Память смертная

Жизнь в воскресшем и прославленном теле… Но это – в грядущем. Пока мы живем на этой земле, в этом мире. Мы радуемся этой жизни, но не полагаем в ней своего упования. Впереди – вечность. А если вечная жизнь существует, то как мы должны прожить ее?
В нашу жизнь, как соль в пищу, должна быть привнесена память о неминуемой смерти и о жизни по ту сторону этой жизни.
Часто во время отпевания в храме я вижу, как люди водят глазами по сторонам, вертят в пальцах свечу, зевают. Перед ними лежит раскрытый гроб. Это как напоминание, как колокольный набат – и с тобой будет так же, здесь сейчас мог лежать и ты… Но в глазах – скука и вялость. Казалось бы, смотри, впитывай, что сейчас делает священник, что он говорит, как и о чем поет хор. Разве не интересно (пусть даже так, лишь интересно!), как провожают твоего друга или родственника в вечность? Я могу понять тех, кто часто бывает в храме и присутствует на отпеваниях, но большинство людей приходят туда крайне редко. Разве ничего не затрагивает в тебе каких-то струн души? Разве так уж «все равно», что будет после смерти?
Мне сложно представить что думают о смерти неверующие люди. Как возможно жить, если над радостью нашей жизни дамокловым мечем висит смерть со своей холодной могилой или раскаленной печью крематория?..
Если нет вечной жизни, то нужно заставить себя не думать о смерти. Слишком страшно жить: обнимать любимого человека, играть с ребенком, слушать музыку, впитывать в себя аромат листьев, деревьев, трав, земли, снега, любоваться окружающим нас миром. Неверующий человек понимает, что все это, и иное, даже самое прекрасное, лишь тень, мираж… Это как причудливый и случайный морозный узор на стекле жизни. Пройдет некоторое время – и узор растает, растечется грязными каплями. Если живешь только этой жизнью, значит, надо цепляться за нее, удерживать эту жизнь.
Не то для людей, знающих, что мы войдем в Вечность.
Вечность есть, а значит, еще живя на земле, следует стремиться к нравственной чистоте и правде Божией, чтобы быть достойным Вечной жизни. Христиане не боятся смерти. Христиане боятся лишь нравственной смерти, когда потеряна и гибнет душа.
Смерть – неумолимый факт нашей жизни. Прятаться от нее, бежать от нее, не думать о ней – все равно, что прятать голову в песок. И святые отцы не преувеличивали, когда говорили, что вся наша земная жизнь должна быть подготовкой к смерти. Правильнее сказать иначе: надо готовиться не к смерти, надо готовиться к вечной жизни. В одной из антирелигиозных брошюр советского времени я прочитал, что верующие всю жизнь живут как бы «на чемоданах». Хорошо неверующему: он хозяин этой жизни, он живет и не задумывается о смерти, потому что уверен, что со смертью все заканчивается.
В этой брошюре, где так выразительно говорилось о мыслях и чувствах человека не верящего в потустороннее бытие, ничего не говорилось о чувствах и настроении тех, кто в такую жизнь верит. А сказать тут есть о чем. Да, христианин верит, даже больше, знает, внутренним опытом несомненно чувствует, что смерть – это не конец, это переход! Смерть – это переход к иной, большей, пространнейшей, более насыщенной и полноценной жизни.
И здесь, в этом мире, наша душа касается Бога, чувствует красоту, радость, смысл бытия… Но там это будет неизмеримо больше. Ап. Павел писал: Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан (1 Кор. 13:12)[11].
Ап. Павел же уверяет нас, что и потусторонний мир, общение с Богом несравненно прекрасней даже самых смелых предположений. Но что из этого мира достойно вечности. На что, пока мы живем здесь, в этом мире, мы должны обратить самое пристальное внимание?
Милый друг, иль ты не видишь,
Что все видимое нами –
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий –
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?
– писал Владимир Соловьев вдохновенно.
Но что является подлинной ценностью? Философ так заканчивал свое стихотворение:
Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на целом свете –
только то, что сердце к сердцу
Говорит в немом привете?
Здесь самым главным, единственно подлинным на целом свете русский мыслитель объявляет любовь.
