Глава 1 Мокрые полы и мокрые нервы

Вас в детстве тоже пугали: «Не ходи по мокрому полу — током ударит»? Меня — да. И вот вчера, спустя сорок лет, жизнь нашла способ напомнить: если не током, то шваброй — точно. Потому что когда женщина в сорок с хвостиком решает «вымыть пол по науке», но забывает об этом через семь минут — это не просто бытовая ошибка. Это уже сюжет с элементами триллера.

Я стояла между плитой и холодильником, как корова на льду. В тапках с лицом человека, который одновременно осознал:

а) у неё нет страховки от падений и

б) швабра — это всё-таки холодное оружие.

В ухе раздался возмущённый ор:
— Мяу!

Это Пельмень, мой сиамский комментатор с лицензией на сарказм. Перевожу с кошачьего:
— Хозяйка, ты снова решила, что тебе двадцать. А у тебя уже коврики на коленях, а не на полу. Вернись в реальность.

Я стояла, медленно вытягивая руку к табуретке, вспоминая, что начиналось всё благородно: уксус, капля "Фейри", тёплая вода, настрой на чистоту. Но закончилось, как обычно: мокрый пол, прилипший кот и осознание, что героизм в быту — штука переоценённая.

А ведь всё это — ради Орхидеи. Да-да. Она снова приезжает. И Мария Петровна (моя соседка, идеолог блеска и глянца в быту) сказала, что "пол должен сверкать, как румянец после флирта". Ну и я, значит, пошла сверкать. Только вместо флирта — гель от ушибов и испуг в голосе Пельменя.

— Мяу!! — добавил он, когда я, наконец, встала.
Перевод не требуется. Это был очень человеческий мяу. Такой, знаете, как будто он только что увидел мой банковский счёт и перечень просроченных дел.

Я вытерла руки, выругалась в сторону швабры (та, конечно, промолчала — она из Икеи), и пошла переодеваться. Потому что впереди был не просто день — а день перед Прибытием. А когда в наш многоквартирный дом едет Орхидея — будь добр, наведи порядок и подготовь дух. И полы.

Сделано. Почти. Ну ладно — хотя бы попытка была. А это, согласитесь, уже кое-что. Особенно в тапках на скользком полу и с Пельменем, который теперь за мной следит, как тренер по осторожности.

Глава 2. Квартира №7 — странная получательница

В нашем подъезде квартира №7 — как Нарния. Только вход не через шкаф, а через резиновый коврик с надписью «Добра вам и сахара в дом». И если обычные люди после работы разуваются, кидают тапки и ворчат на кота, то из квартиры №7 всегда доносится… праздник. Причём не обязательно в честь чего-то. Иногда просто потому, что "Мария Петровна решила, что сегодня вторник, а это уже не повод сидеть тихо".

На этот раз всё началось с мокрого пола.

Я поднималась, как обычно, с почтой и пакетом брошюр от ЖЭКа (в которых никто никогда ничего не читает, кроме строки "долг: 347 рублей"). И вдруг — запах. Так пахнут только:
а) свежевымытый кафель на юге Испании,
б) смесь уксуса с шампунем «Цветущий жасмин»,
в) ну или последствия генеральной уборки под текилу.

У порога квартиры №7 стоит таз. Пол — мокрый. Из-за двери слышны голоса, звон фужеров и… неуловимое ощущение, что сейчас выйдет кто-то в кокошнике и начнёт петь «Вдоль по Питерской».

Я звоню. Дверь открывается с характерным звуком "пшшш", как будто я заказала сцену в театре.

Передо мной — Мария Петровна. В праздничной маске. Точнее, в полумаске с орхидеями, блёстками и чем-то, что подозрительно напоминает страусиное перо (я надеюсь, это просто метафора, а не соседский попугай).

— О! Почта! — торжественно говорит она. — Заходи, дорогая! У нас тут… событие. К нам снова едет Орхидея!

Я прикусываю губу. Орхидея? Это… кто? Или что? Может, новая посуда? Или обновление в духе «мне семьдесят, и я решила быть собой»?

— Простите, — осторожно спрашиваю я, переступая через мокрый порог, — это имя? Или тропическое предупреждение?

