В городке, где я прожил пятнадцать лет, было три завода, одна фабрика, десяток школ и два дома культуры. В одном из них однажды появился гитарист, который открыл запись на уроки игры на гитаре. Инструмента у меня не было, но к преподавателю записался мой друг, и когда он рассказал, что уже научился отличать ля от фа, я поспешил к нему присоединиться. Вот и первый урок. Мы разбирали строй гитары, а напоследок Юрий Яковлевич — так звали моего нового учителя — сыграл какое-то классическое произведение. Я потерял дар речи: это был Бах! На гитаре! Помните, как у Окуджавы? ...Из какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил, из какой-то там фантазии, которой он служил... ...Да ещё ведь надо в душу к нам проникнуть и поджечь. А чего с ней церемониться? Чего её беречь? Вот и зажёг Юрий Яковлевич мою душу огнём — но не страсти, а благоговейного чувства ко всему тому, что потом произойдёт со мной в мире нот и звуков: Каркасси, Карулли, Фернандо Сор, Иванов-Крамской и, наконец, Бах... *** Жизнь не складывалась. Из медучилища я ушёл, устроился грузчиком на завод. После ночной смены тяжёлыми натруженными пальцами брался за инструмент и в два часа ночи тихонько, чтобы не разбудить маму, на кухне постигал мир удивительных звуков. Решено! Буду поступать в музыкальное, да и Юрий Яковлевич сулил мне великую карьеру музыканта. Выучив за три месяца кое-как сольфеджио и теорию музыки, подготовив со своим учителем для экзамена три произведения, я подал документы на факультет народных инструментов. Помню, мне было очень важно научиться всем мелизмам, флажолетам, тремоло, но Юрий Яковлевич просто брал меня в городской парк, садился со мной на лавочку, открывал ноты и, напевая мелодию, что-то подчёркивал, легировал, ставил акценты на нотных строках. Он объяснял мне, как от фа-минора пахнет сиренью, как до-мажор раскрывает утром бутоны цветов, и как тоскливо бывает во время тумана в сером си-миноре. — Юрий Яковлевич, дорогой! У меня через месяц вступительные экзамены в музучилище. Пальцы заворачиваются наизнанку от трудных аккордов, а ты — цветы, туман, сирень... Только потом я узнал, что во время моей учёбы в жизни Юрия Яковлевича происходили тяжёлые испытания. Он развёлся с женой, не мог видеться с сыном. Он был солистом московской филармонии, всю страну объездил с концертами, музыка оставалась для него единственной радостью — а я, как он потом говорил, умел слушать. Он учил меня, пел мне песни и посвящал во всё, что не мог передать своему сыну. *** Мне было семнадцать, когда умер мой лучший друг. Я пошёл в церковь за него помолиться, да так и остался, стал ходить туда уже на клирос. Там я услышал другую музыку — выше той, которую играл сам. Выше потому, что она была со словами, потому что не подразумевала, не намекала, а говорила прямо, ясно, волнующе и безапелляционно. А люди... Каких людей я встретил в храме! Открытые, искренние, добрые, неосуждающие. Как-то мы пели литургию на Троицу — как раз перед экзаменами в музучилище. Сердце ныло, не зная, как поступить... И в тот день всё решил Господь. После чуда, которое произошло со мной на службе, не оставалось ни малейшего сомнения: нужно поступать в семинарию.

Я пришёл к духовнику, всё ему рассказал. А он: «Ты же ничего не знаешь. В семинарию тоже сдают экзамены, а ты толком „Символ веры“ прочитать не можешь. Вот что: иди в своё музучилище, только не на гитару, а на дирхор (дирижёрско-хоровое отделение), а по вечерам учи „Закон Божий“. Через год благословляю тебя бросить училище и поступать в семинарию». *** До сих пор стыдно, что о своём выборе я тогда ничего не сказал моему учителю по гитаре. Просто перестал ходить к нему на занятия, а он, конечно же, обиделся. На вступительных экзаменах я прекрасно сыграл Баха, приёмная комиссия хотела зачислить меня на отделение народных инструментов, но я, на удивление всем, сказал, что хочу на дирхор. Так и поступил на факультет, где одни девчонки. А рядом кто-то играл на гитаре... Духовник, зная, что я не умею читать по-церковнославянски, вручил мне Псалтирь и благословил каждый день читать по тридцать псалмов. Так, за пять дней я должен был прочитывать всю книгу. Общежитие, в котором я жил, едва ли давало возможность выполнять молитвенное правило: слева от моей комнаты разучивали «Полёт шмеля» на баяне, справа играли на фортепиано, на кухне устраивали застолья по случаю и без. Но в час ночи всё затихало, и тогда до половины третьего я читал Псалтирь. Музыканты — народ удивительный. Мои новые друзья стали ходить в церковь со мной. После вечерней службы я рассказывал им, о чём прочитал в «Законе Божием» Слободского. Вскоре для многих из них я стал крёстным, мы общаемся и дружим до сих пор. *** Через год я поступил в семинарию. И вот новая проблема: в музучилище я часто притрагивался к гитаре, а в семинарии инструмента не было. Пальцы ныли без прикосновения к струнам, к горлу подкатывал ком. Благо я сразу стал петь в семинарском хоре, а потом и регентовать — это хоть немного отвлекало. Подходил к концу первый семестр. Я был в унынии. Решил бросать семинарию и возвращаться в музучилище, и уже на гитару... Неожиданно мне помог одноклассник по семинарии. Я часто видел, как он подносит кулак к своим губам. Однажды рассказал ему о своём решении, и он поведал мне свою историю. Он окончил музучилище по классу тубы (самый большой духовой инструмент в оркестре), занимался по восемь часов — так, что у него даже началась деформация губ. Но после музучилища поступил в семинарию, и там началась ломка. Он взял и продал тубу, но мундштук оставил себе и каждый раз прикладывал его к губам, словно играя какое-то произведение. Мне хотя бы было полегче, чем ему: в семинарии я нашёл разбитую в хлам гитару, на которой и давал пальцам отдых. *** После второго курса я приехал домой и пошёл в храм, где когда-то делал первые шаги к Богу. Пели литургию, и вдруг с балкона клироса я увидел внизу Юрия Яковлевича. После службы подошёл к нему как побитая собака, а он обнял меня и сказал: «Хорошо, что ты решил служить Богу...». *** От ноты фа до ноты ля два тона. От брусчатки до двери храма две ступеньки. Как часто какие-то две нотки отделяют нас от Бога! Я сейчас редко играю: и пальцы уже не те, и времени нет. Но когда нахожусь в разладе с самим собой, беру гитару, исполняю Баха. В музыке всё стройно: если уж си-бемоль, так си-бемоль, если уж минор, так минор. Всё стремится к порядку. Вот так немножко поиграешь и пойдёшь читать вечернее правило. А там и Бог рядом..