Действительно, любовь – это то, что никогда не закончится. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится, – уверяет нас ап. Павел (1 Кор. 13:8).
Вечность – это блаженное пребывание людей в единстве любви с Богом и друг с другом. Вот то самое главное, что существует в мире, – гармония единства и любви
Как отмечают святые отцы, после грехопадения Адам и Ева узнали, что они наги. Но ведь они были и раньше нагими?.. Были, говорят отцы Церкви, но тогда и Адам, и Ева не смотрели на себя, они смотрели друг на друга и собственной наготы не замечали. То, что прародители обнаружили свою наготу, говорит о том, что они вместо того, чтобы смотреть на другого, стали смотреть на себя. Грехопадение внесло в отношения людей отъединенность и эгоцентризм. И уже в детях Адама и Евы это привело к вражде людей, ненависти и убийству. Каин убивает Авеля. От того, чтобы смотреть лишь на себя, себя ставить в центр Вселенной, до убийства – один шаг.
Именно поэтому исполнение замысла Божия состоит в том, чтобы созидать мир и любовь между людьми, служить делу любви.
Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими (Мф. 5:9) и по тому узнают все, что вы Мои ученики, – говорит Христос, – если будете иметь любовь между собою (Ин. 13:35).
Любовь – это отношения между людьми. Часто эти отношения становятся поверхностными, лживыми. Часто отношения между людьми строятся по принципу более или менее терпимого сосуществования. Терпимого, но отстраненного, равнодушного и холодного.
Вот этого не должно быть. Следует помнить, что общение с другим человеком – драгоценный дар нам от Бога.
По-настоящему это может пережить человек на какое-то время оторванный от общения с людьми: заключенный в одиночной камере, путешественник, моряк. Встреча с любым человеком, если не видел продолжительное время человеческого лица, становится радостью, счастливым событием.
Вот таким событием должна быть и любая наша повседневная встреча, по возможности, с любым человеком. Отцы Церкви писали: нужно жить каждую минуту нашей жизни так полноценно, так насыщенно, будто это последняя минута, будто другой уже не будет. Таким же должно быть и наше отношение к живым. Так любить, так отдавать себя, словно это последняя встреча: последние слова, последнее пожатие рук, последний поцелуй. И тогда, если встреча действительно окажется последней, не будет ужаса от того, что не успел досказать, долюбить…
Любить других, другого, именно каждого другого, а не абстрактных других, человечество.
Любить, не медля, потому что мы живем и не в прошлом, и не в будущем, а в эту минуту. Иной минуты может и не быть… И эту «школу любви» каждый проходит самостоятельно. Я говорю это не как достигший или имеющий это, а как стремящийся, как и все мы, к этому. Это трудно, но – реально. И для этого у нас есть время всей жизни.
Мы говорим о подготовке к смерти.
И мы напоминаем о том, о чем говорит нам Церковь ежедневно, об ответственном и бережном отношении к каждой минуте общения, которую нам подарил Бог. Как верно заметил Мандельштам: «Когда б не смерть, то никогда бы / Мне не узнать, что я живу».
Зная, что смерть в любую секунду может подвести черту под всеми нашими земными делами, начинаешь ценить жизнь, беречь жизнь.
Есть люди, которые за малое количество лет жизни успевают многое, очень многое. Не потому, что время для них растягивается, а потому, что они дорожат временем. Потому, что они научились пользоваться временем, не проводя его впустую[12].
Часто можно услышать, что верующие люди признают загробную жизнь потому, что эгоистично и трусливо боятся исчезнуть, уйти в небытие. Это не так. «Протест против полного умирания – это скорее протест против исчезновения любимого» (П. Туане). Любовь наша противится смерти, но не через то, что мы изобретаем лекарства продлевающие жизнь. А через то, что любовь устанавливает между любящими такие узы, разорвать которые смерть не сможет. В драме Габриэля Марселя «Смерть назавтра» мы находим об этом замечательные слова.