— Ах ты ж, Господи, не знаешь?! — Мария Петровна театрально всплеснула руками, в процессе чуть не снеся фужер. — Это наша звезда! Орхидея Сергеевна! Племянница! Из Кисловодска! Мечта, ветер и караоке в одном флаконе! У нас с ней, знаешь, всякое было… — она хмыкает и делает загадочную паузу. — Но теперь, чувствую, она возвращается… навсегда.

Я обвожу взглядом кухню. В углу — пирамида из фужеров. Стеклянная Эйфелева башня на хрустальных ножках. Возле балкона — сушатся две пары мужских кальсонов и одна, небрежно наброшенная на велосипед, шаль в перьях. Из-под стола выглядывает сиамский хвост.

— И вы… готовитесь? — уточняю я.

— Ну а как же! — с гордостью отвечает она. — Я уже и пол отмыла, и бокалы вытерла, и гардероб освежила! Завтра с утра — в мясной! Она у нас любит буженину… с перцем, как в детстве, — и вздыхает так, будто речь идёт о ком-то между Аллой Борисовной и Мэри Поппинс.

— А пол? — повторяю я, невольно глядя на тапки, которые уже начали плыть в сторону выхода.

— Пол — это философия! — торжественно объявляет она. — Если пол блестит — значит, ты живёшь! А если липнет… ну, значит, он тебя запомнил.

Я киваю. Как человек, у которого дома пол не то чтобы блестит, а скорее просто есть, мне сложно спорить.

— А вы… чем мыли, если не секрет?

— О, рецепт мой, фирменный! — шепчет она, наклоняясь ближе. — Вода, уксус, капля "Фейри", и для аромата — шампунь! Только не перепутай с гелем от артрита, как в прошлый раз… Муж потом скользил до сортира, как пингвин по маслу.

— Запомню, — честно отвечаю я, чувствуя, что этот разговор войдёт в топ-10 моих жизненных наблюдений, прямо между тем, как тётя Галя стирала полотенца в кофе, «чтоб запах был благородный», и тем, как дядя Слава жарил рыбу в утюге (и это не метафора).

И тут Мария Петровна оборачивается в сторону балкона и говорит с интонацией актрисы, играющей любовь всей жизни:

— Орхидея, ты едешь… Я верю.

Я осторожно отступаю к двери.

— Ну что ж, — говорю, — до встречи. Пусть звезда взойдёт мягко, без обострений.

— Ты приходи! У нас будет… пирожковое шампанское! — зовёт она вдогонку.

Я спускаюсь по лестнице. На ноге — капля жасминовой воды. В душе — предчувствие апокалипсиса. Соседский кот, проходящий мимо, недовольно нюхает мою обувь и уходит, как будто я сказала что-то не то.

А значит — приближается Орхидея. И, как показывает практика… это будет не просто приезд. Это будет погружение.

Глава 3. Это не имя — это диагноз

На следующий день во дворе пахло дождём, геранью и… тревогой. Причём тревогой не абстрактной, а вполне конкретной, как перед визитом участкового по делам несовершеннолетних — только вместо несовершеннолетних у нас была Орхидея.

Информация распространялась по подъезду, как варенье по тарелке — липко, сладко и с кусочками сплетен. Мария Петровна с утра была замечена с тележкой, из которой торчал батон, банка зелёного горошка и что-то подозрительно напоминающее шкатулку с литьём. Учитывая её прежние выкрутасы, шкатулка могла оказаться как родовой реликвией, так и домиком для сиамского кота.

Я встретила тётю Галю возле мусоропровода, где она традиционно выносила пакет в сопровождении философского вздоха и набора размышлений о «куда катится эта жизнь». На этот раз её глаза горели особенным блеском — тем самым, который появляется у соседок, когда им доверили страшную тайну и они поклялись никому не рассказывать.

— Слышала, кто едет? — тихо спросила она, оглядываясь.

— Орхидея? — предположила я.

— Тс-с! — зашипела тётя Галя. — Не называй её так вслух. Это же не имя, это диагноз.

— Простите?

— Ну да. Девица с драмой на лице и тремя валерьянками в сумочке. В прошлый раз, как приехала, так у нас потом ещё месяц коты по подъезду носились, как под «Руки вверх». Говорят, она их дрессирует. Серьёзно. Ворчит на них по-французски и кормит оливками. А в прошлый раз вообще…

Она замолкает, делая паузу, чтобы эффектно вдохнуть.

— Привезла коллекцию. Из Кисловодска. Сандалии. Сандалии, Маша! На каблуке. С блошиного рынка. И все разношенные. Говорит, винтаж.

