А. И. Макшеев. Путешествия по Киргизским степям и Туркестанскому краю. — СПб., 1896.

Уральское укрепление

30 мая транспорт прибыл в Уральское укрепление и расположился лагерем в нескольких верстах от него. Укрепление построено редутом, которого каждый бок имеет 55 сажен длины и состоит из бруствера со рвом обыкновенной полевой профили; внутри все строения, жилые и холостые, сложены из сырого кирпича и покрыты камышом. Это первое оседлое жилье, после трехнедельного похода, произвело на всех чрезвычайно приятное впечатление, которому много способствовали и встреча с новыми лицами, и еще более свежий хлеб после сухарей, прекрасный холодный квас после теплой воды и вообще более разнообразная пища. Трехдневный отдых около укрепления видимо освежил всех, и по ночам, при ясном небе и серебристом свете луны, в лагере долго раздавались то протяжные, то веселые звуки русской хоровой песни. […]

Поход через Кара-Кум

Переход через пески Кара-Кум был чрезвычайно труден. Тележный транспорт был снаряжен в Орске крайне скупо из одноконных подвод, поднимавших по 20 пудов груза. До Уральского укрепления грунт дороги был большею часто твердый, недостатка в воде и подножном корме не было и жары стояли еще не сильные, потому транспорт дошел благополучно. В это время можно было даже наблюдать, чтобы во время движения он не растягивался, и если неисправность в какой либо подводе останавливала все следующия за нею, то ее отдергивали в сторону и по исправлении снова вводили в линию. Но в Кара-Куме, вследствие сыпучих песков, сильного недостатка в воде и подножном корме и усилившейся жары, утомление лошадей дошло до крайности. Подводы растягивались во время движения на 10, 15 и даже на 20 верст, порядка не было никакого, лошади падали, в телеги подпрягали казачьих лошадей, делали беспрестанные дневки, и при всем том транспорт едва дотащился до Раима.

Верблюжий транспорт дошел до Уральского укрепления также благополучно, потому что следовал отдельно от тележного; но здесь верблюды были соединены с повозками в три совершенно одинаковых эшелона. Мера эта оказалась крайне непрактичною. Желание согласовать ход верблюдов, делающих обыкновенно от 4-х до 5-ти верст в час, с ходом измученных лошадей, еле тянувших свои возы, вредило верблюдам. Кроме того, каждый эшелон был так велик, что для него недоставало воды в кудуках. Кудуки в состоянии напоить до 1.000 голов скота, а в эшелоне их было до 2.000. От этого, конечно, еще более терпели несчастные лошади.

Положение войск было не многим лучше, чем упряжного и вьючного скота. Переход оканчивался только к вечеру и потому люди, находясь в походе значительную и самую неблагоприятную для этого часть дня, томились от медленного и неправильного движения, с непрерывными остановками для поджидания подвод и оказания им помощи, от пыли, которая в песках покрывала лицо толстым слоем на подобие маски, наконец от нестерпимой жары и жажды. На половине перехода давался привал на один час, но так как он приходился обыкновенно в самую жаркую пору дня и на безводном месте, то, отымая только время от ночлега, не освежал, а еще более утомлял людей. Самый ночлег приносил им мало отдыха. За остановкой огромного и разнокалиберного транспорта начинались трудные хлопоты о водопое, особенно при расположении его далеко от кудуков, заботы о лошадях и верблюдах и прочее; а на ночь значительная часть людей выходила в караулы. Начальство, заботясь более всего о буквальном исполнении инструкции корпусного командира, в которой на первом плане было поставлено охранение целости и безопасности транспорта, совершенно забывало о сбережении сил войск и наряжало на службу даже более третьей части всего числа людей. Люди, не имея отдыха, утомлялись и, конечно, не могли отправлять самую караульную службу должным образом. А, между тем, ее можно было значительно облегчить уменьшением несоразмерно большого числа постов, внутри вагенбурга при повозках и верблюжьих вьюках, для охранения казенного имущества, и вне его, для обеспечения транспортов от нечаянного нападения. Верблюды, укладываемые на ночь на одном из фасов вагенбурга, около своих вьюков, не требовали также особенно бдительного наблюдения. Что же касается до караулов при конских табунах, то ослабить их действительно не представлялось возможности, потому что угон лошадей в степи — вещь не трудная, при темноте южных ночей и при склонности киргиз к подобным предприятиям, и потому еще, что в песках подножного корма слишком недостаточно, чтобы можно было загонять табуны на ночь внутрь вагенбурга, как это делалось до Уральского укрепления. Еще менее следовало бы ослаблять заботы о водопое, но на этот предмет не было обращено должного внимания и не назначалось даже ни особых передовых команд для очищения кудуков, ни караулов для соблюдения порядка при водопое. Вследствие этого войска, утомленные следованием с транспортами, сами должны были терять несколько часов времени на очистку копаней и при беспорядочности водопоя не все могли иметь сколько-нибудь сносную воду, а многие лошади, не говоря уже о верблюдах, оставались и вовсе без воды. В довершение всего, отдых был не полон, даже для людей не занятых службою. Ночи в степи были иногда свежи, а между тем нижние чины не имели никакого прикрытия, кроме шинели, которая служила им и постелью и одеялом, а джуламейки давались только офицерам. […]