В разгар жестокой окопной войны под Верденом (1917 г.) один французский солдат отправляется на побывку домой. Потом он должен вернуться на фронт, и поэтому всем ясно, что эта поездка домой скорее всего окажется последней. Его жена тоже понимает это и накануне возвращения мужа на фронт отказывается спать с ним: разделить супружеское ложе с мужем, который завтра будет мертв, для нее – святотатство. Ее брат, узнав об этом, упрекает ее: «Жанна, того, кто жив сегодня, ты приносишь в жертву тому, кто умрет завтра. Прежде времени почитая его как мертвого, ты не способна принести счастья человеку из плоти и крови, который тебя желает. И почему, уж не из желания ли приготовиться к менее горькому вдовству? Жанна, поверь мне, такое отношение и есть настоящая измена. Любить – это значит сказать любимому: “Любовь моя, ты не умрешь!”»
«Ты не умрешь» эти слова побеждают смерть. Смерть пытается разорвать узы сердечной и душевной близости, нежности между людьми, но настоящая любовь никогда не предаст, не откажется от любимого. Молитвенное общение с умершими и есть эта связь любви.
Поэтому верующий и по-настоящему любящий не боится смерти ни для себя, ни для любимого. Смерть – это лишь краткий период зримой разлуки. Но эта разлука не подлинна. Связь душ сохраняется, общение не прерывается.
И все же надо спешить… спешить любить. Недавно я перечитывал Маркеса. В его романе «Любовь во время чумы» есть очень выразительный эпизод, который, мне кажется, хорошо иллюстрирует эту мысль. Автор рисует перед нами жизнь двух супругов, стариков, проживших вместе больше пятидесяти лет. Муж – старый доктор, человек эмоциональный, который любит свою жену и говорит ей это. Жена тоже сильно любит супруга, но она эмоционально сдержанна, можно даже сказать, прохладна с ним. О своей любви она не говорит. Она любит затаенно. И вот муж случайно падает с дерева и умирает. Он лежит и понимает, что сейчас для него жизнь закончится. Его единственная мысль – успеть бы сказать жене, как он любит ее. К умирающему бежит жена. Она также думает – успеть бы сказать, что всю жизнь она его сильно любила. Муж шепчет: «Один Бог знает, как я тебя любил…» И умирает. Жена не успевает этого сказать.
И для нее это настоящая катастрофа.
Так вот, нужно так относиться к близким, чтобы мы не плакали потом, что не успели сказать, не успели показать, как мы любим.
Я знаком со многими людьми, потерявшими близких. Вернее было бы сказать, не потерявшими, потому что никакой потери любимого нет, а разлучившимися. И многие из этих людей чувствуют с почившими реальную связь. Телесная смерть – не преграда для общения.
Однажды я общался с женщиной у которой недавно умер единственный двадцатипятилетний сын. Об этой смерти я узнал случайно – мы говорили на совершенно посторонние бытовые темы. И тогда я постарался рассказать этой женщине что такое смерть в христианском понимании и как после этой смерти сына она должна строить свою жизнь. Но женщина прервала меня словами: «Не напоминайте мне об этом. Я постаралась забыть об этом, только забыла, а вы вновь меня возвращаете к теме смерти». Мне кажется, что в словах этой женщины мы встречаемся с большой неправдой. Смерть наших близких возвращает нас не к теме похорон, ставшему отныне страшным густому цветочному запаху и рыдающим трубам похоронного оркестра. Смерть наших близких возвращает нас к реальности той жизни. от которой мы часто в суете уходим. Смерть нас возвращает к ценностям вечным и нетленным. Смерть учит жить этим вечным ценностям. Смерть самых любимых людей дает возможность прочувствовать, какая наша жизнь преходящая, зыбкая, суетная. Пережив (или – прожив) уход любимых в иной мир, начинаешь думать об ином мире и жить его жизнью, его ценностями.
Христианин обязан помнить о смерти, потому что эта память смертная сообщает жизни особый ритм. Раз мир идет к некоей цели, свершению, раз мы в этом мире являемся проводниками Божественной воли, мы воины Божии со злом, с демонизмом – значит, нужно трудиться в этом направлении всю, Богом отмеренную нам жизнь.
Перед лицом любимых людей, ушедших в иной мир мы должны совершать свою христианскую жизнь, до конца честно, до конца искренне. Потому что впереди нас ждет встреча навсегда, которую уже больше ничто и никто не прервет и мы должны готовиться к этой встрече и быть достойны ее.