— Может, и правда винтаж? — осторожно предполагаю я.

— Да это не винтаж, это венец безвкусия! У одной подошва отклеенная, у другой — ремешок держится на честном слове и засохшей карамели. А главное — она их выложила в коридоре. На всех видно. Как музей, только против нас.

Я попыталась себе это представить — ковровую дорожку из старых сандалий, каждый со своим характером и скрипом, как свидетели каких-то странных женских историй. Картина вышла жуткая, но концептуальная.

— И коньяк, — добавила тётя Галя почти шёпотом. — Коньяк! Михаила Сергеевича.

— Горбачёва? — удивилась я.

— Его самого. Говорят, бутылка была куплена в девяносто первом, «про запас», а теперь — как символ новой жизни. Праздник, говорит, без коньяка — не праздник, а травма. Она с ним, между прочим, прилетает. С коньяком. И с котами. Всё как в лучших домах Лондона и Парижа.

— А муж?

— Чей?

— Ну… у неё?

Тётя Галя глянула на меня, как на ребёнка, спросившего, зачем тигру полоски.

— Милая, она выше этого. У неё был роман с профессором йоги из Железноводска. Потом — страстная влюблённость в оперного певца из Туапсе. А теперь она говорит, что мужчины её… тормозят. Ей нужны свобода, поиск, внутренний горизонт и вот это всё. А если честно, ей просто некому мусор выносить.

Тут из подъезда вышла Мария Петровна с лицом глашатая апокалипсиса.

— Всё! — возвестила она. — Встречаем завтра в одиннадцать! Утро — начало новой эпохи!

— И что, ты её в свою квартиру опять?! — не выдержала тётя Галя.

— А куда ж я её, в погреб? У меня теперь пол идеально чистый, уксусный блеск и аромат жасмина. Я только что фужеры отпарила! Мы начнём всё сначала — с песней, с танцем, с планом на успех!

— С планом на «скорую» вы начнёте, — буркнула тётя Галя, но уже в сторону.

Я постояла, подумала, и поняла: всё. Жизни спокойной в нашем подъезде не будет. Не в этот раз. Орхидея в пути.

А я? А я купила валерьянку. И чистую тряпку. Потому что, когда в доме появляется женщина с сандалиями, двумя котами и бутылкой эпохи Михаила Сергеевича — держись. Это уже не быт. Это событие.

Глава 4. Букеты, борщ и бегство в гараж

Орхидея приехала в 11:07. Я знаю точно, потому что в 11:06 у подъезда внезапно пропала связь, а в 11:07 она снова появилась — но уже с новой реальностью. Сначала – глухой звук дверей такси, потом — аромат лавандового дезодоранта, который принялся душить пространство с такой уверенностью, будто хотел стать председателем ТСЖ.

Дверь в квартиру №7 распахнулась как сцена в театре: с лёгким скрипом, завесой пара и звоном бокалов. На пороге стояла Она. Орхидея Сергеевна. В леопардовом шарфе, платье цвета "виноград в закате", с чемоданом, из которого, как на таможенном контроле, выглядывала то ли меховая накидка, то ли один из её сиамских котов. Позади неё шёл мужчина с выражением лица «я несу это по любви, но не по своей воле» — подозреваю, водитель.

Первым делом она выложила на стол… букеты. Букеты из пластиковых цветов. Все оттенки фиолетового, некоторые с блёстками. Один с табличкой "Поздравляю с рождением внука", что вызвало у Марии Петровны секундное зависание — у Орхидеи детей не было, и внуков, по логике, тоже. Но Орхидея пояснила:

— Это символ обновления! Всё цветёт, даже если искусственное! Надо верить в энергию пластика!

После чего включила караоке.

— Я начинаю тренировку! — заявила она в пространство, обращаясь сразу и к себе, и к котам, и к фантомной аудитории, в которой, возможно, был даже сам Михаил Сергеевич.

Саундтрек начался с "Там, где клён шумит", но к третьей песне перешёл на латинские мотивы и агрессивное танго с участием веника и кастрюли, которую она использовала как маракас.

Первым не выдержал Александр Петрович — муж Марии Петровны. После того как Орхидея сделала ему «жизнеутверждающее предложение» станцевать бачату в халате, он собрал инструменты и уехал в гараж. Сказал, что будет «чистить свечи на Волге», хотя, по словам соседки Зои, Волга та — без двигателя уже лет пять. Но всё равно он укатил, с выражением мученика на лице и пакетиком пельменей под мышкой.