Последний переход

На Камышлы-Баше мы в первый раз встретили киргизские аулы. Это были жилища агенчей, землевладельцев, обнищалых вконец от варварских набегов хивинцев. В грязных кибитках из камыша, заменявшого кошму (войлок), не видно было никакого имущества. Мужчины и женщины еле были прикрыты какими-то лохмотьями, а дети, даже старше двенадцати лет, ходили голые. Ни у кого не было ни лошади, ни коровы, ни барана, а только у немногих осталось по козе. В таком бедственном положении находились в 1848 году все киргизы, занимавшиеся земледелием в окрестностях Раима.

19-го июня утром, оставив транспорта, я поехал вперед в Раим с султаном Гали, который приезжал встречать свою жену, следовавшую с нами от Уральского укрепления. Мы проехали все 25 верст легкой рысью, ни разу не переменяя аллюра, по-киргизски. На первый раз такая езда была тяжела, но потом я к ней привык и находил, что она самая спокойная и для всадника, и для лошади. Только на половине дороги мы остановились на минуту, чтобы выпить по чашке кумыса, который имел на меня точно такое же действие, как и киргизская езда. Первая чашка была неприятна, но потом я почти пришел к убеждению киргиз, что нет в мире напитка лучше кумыса.

Подъезжая к Раиму, мы встретили много солдат, шедших небольшими группами встречать своих жен, выписанных Обручевым с мест их жительства и следовавших с нашим транспортом. Один из солдат спросил меня, нет ли в транспорте его жены, с которою он не видался девять лет. Я был смущен его вопросом, потому что несколько дней тому назад она родила на походе; но, после минутного колебания, решился сказать ему правду. Почтенный служивый вовсе этому не огорчился и, как рассказывали потом, встретил жену и ребенка нежно и ласково, но когда угостил себя с радости водкою, то побил родильницу за неверность, а на другой день опять был к ней добр и нежен.