Убеждая эфесских христиан не ослабевать на пути их духовной жизни, ап. Павел призывает их жить, дорожа временем, потому что дни лукавы (Еф. 5:16).
Это замечательное напоминание. «Разве не обманывает нас время? – спрашивает митрополит Сурожский Антоний. – Разве не проводим мы дни своей жизни так, будто наскоро, небрежно пишем черновик жизни, который когда-то перепишем начисто; будто мы только собираемся строить, только копим все то, что позднее составит красоту, гармонию и смысл? Мы живем так из года в год, не делая в полноте, до конца, в совершенстве то, что могли бы сделать, потому что “еще есть время: это мы докончим позднее; это можно сделать потом; когда-нибудь мы напишем чистовик. Годы проходят, мы ничего не делаем, – не только потому, что приходит смерть и пожинает нас, но и потому, что на каждом этапе жизни мы становимся неспособными к тому, что могли сделать прежде. В зрелые годы мы не можем осуществить прекрасную и полную содержания юность, и в старости мы не можем явить Богу и миру то, чем мы могли быть в годы зрелости. Есть время для всякой вещи, но когда время ушло, какие-то вещи осуществить невозможно».
Если мы оглянемся на себя, мы заметим, как ненаполненно, ненасыщенно живем. Не в смысле впечатлений или информации (их бывает более чем нужно), а в смысле реального развития души. Бывает, что пролетает день, неделя, и мы ловим себя на мысли, что ничего настоящего за это время не сделали. Никак не потрудились для того, чтобы мир стал лучше, не преумножили духовные свои богатства.
Мы тратим время неоправданно беспечно. И когда, вдруг, оказывается его мало, как мы об этом жалеем.
У Генриха Бёлля об этом есть замечательный рассказ – «Поезд прибывает по расписанию».
Некий молодой человек 27 лет, немец, едет на войну. Идет 1943 год. Немецкие войска терпят одно поражение за другим, и на войну призываются все немцы призывного возраста.
И вот молодой человек садится в поезд, который идет на фронт. Поезд полон солдат. Многие пьяны. Крики, песни, слезы девушек, расстающихся с любимыми. Молодого человека (его зовут Андреас) провожает друг – католический священник. Они обнимаются, говорят слова прощания. И вдруг Андреаса, словно током, поражает мысль, даже не мысль, а чувство, отчетливое чувство, что больше в его жизни ничего не будет. Все для него скоро закончится, скоро он умрет.
Андреас пытается мысленно заглянуть в будущее; он мысленно представляет себе завтра, послезавтра, он представляет город Львов, куда через четыре дня приедет… но дальше темнота и бездна. Дальше нет будущего. Он понимает, что осталось жить всего несколько дней. Это опять же не было предположением, это было ощущением, реальным и полноценным. Через четыре дня, примерно между Львовом и селом Черновицами, куда он направлялся, его не станет в живых, для него все закончится.
Когда он спит, ест, смотрит вокруг, он понимает, что это в последний раз. И оттого он начинает ценить эти мгновения. Каждая секунда оказывается наполненной прекрасным, светлым переживанием ЖИЗНИ. Это то, что многие из нас, с вами, по своей невнимательности, и не замечают. Знаете, как на фотоснимке, которому многие годы. Когда-то, особенно если мы не позировали, а были схвачены объективом неожиданно, мы не думали об этом мгновении, а оно вот, здесь, осталось. И спустя время мы смотрим, всматриваемся и вдруг открываем ТО ВРЕМЯ. Раньше мы этот момент жизни не замечали, жили себе и жили, и вдруг его схватили и сохранили. И, глядя на фотоснимок вспоминаешь тот запах, ту погоду, свои мысли, чувства, переживания, свет или, может быть, леденящую пустоту или темень души. Тогда этого не заметил, не остановился, а теперь вот, возвращаешься и чувствуешь благоговейный трепет перед тайной этого мгновения, данного тебе Богом. И понимаешь, что такого уже больше никогда не будет.
О схожем опыте благоговения перед каждым фрагментом отмеренной нам Богом жизни свидетельствовали и те, кто пережил страшные дни заключения в камере смертников.
Передо мной – книга «Записки смертника». Ее автор – петербургский священник Михаил Чельцов, бывший в двадцатые годы XX века настоятелем того собора, в котором я сегодня служу: Свято-Троицкого Измайловского собора.