— Он всегда так, — вздохнула Мария Петровна, наливая чай. — Как только чувствует вибрации, сразу в гараж. Прямо как наш кот Барсик — только гром грянет, он в ванну. И сидит. Молча. Как Пьеро.

Но на этом приключения не закончились. На следующий день в подъезде случился звоночек из области драмеди.

Я, как обычно, выносила макулатуру (включая старые «Аргументы и факты» с рецептами от Валентины Матвиенко), когда услышала топот. Но не обычный — не «тапки-бабушки», не «детские кеды», а нечто босое, прилипшее и… ароматное.

По лестнице шла Орхидея. Босиком. С выражением просветлённости на лице и… запахом. Стойким. Я бы даже сказала — борщевым.

— Утро, солнце, воздух… Я так люблю свободу, — пела она, не заметив меня, и пританцовывала. На каждый шаг липкий отпечаток, на каждый вдох — чесночный оттенок.

— Простите, вы… без обуви? — осторожно поинтересовалась я.

— Ах! — всплеснула руками Орхидея. — Это практика! Обнуление! И я кремом намазалась для мягкости стоп — но, кажется, это была маска… для волос… или… подождите… что-то горчичное.

Я сдержала смешок. Кот Пельмень, сидящий на перилах, зашипел. Видимо, подтверждая диагноз.

Орхидея шла в гости — к Зое Семёновне, на седьмой. Уж не знаю, дошла ли, потому что в тот день во всём подъезде открыли окна. Даже те, что закрашены с 1998 года.

Позже я застала Марию Петровну у входа в подъезд. Она курила электронную сигарету, пуская клубы пара с видом Бабы-Яги на перекрёстке дорог.

— Ты не поверишь, — сказала она с надрывом, — она съела все мои пастилки. Под караоке. И поставила аромалампу… с мятой и… печёным луком. Я проснулась ночью — думала, пожар. А это — просто духовное очищение.

Я кивнула. С Орхидеей всегда так. Ни одно событие не происходит без метафизики, липкого пола и лёгкого запаха горчицы.

Глава 5. Пол липнет, Орхидея скользит, а я мою с уксусом

Пока Орхидея пела «Белые розы» в темпе свинга, а кот Пельмень нервно сгрызал подоконник, я поняла главное открытие этого лета: не глобальное потепление, не подорожание гречки и даже не то, что Александр Петрович тайно прячет банку тушёнки в бардачке своей «Волги». А то, что летом пол липнет. И с этим надо что-то делать.

Мария Петровна бегала по квартире с ведром, в котором плавала швабра, два колпачка надежды и один сиамский ус. Липкость была повсюду. Каждая плитка — как сцена из фильма ужасов: наступаешь, и нога залипает, как мысль в разговоре с тёщей.

— Это кошмар, — говорила она, выплескивая очередную порцию воды, — будто вся квартира покрыта сиропом и обидами.

Я не выдержала.

— Знаете что, — сказала я, — у меня есть лайфхак. Не из интернета, а из жизни. Проверено на себе, Пельмене и даже на половике возле мусоропровода.

Она посмотрела на меня, как будто я сейчас собиралась рассказать, где спрятан Грааль.

— Берём воду. Обычную. Тёплую, если хотим по-доброму. Добавляем в неё чуть-чуть уксуса — буквально столовую ложку. Потом каплю средства для мытья посуды. Только именно средства. Не шампуня, не геля для душа, не того, чем ваш зять моет машину.

Мария Петровна кивнула.

— А если… случайно перепутала? — осторожно уточнила она.

— Если перепутали с гелем для душа, то у вас будет пол, пахнущий жасмином и скользкий, как совесть любовника.

Мы хором хихикнули. Даже Пельмень, судя по морде, оценил.

На следующее утро подъезд встретил меня благоуханием… жасмина. Видимо, где-то произошла ошибка. Или эксперимент. Или оба сразу.

Мария Петровна стояла на лестничной площадке, держала ведро и виновато поджимала губы.

— Знаешь, — сказала она, — я нашла бутылочку, на которой было написано «ароматерапия». Подумала: раз душа у Орхидеи требует чистоты — надо соответствовать. Всё как ты велела: вода, уксус, капля жидкости… только капля была, видимо, из подарочного набора. Я ещё подумала, что как-то странно пенится, и пол стал такой… приглашающий. Муж утром пошёл на кухню — и до сих пор ползёт.

