в проекте «Шефы на районе». Готовим с людьми дома. Полусоциальная история.
— А в шкаф — это тоже часть программы?
— Только для избранных, — подмигнул он. — Кстати, спасибо, что не вызвала полицию.
— Я подумала — если человек в трусах с балкона просится, может, ему нужнее, чем мне покой.

Он улыбнулся. Потом сел напротив.
Молча взял одно печенье.
Жевал долго, не глядя в глаза.
И вдруг сказал:

— Я был женат восемь лет.
— Долго.
— Не настолько, чтобы простить.
— Что?
— Всё. Измену. Ложь. Пренебрежение. Самого себя, прежде всего.

Я замолчала.
Потому что впервые слышала от мужчины не «я ошибся» — а «я себе предал».

— Я перестал готовить дома. — продолжил он. — Потому что еда стала чем-то… токсичным. Мы ели молча. Её не устраивал мой суп, меня — её диеты. Мы вообще больше не разговаривали. Только еда и счёт за газ.

— А почему ты не ушёл?
— Потому что боялся. Что никто не захочет видеть меня дома в фартуке. Мужчиной — да. Шефом — да. А вот… таким — нет.

Он поднял глаза.
— А ты?

Я облизнула крошку с губ.
— Я думала, что если достаточно стараться — человек изменится.
— А он?
— Просто… принимал усилия. Не менялся.
— Знакомо.

Мы помолчали.

— А что бы ты сделала, если бы могла вернуться на год назад? — спросил он вдруг.
Я подумала.

— Купила бы себе дорогой торт. Съела бы одна. И пошла спать — в чистой постели, одна. Без страха. Без оглядки. Без «а вдруг он позвонит».

Валентин кивнул.
— В этом весь смысл — жить не так, чтобы кто-то захотел вернуться. А так, чтобы ты не захотела вернуться туда сама.

Эти слова остались в воздухе, как пар от чая.
Тихо. Точно. Без пафоса.

Я поняла, что впервые за много лет не играю ни в жену, ни в соблазнительницу, ни в “держу всё под контролем”.
Я — просто я.
А он — просто он.
На кухне.
С печеньем.

ЧАСТЬ VII

Когда ты больше не глотаешь вместо слов

Он мыл чашки.
Спокойно, будто он давно тут жил.
Сухо вытер руки и обернулся:

— Ты знаешь, я не навязываюсь.
— Знаю.
— Но если хочешь, я могу остаться. На диване. Без всяких намёков.

Я смотрела на него — сдержанного, тактичного, совсем не «героя» по женским сериалам.
А главное — не хищника. Не просителя. Не тот, кто «попросил прощения телом».

И это, на удивление, делало его… притягательным.

Я чувствовала его запах — смесь муки, мускуса и корицы.
Я знала, как было бы легко — шагнуть к нему, положить голову на плечо, сказать:
«Останься. Мне страшно одной».

И это был бы не грех.
Это было бы по-человечески.
Но — не по-новому.

Я медленно села, взяла одно из его печений — ещё тёплое.
Посмотрела на него.
И — на себя в отражении стеклянной дверцы шкафа.
Такая же. Но — другая.

— Знаешь, Валентин…
Он замер, чуть выпрямился.

— Мне очень хорошо с тобой.
— Но? — он сказал это спокойно. Без обиды.
— Но мне надо научиться быть одной. Не просто «ждать, пока пройдёт». А жить, не ждя никого.

Он кивнул.
— Ты уверена?
— Нет. Но я хочу попробовать. Без костылей. Даже таких вкусных, как ты.

Он усмехнулся.
Подошёл ближе, не касаясь.

— Ты — сильная, Лена. Только… не путай силу с одиночеством.

Я проводила его до двери.
Он обулся молча, накинул куртку.
Перед выходом задержался.

— Когда-нибудь ты снова испечёшь это печенье, — сказал он. — И, возможно, оно получится лучше.
— Или хуже.
— Но уже по твоему рецепту.