Он пробыл в одиночной камере смертника, ожидая казни, 40 дней[13]. Позже он описал их: день за днем. Запомнилось все, каждая деталь, настолько густым, многоценным казалось время этих дней. Это страшный документ, документ-исповедь человека, главной темой которого является благодарность Богу за каждый миг жизни.
Неожиданные смерти, катастрофы всегда нас ставят лицом к лицу перед фактом нашей хрупкости и непредсказуемости жизни. Происходят катастрофы, террористические акты, эпидемии и природные катаклизмы, наконец, невнимательность или небрежность врачей, да и непредсказуемая немощь нашего организма – все это в мгновенье может поставить точку в человеческой жизни. В нашей жизни, или жизни дорогих нам людей.
И, с одной стороны, – это страшно. Страшно, что можно не успеть сделать то, что задумал, что планировал. С другой стороны это прекрасный урок нам с вами о том, что жить следует так, как если бы через минуту для нас наступила смерть.
Есть на эту тему прекрасная древняя легенда. Один из древних монахов размышлял над темой Суда Божьего. И вот он бродил по улицам, смотрел на людей и думал, как можно жить, дышать, смеяться, если вдруг узнать, что сейчас грянет Страшный Суд.
И этот подвижник увидел мальчика, который подбрасывал мяч. Монах подошел к мальчику и спросил: «Вот ты тут играешь в мяч, а что бы ты стал делать, если бы узнал, что через минуту наступит Конец Мира?.. Мальчик посмотрел на аскета, улыбнулся и сказал: «Продолжал бы играть в мяч…»
И подвижник воскликнул: «Этот мальчик воистину говорит Божью правду, жить действительно надо всегда как бы в преддверии Суда…»
Смысл истории, думаю, понятен: чтобы ты ни делал, делай это так, чтобы быть готовым сейчас же предстать пред лицо Божие; заниматься своими делами следует так, чтобы это было не чуждо вечности, чтобы не стыдно было предстать с этим делом на Суд Господа. Это относится ко всему в нашей жизни.
Здесь просто невозможно не привести слова митрополита Сурожского Антония из книги «Жизнь. Болезнь. Смерть». «Подумайте, пишет владыка Антоний, каков был бы каждый момент нашей жизни, если бы мы знали, что он может стать последним, что этот момент нам дан, чтобы достичь какого-то совершенства, что слова, которые мы произносим, – последние наши слова и поэтому должны выражать всю красоту, всю мудрость, все знание, но также и в первую очередь – всю любовь, которой мы научились в течение своей жизни, коротка ли она была или длинна. Как бы мы поступали в наших взаимных отношениях, если бы настоящий миг был единственным в нашем распоряжении и если бы этот миг должен был выразить, воплотить всю нашу любовь и заботу? Мы жили бы с напряженностью и с глубиной, иначе нам недоступными. И мы редко сознаем, что такое настоящий миг. Мы переходим из прошлого в будущее и не переживаем реально и в полноте настоящий момент».
И далее владыка Антоний пишет: «Если бы мы сознавали это, как бы мы относились друг ко другу, да и к себе самим? Если бы я знал, если бы вы знали, что человек, с которым вы разговариваете, может вот-вот умереть, и что звук вашего голоса, содержание ваших слов, ваши движения, ваше отношение к нему, ваши намерения станут последним, что он воспримет и унесет в вечность.» – как внимательно, как заботливо, с какой любовью мы бы поступали!.. Опыт показывает, что перед лицом смерти стирается всякая обида, горечь, взаимное отвержение. Смерть слишком велика рядом с тем, что должно бы быть ничтожно даже в масштабе временной жизни.
Таким образом, смерть, мысль о ней, память о ней – как бы единственное, что придает жизни высший смысл. Жить в уровень требований смерти означает жить так, чтобы смерть могла прийти в любой момент и встретить нас на гребне волны, а не на ее спаде, так, чтобы наши последние слова не были пустыми и наше последнее движение не было легкомысленным жестом».
В связи с этим я вспоминаю о двух потрясших меня встречах. Однажды в один день мне пришлось совершить два отпевания с интервалом в полчаса.
Оба умерших были моими знакомыми.