— Главное — аромат, — философски отозвалась я. — Иногда жасмин важнее устойчивости.

И это, пожалуй, был первый раз за всё лето, когда нас с Марией Петровной не раздражала Орхидея. Просто потому что все были слишком заняты — кто скользил, кто мыл, а кто нюхал.

А на следующее утро Александр Петрович оставил записку:

«Переехал в гараж. Там сухо и пахнет бензином. Вернусь, когда у вас перестанет пениться пол. Или когда кончится жасмин».

Глава 6. Казначей, купидон и ящик недопонимания

Жили мы, знаете ли, спокойно. Ну как спокойно — в диапазоне между «Орхидея поёт "Лебединую верность" на караоке» и «Пельмень сбрасывает пластиковые цветы с подоконника». Но в целом — без эксцессов. До тех пор, пока не произошло то, что в подъезде окрестили «интимным инцидентом общедомового масштаба».

Началось всё с того, что у нас в ящиках появилось странное объявление. От председателя ТСЖ, аккуратного и нервного Юрия Леонидовича, с заголовком, который наводил на мысли о Шекспире и допросе с пристрастием:
«Собрание жильцов: повестка – интимные записки в адрес казначея»

Я сначала подумала, что кто-то из подростков решил пошутить. Или, на худой конец, что тётя Зоя снова напутала таблетки и начала проявлять чувства к кому-то помимо собаки. Но на следующий день в подъезде появились обсуждения. Реальные. С фразами вроде:

— А ты читала? Это ведь про нашего казначея?
— Я всегда знала, что у него в глазах что-то зреет.
— Это, наверное, из второго подъезда, у них там женщина с коброй на спине живёт.

Я, как сознательная гражданка и обладательница естественного любопытства, решила прояснить у первоисточника. Мария Петровна, как обычно, мыла подоконник лимонной кислотой и напевала под нос «Я милого узнаю по походке».

— Скажите, — начала я, — а у вас в доме случайно не было любовных писем, которые ушли не туда?

Она замерла. Потом медленно обернулась.
— Кто сказал? Пельмень проболтался?

— Простите?

— Ах, ну ладно… — она вытерла руки о свой фирменный фартук с надписью «Не мешай мне быть великолепной» и вздохнула. — Это Орхидея. У неё… случился порыв.

— Любовный?

— Порыв творческий. Решила, видите ли, признаться в чувствах. У неё тут роман… так сказать, на вдохе. С соседом Сашей.

Я мысленно перебрала всех «Саш» подъезда. Александр Петрович — в гараже. Саша с третьего — женат. Саша-курьер — не жилец, а доставка.

— Тот Саша? — уточнила я, деликатно не называя фамилий.

— Именно, — Мария Петровна закатила глаза. — Она три дня вынашивала формулировку. Сожгла черновик. Потом писала под музыку… Муслима Магомаева. И — о, торжество судьбы! — перепутала ящики. Вместо "С. Громову" опустила в "ТСЖ".

— В ящик ТСЖ?!

— Прямо в ручки Юрию Леонидовичу. Нашему… казначею.

В этот момент из окна выглянул Пельмень, сделал «мяу» с ноткой презрения и скрылся, оставив нас с её словами.

— Что было в письме? — тихо спросила я.

— Не всё помню, но там были слова "ваши глаза – как перелив пепельного кота", "я чувствую в вас энергию" и "жду встречи у лифта, чтобы случайно коснуться локтём".

— И?

— Юрий Леонидович теперь здоровается с каждым жителем по два раза. И когда видит Орхидею, нервно поправляет воротник.

На собрании жильцов было выдано объяснение. Официальное. От лица Орхидеи.

«Уважаемый Юрий Леонидович! Моя муза совершила манёвр, достойный поэтической ошибки. Письмо, наполненное чувствами, ушло не по адресу. Прошу считать его художественным жестом и не воспринимать как официальное заявление.»

Реакции были разные. Тётя Галя предложила Орхидее колонку в местной газете («Пусть пишет, лишь бы не поёт»). Александр Петрович прислал смс Марии Петровне: «Как там у вас – все живы?». Пельмень, по слухам, начал спать в почтовом ящике — от греха подальше.