Раимское укрепление и передовые посты

Раимское укрепление было построено в виде неправильного многоугольника, на мысу нагорного берега Сырдарьи, круто возвышающегося саженей на 17 над разливами реки, которые образуют, с востока и запада от мыса, озеро Раим и Джалангач, а с юга — проток между ними, шириною в пол версты и глубиною более сажени. Берега озер, проток и значительная часть береговой полосы Сыра, имеющей от одной до двух верст ширины, были в 1848 году сплошь покрыты густым и высоким камышом. Остальная часть береговой полосы выделялась из разливов, благодаря замечательным по своей простоте и целесообразности гидравлическим работам туземцев, по преданию каракалпаков, живших здесь еще в начале прошлого столетия. Желая образовать из раимских разливов хорошия зимовки и даже места, удобные для ирригационного хлебопашества, они дали реке определенное русло, устроив вдоль ее, на протяжении 20-ти верст от Тальбугута до Аман-уткуля, насыпь в аршин высоты и толщины, а для прекращения наплыва воды из верхних разливов насыпали от Тальбугута, перпендикулярно к реке, плотину до нагорного берега, в 280 сажен длины, около сажени ширины и аршина два вышины. Эти две насыпи, уменьшив количество воды в раимских разливах, образовали около реки полосу сухой земли, удобную для жилья и для хлебопашества. Для поддержания же на ней растительности, туземцы пускали иногда воду в долину, прорывая для этого береговую насыпь. Водворясь на Раиме, русские прибавили к туземным работам еще одну. Тотчас по основании укрепления явилась неотложная необходимость в устройстве удобного сообщения его с берегом реки, где была заведена пристань для судов. С этою целью гарнизон укрепления немедленно приступил к возведению плотины через проток, соединяющий озеро Раим и Джалангач. Работы производились в холодное осеннее время и большею частию в воде, потому усилили болезненность и смертность, обычную на новом месте, при обилии вновь возводимых построек. Плотина, в версту длины, была готова только к осени 1848 года, а до этого времени сообщение Раима с пристанью производилось, посредством будар и других мелких лодок, по расчищенному среди камыша проходу.

Местоположение Раима, вдали от реки и особенно от моря, при господствовавшем во время его основания мнения о пассивном значении укрепления и о непроходимости Сырдарьи, как государственной границы, естественно, вызвало занятие нескольких передовых постов, именно: у пристани на Сырдарье для обережения мелких судов и шлюпок; на острове Кос-Арале, прикрывающем устье Сыра, для охранения судов, предназначенных к плаванию по морю; наконец, на ближайших в укреплении переправах чрез Сыр — Тальбугуте и Аман-уткуле. На каждом из этих постов держалось до 50-ти человек и устраивались казармы и другие строения, а также окопы со рвами.

Пребывание в Раиме

В Раиме, в ожидании окончания сбора шкуны, мне пришлось прожить более месяца. Постройки в укреплении, такие же как и в Уральском, далеко еще не были сделаны все, и потому я поместился среди площади в кибитке, обращенной дверьми к полуразрушенной могиле батыра Раима, от которой получили название урочище и самое укрепление. Могила считалась у киргиз священною, и потому оставлена Обручевым среди укреплений нетронутою; но впоследствии была разрушена, по распоряжению инспектировавшего в 1852 году степные укрепления подполковника Т. Возвратясь в Оренбург и обедая на кочевке у корпусного командира генерала Перовского, Т., среди общей тишины, начал разговор: «А вот в Раиме была киргизская могила, так я приказал ее разрушить». «Зачем?» — сухо спросил Перовский. «Да она бесполезна», — наивно продолжал Т. «А Вы видали полезные могилы?» — еще суше заметил Перовский. Т. смешался и ни слова более не говорил о своих находчивых распоряжениях.

В кибитке жил со мною Т. Г. Шевченко. По утрам он рисовал с меня портрет акварелью, но сходство ему не удалось и потому он его не кончил. Руки и отчасти платье доделал потом казак Чернышев, родной брат известного художника, и в таком виде портрет сохранился у меня. Я дорожу им как прекрасною картинкою и как памятью о Шевченке.