Неожиданными знакомыми.
Первая, женщина в возрасте 95 лет (!) за две недели до этого причастилась у меня после 85 лет перерыва в церковной жизни. Эта женщина родилась до Октябрьской Революции, и тогда же ее крестили и, по обычаю, причащали. Но после революции сама девочка не выказывала желания ходить в храм, не настаивали и родители. Девочка стала неверующим человеком и так всю жизнь и прожила. Уже к закату своих дней, окидывая мысленным взглядом прожитую жизнь, все сделанное и несделанное, эта старушка глубоко раскаялась. Несколько лет эта пожилая женщина молилась, думала о Боге, однако не имела возможности покинуть квартиру, чтобы пойти в храм. Ее душа окончательно созрела в христианском смысле и она попросила свою племянницу, семидесятилетнюю женщину, пригласить к ней священника.
Когда я старушку исповедал и причастил, и потом, когда мы на кухне пили чай, она говорила, что это для нее счастливый день – день возвращения к Богу. Через две недели она умерла. Тихо и с радостью.
Второй человек, которого я отпевал через двадцать минут в тот же день, когда отпевал эту старушку, был двадцатишестилетним юношей.
У него был порок сердца, и впервые он пришел в храм за три дня до своей смерти.
В тот день он подошел ко мне, попросил с ним поговорить и сказал, что разговор будет серьезным и для него очень важным. Я спросил, есть ли у него время? «Есть, я подожду». Этот день выдался на редкость насыщенным. Было много дел в храме, принесли крестить младенца, приходили со срочными вопросами люди. Словом, у меня не было для разговора с молодым человеком и пяти минут. Но вот, наконец, эти минуты появились. Я подсел к молодому человеку и спросил, кто он и о чем он хотел побеседовать.
Молодой человек начал рассказывать о своей жизни, о бурной безбожной молодости. О том, как он состоял в одной из сект и, наконец, пришел к Богу. Сказал, что он много искал и вот сейчас его сердце целиком занято православием, он хочет даже, может быть, уйти в монастырь. Мы с ним беседовали какое-то время, я рассказал о православной вере, о смысле жизни, в понимании православного человека, о радостях этого пути и о искушениях.
Мы договорились встретиться через несколько дней, за Божественной литургией, и я дал этому человеку задание – посидеть, подумать и написать исповедь за всю жизнь. Тщательную и серьезную «С этой исповеди и первого причастия начнется Ваша новая жизнь!»
Но в назначенный день он не пришел. Пришел его знакомый который рассказал, что этот молодой человек умер, умер внезапно от сердечного приступа.
Он умер за письменным столом, когда закончил свою исповедь – написал целую тетрадку.
Когда этого молодого человека – Александра, отпевали, мама дала мне тетрадку с исповедью. Я ее прочитал, разорвал и положил в гроб.
Господь дал этому молодому человеку покаяться в прежней жизни – верю, что его исповедь принята на Небесах, но причастится он уже в мире ином и там приступит к новой жизни.
Потрясающие примеры (подобных примеров приходилось мне наблюдать немало) того, что Господь, видимо, ждет покаяния человека. Он не хочет смерти грешника, но какими-то неведомыми путями подводит того к переосмыслению жизни и к осознанию ошибок…
Тикают часы. Раз заведенные, они «непрестанно идут и, хотя спим, или бодрствуем, делаем или не делаем, непрестанное движение имеют и приближаются к пределу своему. Такова наша и жизнь – от рождения до смерти непрестанно течет и убавляется; упокоеваемся ли, трудимся, бодрствуем или спим, беседуем с кем, или молчим, непрестанно течение свое совершает и к концу своему приближается, и и уже к концу ближе стала, чем вчера и третьего дня, – сего часа, нежели прошедшего. Так нечувствительно житие наше сокращается! Так проходят часы и минуты! А когда окончится цепочка и перестанет ударять маятник, не знаем того.