Юрий Леонидович же с тех пор ходит в белой рубашке, гладит усы и на собрании сказал:

— Коллеги, мы — не просто коммунальное сообщество. Мы — место, где живёт поэзия.

Орхидея хлопала стоя.

А я… а я поняла: в нашем доме не бывает мелочей. У нас даже ошибка — как перформанс. Даже признание в любви — как повод сменить председателя.

Глава 7. Голос разума по имени Пельмень

Есть в жизни каждого дома существо, которое не участвует в склоках, не поёт в караоке, не нюхает уксус и не пишет письма казначеям. Оно просто смотрит. Молча, оценивающе, свысока — как инспектор Роспотребнадзора на ярмарке варенья. В нашем доме это существо зовут Пельмень.

Сиамский, с характером, похожим на смесь Остапа Бендера и налогового инспектора. Родился в дождливую ночь (так говорит Мария Петровна), в коробке из-под обуви и с первых дней проявлял склонность к наблюдению и суждению. Он шипел исключительно по делу, ходил исключительно по ковру и спал исключительно на чужих вещах, особенно если они пахли "не тем".

— Пельмень не кот, Пельмень — метафора, — как-то сказала Орхидея, любуясь, как тот орудует когтями по её «винтажным» сандалиям.

Но в тот день Пельмень стал не просто метафорой. Он стал голосом разума. Потому что случилось неожиданное: Орхидея вновь отправила письмо. Уже вручную. Лично. В конверте, с сердцем, наклеенным на клапан, и строчкой:

«Саша, ты — как штрудель в моём ноябре».

Она подкараулила момент, когда в подъезд вошёл объект её страсти — Саша Громов с пятого этажа, холостой, молчаливый, с глазами, в которых читалась вечная усталость и тяга к тишине. Протянула ему конверт с видом: "Или сейчас, или никогда — но с пластмассовыми цветами". Саша, не успев даже надеть бахилы, пробормотал что-то нечленораздельное, принял конверт и ушёл. В лифте. На пятом этаже. Навсегда.

— Он ушёл… не в мою сторону, — сказала Орхидея, глядя в замедленно закрывающиеся двери. — Это знак.

Вечером я зашла к Марии Петровне — уточнить, жив ли ещё Александр Петрович и можно ли вернуть таз, потому что у меня снова пол.

Орхидея сидела на подоконнике. В шёлковом халате с драконами. Лицо — печальное. Настроение — трагическое. Сбоку, свернувшись калачиком, лежал Пельмень. Но — на странной дистанции. Не на коленях, не у ног. А возле двери, настороженно.

— Он… не хочет ко мне, — сказала Орхидея, поглаживая халат. — Даже молоко не пьёт. Это же симптом, да?

— А может, не любит драконов? — предположила я.

— Нет. Он понял. Он всегда чувствует. В прошлый раз, когда я встречалась с пианистом из Железноводска, он тоже скрылся в кладовке. А сейчас — вообще… он шипнул! На меня! На меня, понимаешь?

И тут Мария Петровна, вытирая чашку, вставила, как бы между прочим:

— А мой Пельмень бы сразу понял, что с этим мужчиной что-то не так. Он и на записки не шипит. А тут — ковернул под ковёр и обиделся. Вот вам и любовь.

Орхидея вскинулась:

— То есть вы считаете, что Пельмень чувствует фальшь?

— Он чувствует всё. Он у нас как лакмус — не рычит, не паникует, просто уходит. А если под коврик залез — значит, где-то рядом человек, которому лучше не доверять даже чайник.

Наступила тишина. Пельмень в это время, не спеша, переместился в ванну и демонстративно захлопнул за собой дверь.

— Значит… всё, — с достоинством сказала Орхидея. — Моё сердце — как пустой чемодан. Без шенгенской визы.

— Или как ванная с котом, — добавила я. — Вроде всё на месте, но никто не рад.

Мы долго смеялись. Даже Мария Петровна прыснула в полотенце. А потом сказала:

— Запомни, девочка. Умный кот в доме — лучше, чем десять мужчин с романтическими наклонностями и аллергией на уксус. Он всегда чувствует. А мы — не всегда.

Глава 8. Всё шло по плану… только не по моему

Когда в доме объявляется Орхидея, забудьте про законы логики, причинно-следственные связи и спокойствие во всех его проявлениях. Наденьте тапки на резиновой подошве, возьмите валерьянку (двойную дозу, если вы соседка снизу) — и приготовьтесь: реальность теперь будет с блёстками, фальшивым соль-диезом и ароматом пластмассовой лаванды.