Общество в Раиме было небольшое, но дружное. В это время существовал еще общий стол, который спасал офицеров от скуки одиночества и пьянства и давал им возможность иметь прекрасный обед за дешевую цену. Конечно, все привозное было страшно дорого и недоступно для бедных офицеров, но они получали даром мясо от казны и зелень с огородов около пристани и могли приобретать дешево рыбу. При мне купили раз живого осетра в пуд весу за 50 копеек. Впрочем, такая дешевизна происходила отчасти от того, что Сырдарьинские байгуши, бедняки-киргизы, не понимали еще хорошо значения денег. Рассказывали, что в первое время по прибытии на Раим солдаты расплачивались с ними, вместо серебряных денег, мундирными пуговицами. Общий стол продолжался, однако, недолго и теперь, к сожалению, не существует ни в одном из русских степных поселений. После обеда я часто отправлялся на пристань, где Бутаков с своими матросами деятельно собирал шкуну «Константин». Сделав поход от Каспия до Арала, матросы бодро работали с раннего утра до позднего вечера, несмотря ни на палящий зной, ни на мириады комаров. Только купанье днем и полога ночью спасали их несколько от этих невзгод. К пристани часто приходил байгуш-киргиз, оставшийся около Раима во время прибытия сюда русских, и получивший за это в потомственную собственность клочек земли на берегу Сыра. Бедняка звали Джул-барсом, потому что, для потехи русских, он забавно представлял из себя тигра. Где он теперь и осталось ли у него потомство — не знаю.

Поездка в окрестности

Во время пребывания в Раиме, мне удалось сделать, вместе с начальником укрепления подполковником Матвеевым и капитаном Шульцем две поездки в окрестности: первую 27 июня, в которой принял также участие генерал Шрейбер накануне своего отъезда из Раима, в долину Ак-Герик, для осмотра киргизских пашен; а вторую 9 июля на Тальбугут и вдоль береговой Сырдарьинской насыпи, для осмотра так называемых сенокосов укрепления. Впечатления этих поездок были совершенно различны. В долине Ак-Герик мы нашли действительно обширные поля, покрытые почти поспевавшим уже хлебом, тогда как на берегу Сыра — ни одного клочка земли с чистою луговою травою, без примеси камыша. Около Сыра только местами встречались сухие места с мелким камышом, вместе с кой какою травою, а большею частию нам пришлось пробираться верхами по воде, иногда по брюхо лошади, среди камыша высотою в два конных всадника. Впрочем о хлебопашестве и сенокошении на Сыре я буду говорить при более обстоятельном, вследствие накопившегося опыта, рассмотрении местных угодий около Раима в 1851 году.

Известия из съемочнаго отряда

В начале июля в укреплении получено было известие от подпоручика Яковлева о новой встрече съемочнаго отряда с хивинцами. 3 июля около переправы Майлибаш показались в виду отряда две партии вооруженных всадников, из которых одна, человек в 150 устремилась на Яковлева, а другая, человек в 100, на отдельную съемочную партию топографа Христофорова, состоявшую из 20 казаков. Яковлев, выдержав первую атаку хивинцев, сам понесся вперед и, прогнав их за Сырдарью, поскакал выручать Христофорова, котораго неприятель уже теснил, но, увидя приближение к нему помощи, отступил. Встреча с хивинцами не имела никаких неприятных последствий. Гораздо серьезнее было бедствие, вскоре постигшее съемочный отряд. С 11 числа в нем открылась сибирская язва, и в несколько дней положила более половины всего числа лошадей, так что казаки должны были возвращаться на линию пешие, неся на себе все свое имущество, даже седла.

Начало метеорологических наблюдений в Раиме

11 июля прибыли в Раим кантонисты, назначенные для производства метеорологических наблюдений. Наливка барометров, установка инструментов и открытие наблюдений были поручены мне. С этою целью еще до отъезда в степь я познакомился с инструментами и их употреблением, под руководством дерптского ученого Нешеля, занимавшагося в Оренбурге сверлением артезианскаго колодца. В 1847 году Нешель совершил, вместе с корпусным командиром, путешествие в степь, и весьма оригинальным образом. В Орске он в первый раз в жизни сел верхом на лошадь, да еще степную, и упал с нее. Тогда, не решаясь сесть вторично, он прошел пешком до Раима и обратно, то есть 1.500 верст, и, конечно, невзлюбил степь, а о Раиме сложил даже четырестишие:

Раим стоит на высокой горе,
Недалеко от Аральскаго моря;
Кто на этой горе не бывал,
Тот в свете горя не видал.