И ушёл.
Тихо. Без звона дверей. Без театра.

Я вернулась на кухню.
Села у окна.
Смотрела, как внизу кто-то торопится с букетом, кто-то с пакетом, кто-то — один.
На плите остывало печенье.

Я попробовала ещё одно.
Суховато. Чуть пересушила.

Кот подошёл, понюхал — и фыркнул.

— Ну и ты туда же, — сказала я.
Но голос уже звучал не так. В нём было не отчаяние, а что-то… новое.

ЧАСТЬ VIII

Всё вроде бы как прежде. Но не так.

Новый замок поставили быстро. Молодой мастер долго возился с инструментами, а потом, не глядя, протянул мне ключ.

— Теперь надёжно, — сказал. — Отсюда уже не уйдут… если не захотят.

Я усмехнулась.
Зачем он так сказал? Он же говорил про замок. А мне показалось — про жизнь.

Квартира была чистая до звона.
Полы — как в больнице. Зеркала — без разводов.
Даже коробка с «его» вещами, которую я долго не решалась трогать, теперь стояла у порога — готовая к выносу.

Я открыла окно. Февраль был серый, но уже не злой.
В воздухе — ни капли любви. Но и ни капли страха.

— Ну что, — сказала я вслух, — испечём что-то своё?

На кухонном столе — новая пачка муки, яйца, масло.
Рецепт на бумажке, записанный со слов Валентина, лежал сбоку. Я не смотрела в него. Пекла на ощупь. По памяти. По себе.

Пока духовка гудела, я вытерла пыль с подоконника.
Перебрала аптечку.
Выбросила две засохшие губки — не потому что грязные, а потому что надо отпускать.

Печенье получилось…
Ну, так себе.

Чуть жёсткое, местами подгорело.
На вкус — честное. Без сюсюканий. Без глянца.
Я ела, запивая чаем. Смотрела в окно. И не чувствовала себя ни покинутой, ни победительницей.
Я была просто собой.
И этого, на удивление, было достаточно.

Кот подошёл. Понюхал печенье.
Отвернулся.

— Ну извини, Шерлок, — усмехнулась я. — В этот раз — не для тебя.

Вечером я зажгла свечу — просто так. Не потому что романтика, а потому что мне можно.
Села на подоконник с книгой, которую давно хотела дочитать.
И вдруг — поняла. В этом доме больше никто не ждёт оценок. Никто не возвращается за удобством. Никто не прячется в шкафу.

Я одна.
Но уже не потеряна.

Иногда мы теряем себя, пытаясь понравиться тому, кто даже не знает, кто мы есть на самом деле. А потом — печём своё первое неидеальное печенье. И с него всё начинается.

ЧАСТЬ IX

Торт для Степана и Елены

Валентин стоял у холодильной камеры и медленно читал заказ.
Буквы были чёткие, жирные, как будто их печатали с особым удовольствием.

«Торт. Шоколадный. Надпись: „Для Степана и Елены“

Сердце сверху. Всё, как в прошлый раз».

Он почувствовал, как что-то внутри кольнуло.
Имя. Совпадение? Наверное.
Елена — имя не редкое. И Степанов на свете, слава богу, немало.

Он проверил номер телефона заказчика. Не узнал.
И всё-таки… что-то не давало покоя.

— Сам отнесу, — сказал он повару у кассы. — Клиент постоянный. Пройду, подышу.

Он шёл пешком.
К коробке добавил ленточку — не по заказу, по внутреннему порыву.
Нёс осторожно, как что-то живое.
Внутри было не только какао, масло и крем, но и вопрос: а если это всё же она?..

У подъезда его встретила тишина. Лифт не работал.
Он поднимался пешком, считая ступени.
На площадке стояла она.

Лена.
В джинсах. В пальто. Без макияжа. С пакетом в руке.

Он замер.