На фоне караоке, стихийных педагогических монологов о «женской энергетике» и тихого бегства Александра Петровича в гараж с раскладушкой, произошло финальное событие, которое, как водится, стало одновременно триумфом, фарсом и коммунальным манифестом.

Все началось с того, что Юрий Леонидович — наш нервный, бледный, но предельно корректный казначей — собрал внеплановое собрание. Повестка:

«Вопрос водоснабжения, бережливости и инициатив граждан в части коммунальной сознательности».

— Как это красиво называется, — пробурчала тётя Зоя, — а звучит как «Кто опять полез в трубы без согласования».

Я, как образцовый свидетель всех событий, уселась ближе к батарее. Там уже сидели Пельмень (в переноске, на случай несанкционированной любви) и Орхидея. В новом образе.
На ней был свитер цвета «чай с лимоном», юбка в клетку и невинное выражение лица преподавательницы географии, читающей лекцию о меридианах, но мысленно поющей «Мурку».

Юрий Леонидович вышел к трибуне (в смысле — к стулу под лестницей) с папкой и с вдохновением педагога на первом родительском собрании.

— Коллеги. Друзья. Жильцы. Сегодня я хочу поблагодарить нашу уважаемую… Орхидею Сергеевну.

В зале повисла пауза. Даже Пельмень перестал вылизывать лапу.

— За что?! — хором спросили три тёти с седьмого.

— За активную гражданскую позицию! — с гордостью произнёс он. — Её письмо… стало толчком к обсуждению серьёзнейшей проблемы: избыточного потребления воды в нашем доме. Благодаря её инициативе…

— Какой инициативе? — прошептала я, чуть наклоняясь к Орхидее.

— Погоди… — прошептала она в ответ, медленно побледнев.

Юрий Леонидович продолжал:

— …было решено внедрить добровольную акцию по бережному отношению к водным ресурсам. Отныне каждую субботу жильцы смогут добровольно писать заявления об отключении горячей воды в своих квартирах на два часа. В знак солидарности с планетой!

Орхидея, как замедленный кадр, открыла рот. Закрыла. И снова открыла.

— Простите… — подала голос она. — Какое письмо?

Юрий Леонидович, сияя, достал листок. С печатью. С её подписью. И с текстом:

«Я, Орхидея Сергеевна, добровольно отказываюсь от горячей воды по воскресеньям. И призываю других жильцов к водной дисциплине и душевной гигиене. Вода — это не только ресурс, это — путь!»

Она приложила ладонь ко лбу.

— Нет… Это же был черновик. Я писала признание… Саше! А потом… передумала… и… перепутала листы…

— Так вы не за воду?! — всплеснула тётя Люба.

— Я… за чувства… — пробормотала Орхидея, уже без особой убеждённости.

— А чувства к планете — это тоже чувства! — отрезал Юрий Леонидович. — Мы поддержим вас!

И зааплодировал. Один. Потом другой. Потом — весь зал. Пельмень фыркнул. Собрание было решено закрыть аплодисментами и предложением вывесить фото Орхидеи у входа — как "лидера экологической инициативы".

На обратном пути она шла молча. Платье развевалось. Коньяк тихо плескался в сумке.

— Ну что, — осторожно сказала я, — всё шло по плану?

— Да, — вздохнула она. — Только не по моему.

И добавила, уже в полголоса:

— Знаешь, всё-таки хорошо, что письмо ушло не Саше. Ему б я, может, и понравилась. А так — хоть вода чище будет.

Пельмень согласно фыркнул. Мы переглянулись. Иногда, чтобы стать героем, достаточно просто ошибиться — и вовремя не остановиться.

Глава 9. Бальзам, грибок и философия маркировки

После истории с письмом в ТСЖ, Орхидея ходила с видом гусара на пенсии: осанка есть, усы — мысленные, честь отдана, но саблю всё же забрали. Героиня бережливости воды, духовная вдохновительница домкомовских собраний и — самое обидное — автор заявления, которое она не писала. Ну, почти не писала.

— Надо было хоть запятые проверить, — вздыхала она, наматывая себе на палец прядь волос. — Или не писать на бумаге от кружка по экологической саморефлексии. У меня же теперь репутация человека, способного добровольно отказаться от душа. Это… удар.