Нешель был весьма ученый и симпатичный человек, но сильно каверкал русский язык и никак не мог различить слов: жесть, честь, шерсть, шесть, шест и проч.

По наливке барометров и установке инструментов, постоянные метеорологические наблюдения в Раиме были начаты, под руководством медиков укрепления, но потом, не известно по какой причине, прекратились и вновь начаты в Казале только с конца 1862 года.

Заметка о Стодарте и Коноли

17 июля явился в Раим приказчик купца Баранова, торговавший в Бухаре, с известием, что бухарский караван в 3.000 верблюдов, идущий в Оренбург, а также и посланник со слоном, назначенным в подарок государю от хана, прибыли к Майлибашу и просят из укрепления содействия для переправы через Сырдарью. Начальник укрепления с небольшою свитою и конвоем отправились к переправе и пробыли там несколько дней. Мы с нетерпением ожидали его возвращения, потому что приказчик обещал Бутакову прислать с ним приобретенную им на бухарском базаре книгу, оставшуюся после погибших в 1844 году в Бухаре Стодарте и Коноли. Ожидаемая книга оказалась сборником описаний и рисунков мундиров французских войск времен Империи. Трудно определить, к чему была нужна такая книга английским путешественникам по Средней Азии. Подпоручик Яковлев, бывший свидетелем в Бухаре их ареста, рассказал мне об этих путешественниках следующее: «В 1841 году, когда отправлялись наши миссии, — генеральнаго штаба капитана Никифорова в Хиву и майора Бутенева в Бухару, капитан Коноли был в Хиве, а полковник Стодарт в Бухаре, оба в качестве частных путешественников. Из Хивы Коноли пробрался в Ташкент и Кокан, откуда, по настоянию хана, ушел в Бухару со свитою, человек в тридцать индейцев, среди которых были, как говорят, два англичанина. По прибытии в Бухару Бутенева, Коноли жил при нем, а Стодарт за городом, куда перебрался потом Коноли, и вскоре оба переселились в город. Бутенев сделал им визит, но не застал их дома, на другой день они ответили ему визитом, а на третий их посадили в тюрьму за какие-то бумаги. Вскоре находившихся при них людей вывели на базар, одели и отпустили на родину, а вещи Стодарта и Коноли продали, бумаги же и карты сожгли. Бутенев запретил своей свите и конвою покупать что либо из вещей английских путешественников».

Спуск шкуны «Константин»

19 июля шкуна «Константин» была готова и в присутствии чинов укрепления, собравшихся к пристани, спущена на воду. День был нестерпимо жаркий. В ожидании молебствия, я отправился купаться, но не на свое обычное место. Долго я плавал то по течению, то против, наконец устал, приплыл к стоящей около берега бударе и придержался за нее. Отдохнув немного, я лег на спину и, оттолкнувшись от будары ногами, почувствовал, что я под водою, начал барахтаться и никак не мог выплыть наверх. Момент инстинктивных усилий вынырнуть прошел и дал место сознанию в их бесполезности и в необходимости покончить свои дни в глубине Сырдарьи; я успокоился физически и нравственно — и вдруг почувствовал прикосновение воздуха, открыл глаза и вижу, что плыву на спине далеко от берега широкой и быстрой Дарьи. Тогда, собравшись с последними силами, я направился к берегу и доплыл до него, только гораздо ниже будары. Несколько часов потом я чувствовал сильное биение сердца.

Известия из Оренбурга о холере

24 июля были получены печальные известия из Оренбурга. В городе свирепствовала опустошительная холера, похитившая, в течение десяти дней, более четверти всего народонаселения, то есть 3.000 человек из 11.000, умерли. Все письма были наполнены длинными списками умерших. Перечитывание списков производило на всех тяжелое впечатление; но вскоре оно уступило место иным чувствам и мыслям. На другой день мы прерывали всякую связь, не только с Оренбургом, но и с Раимом, и отправлялись в неизведанное еще никем море, где, Бог весть, что еще нас ожидало.