— Торт… — выдохнул он.
— Ботинок, — ответила она, подняв пакет. — Один. Второй я с балкона не нашла, извини. Видимо, судьба решила, что ты теперь не парой идёшь, а сам.

Он рассмеялся. И — выдохнул.

— Ты заказывала торт?
— Нет. Это… заказали соседи. Те самые. Где шкаф с историей.
— Ты шутишь?
— Ага. Всё в этом доме как-то… символично. Даже лестничная клетка.

Они стояли. Напротив. Без фальши, без надобности «произвести впечатление».

— Ты… как? — спросил он.
— Пеку. Плохо. Но честно. А ты?
— Доставляю. Иногда — себя.

Она кивнула на торт.

— Красивый. Наверное, вкусный.
— Лучше твоего?
— Пока — да. Но я догоню.
— Знаешь… я бы попробовал твой снова. Даже с солью вместо сахара. Главное — с историей.

Молчание.

— Кофе? — сказал он. — Без намёков. Просто… кофе. Без шкафа, без халата, без психологических упражнений.
— Я подумаю, — улыбнулась она. — Но учти: теперь у меня новый замок. И я открываю не сразу. Только тем, кто… остаётся не ради тела.

Он поклонился, как в старом фильме.
Развернулся.
Сошёл по лестнице.

Она смотрела ему вслед — и чувствовала: он не спасение. Не чудо. Не смысл жизни.
Он — возможность.

А значит, она всё сделала правильно.

ЧАСТЬ X

И всё-таки — капот

На улице уже темнело.
Воздух был влажный, с лёгким ароматом подтаявшего снега и мартовского асфальта.

Валентин стоял у своей машины.
Потрёпанный седан с вмятиной на капоте — как и он: не новый, но честный.

Я вышла следом, держа в руках пустую коробку от торта и тот самый пакет с ботинком.

— Тебе возвращать как? По одному, или ждать, пока второй сам найдётся? — спросила я, протягивая пакет.

Он улыбнулся.
Взял ботинок с таким выражением, будто получал обратно не обувь, а часть себя, забытую в спешке.

— Не спеши искать второй, — сказал он. — Может, он и не нужен. Некоторые люди ходят босиком. Или… налегке.

Я облокотилась о капот. Он сделал то же самое.
Мы стояли рядом. Не прикасаясь. Но уже без неловкости.

— Скажи честно, — сказала я. — Ты специально торт принёс сам?
— Возможно. Хотел узнать, как у тебя дела.
— И?
— Вижу, живёшь.
— Это уже достижение?

Он покачал головой.

— Нет. Это уже выбор.

Я кивнула.

— Твой торт… — сказала я, глядя на его руки, сжимавшие ключи, — получился лучше моего печенья.
Пауза.
— И ты, кажется, тоже.

Он засмеялся. Не громко. Но искренне.
И смотрел — в глаза, не сквозь.

— Кофе? — предложил он. — Где без пижам, шкафов, замков и тем более — бывших.
— И без обязательств?
— Только если ты сама не захочешь.

Я подумала. Не долго.
Но и не сразу.

— Не сегодня, — ответила я. — Но, возможно, скоро.
— Я умею ждать, — тихо сказал он. — Особенно, если понимаю, зачем.

Мы простояли ещё минуту. Вечер был мягкий.
Как будто и погода тоже хотела, чтобы я не спешила делать выводы.

Он поехал. Я осталась.
С коробкой. С ботинком. С лёгкой, почти невидимой улыбкой на губах.

Когда я вернулась домой, кот встретил меня на пороге.
Печенье ещё лежало в коробке — моё.
Я протянула ему кусочек.
Он понюхал.
И, впервые за последние дни, — откусил.

Иногда любовь начинается не с признаний и не с поцелуев.
А с того, что ты отказываешься цепляться.
И остаёшься.
С собой.
И, возможно, с кем-то рядом. Но — не вместо себя.

А если вы прямо сейчас остались одни — это правда трагедия? Или всё-таки… пространство для чего-то нового?