Мы сидели у неё на кухне. Я — с чаем. Она — с коньяком (в бокале с мятным рисунком и нарисованной пандой). Пельмень — с видом прокурора, наблюдающего за свидетелем, который путается в показаниях.

— Но главное, — сказала Орхидея, — это же не конец. Я сделала выводы. Теперь у меня всё подписано.

И она распахнула дверцу шкафа.

На полке стояли:
"Шампунь — для уставших женщин",
"Бальзам — только для волос, и не больше",
"Скраб — НЕ соус",
"Крем для пяток — не трогать до отпуска",
"Крем от грибка — не спутать с бальзамом" — на этом была надпись сделана маркером по диагонали и два раза подчеркнута.

— Это… случилось? — с опаской спросила я.

— Угу, — кивнула она, наливая себе ещё.

— И что?

— А что. Я вышла из ванны, волосы мокрые, лицо просветлённое, беру первую попавшуюся баночку… цвет приятный, запах — ну, чуть аптечный, думаю, может, новомодный органик. Намазала волосы… и тут Пельмень упал в обморок. Ну, образно.

— А вы?

— А я почувствовала… охлаждение. Такую свежесть, будто голова провела ночь на балконе без шапки.

— И?

— Я поняла: бальзам не должен пахнуть йодом и давать эффект «тундра 2.0». А главное — на нём не должно быть слова «грибок».

Я рассмеялась. Так искренне, что Пельмень, спавший на подоконнике, сбросил занавеску.

— Так вот, — сказала я, — мой личный совет, прямой и практичный:
если у вас в ванной стоят одинаковые баночки — маркер вам в помощь. Подписывайте всё. Особенно если у вас в доме есть поющая Орхидея, философствующий кот и фантазия, способная перепутать кондиционер с мазью.

— А если нет?

— Всё равно подписывайте. Мужья, дети, кремы — всё.

Мы выпили за маркировку, за здравый смысл и за Пельменя, который снова фыркнул. Возможно, поэтически. Возможно, от запаха грибка.

Глава 10. Где любовь, а где уксус

Лето подходило к концу. Пельмень окончательно выбрал ванну в качестве главной резиденции, Мария Петровна снова начала читать брошюры «Сила солёных ванн» и на всякий случай пересадила свои фиалки подальше от орхидеи — в смысле, цветка, а не Орхидеи Сергеевны.

Та, в свою очередь, стала немного тише. Всё чаще её можно было застать не с фужером и караоке, а с чаем и вязанием. Правда, вязала она под «Рианну», а вместо носка у неё получалась… философия. В полосочку. Но, тем не менее — перемены были.

Последний наш разговор состоялся на лавочке у подъезда. Она сидела, завернувшись в шаль, на которой было больше бахромы, чем пряжи, и смотрела на небо.

— Как ты думаешь, — медленно начала она, — почему всё так странно?

— Это ты про что?

— Про жизнь, письма, мужчин, шампуни. Всё же так… легко путается. Стоит только на секунду отвлечься — и уже не туда положила, не того выбрала, не тем намазалась. А потом сидишь, нюхаешь уксусный пол и думаешь: а может, это и есть судьба?

— Или просто плохо промаркированные баночки, — сказала я.

Мы посмеялись.

— Но если серьёзно, — продолжила она, — я ведь правда хотела признаться в чувствах. И я ведь правда верю в романтику. Просто… не всё, что похоже на любовь, ею является. Иногда это кондиционер. Иногда — казначей. Иногда — грибковый крем.

— Иногда — ты сама, перепутавшая всё и разбудившая кота, — добавила я.

— Тоже верно, — кивнула она. — Но знаешь, что самое обидное?

— Что?

— Что даже когда всё идёт не по плану… ты всё равно чему-то учишься.

— Например?

Она повернулась ко мне с тем выражением лица, какое бывает у женщин, переживших любовное признание в ТСЖ, шампунь с йодом и три дня беседы с котом.

— Например, — сказала она, — что в этой жизни главное — не спутать письма и счета, котов и мужей, шампунь и средство от плесени.
А то потом не поймёшь, где любовь, а где уксус.

Пауза.
Пельмень чихнул.
И мы ушли пить чай.

Дорогие читательницы… скажите честно:

а вы когда-нибудь путали крем для пяток и средство от комаров?
Или — кого-то важного с кем-то удобным?
Вот и мы — да.