Промысл Божий скрыл от нас это, да всегда готовы будем к исходу, когда ни позовет нас к Себе Владыка наш Бог. Блажен тот, его же Господь обрящет бдяща (Лк. 12:37). Окаянен тот, кого Он в греховном сне погруженным обрящет!» (Св. Тихон Задонский)
Мой близкий друг, священник, серьезно болевший онкологией и стоявший на грани смерти, рассказал, что врачи не хотели говорить ему правду: будет ли он жить или умрет. Этот священник уверял врачей, что он не боится смерти, он просто хочет знать, сколько еще ему осталось времени жить. Знать, чтобы успеть подготовиться. Но врачи скрывали это, руководствуясь врачебной «гуманностью». Эта ситуация показывает нам, как на самом деле люди избегают лицом к лицу становиться перед смертью. Убегают от смерти, избегают темы смерти до последнего. Вместо того, чтобы открыться опыту смерти. Чтобы он стал опытом близким, знакомым тебе, чтобы смерть была не внезапной досадной трагедией, а способом приобщиться к чему-то очень важному.
Замечательный пример на эту тему мы встречаем у митрополита Сурожского Антония. Владыка рассказывает о пережитом им опыте, трагичном, но удивительно духовно полезном. Умирала любимая мать митрополита Антония. «Ее оперировали – и неуспешно. Доктор сообщил мне это и добавил: «Но, конечно, вы ничего не скажете своей матери». Я ответил: «Конечно, скажу». И сказал. Помню, я пришел к ней и сказал, что доктор звонил и сообщил, что операция не удалась. Мы помолчали, а потом моя мать сказала: «Значит, я умру». И я ответил: «Да». И затем мы остались вместе в полном молчании, общаясь без слов. Мне кажется, мы ничего не «обдумывали». Мы стояли перед лицом чего-то, что вошло в жизнь и все в ней перевернуло. Это не был призрак, это не было зло, ужас. Это было нечто окончательное, что нам предстояло встретить, еще не зная, чем оно окажется. Мы оставались вместе и молча так долго, как того требовали наши чувства. А затем жизнь пошла дальше.
Но в результате случились две вещи. Одна – то, что ни в какой момент моя мать или я сам не были замурованы в ложь, не должны были играть, не остались без помощи. Никогда мне не требовалось входить в комнату матери с улыбкой, в которой была бы ложь, или с неправдивыми словами. Ни в какой момент нам не пришлось притворяться, будто жизнь побеждает, будто смерть, болезнь отступает, будто положение лучше, чем оно есть на самом деле, когда оба мы знаем, что это неправда. Ни в какой момент мы не были лишены взаимной поддержки. Были моменты, когда моя мать чувствовала, что нуждается в помощи; тогда она звала, я приходил, и мы разговаривали о ее смерти, о моем одиночестве. Она глубоко любила жизнь. За несколько дней до смерти она сказала, что готова была бы страдать еще 150 лет, лишь бы жить. Она любила красоту наступавшей весны; она дорожила нашими отношениями. Она тосковала о нашей разлуке. Порой, в другие моменты, мне была невыносима боль разлуки, тогда я приходил, и мы разговаривали об этом, и мать поддерживала меня и утешала о своей смерти. Наши отношения были глубоки и истинны, в них не было лжи, и поэтому они могли вместить всю правду до глубины.
И кроме того, была еще одна сторона, которую я уже упоминал. Потому что смерть стояла рядом, потому что смерть могла прийти в любой миг, и тогда поздно будет что-либо исправить, – все должно было в любой миг выражать как можно совершеннее и полнее благоговение и любовь, которыми были полны наши отношения. Только смерть может наполнить величием и смыслом все, что кажется как будто мелким и незначительным. Как ты подашь чашку чаю на подносе, каким движением поправишь подушки за спиной больного, как звучит твой голос, – все это может стать выражением глубины отношений. Если прозвучала ложная нота, если трещина появилась, если что-то неладно, это должно быть исправлено немедленно, потому что есть несомненная уверенность, что позднее может оказаться слишком поздно. И это опять-таки ставит нас перед лицом правды жизни с такой остротой и ясностью, каких не может дать ничто другое».
Вот как следует жить и нам с вами.
Каждый раз, когда мы встречаемся со смертью, это в той или иной степени затрагивает нас. На большее или меньшее время, затрагивает большую или меньшую глубину нашего существа. Потом мы приходим в себя, боль притупляется, серьезность к жизни проходит… Мы становимся прежними, поверхностными, болтливыми, мелкими…
Так не должно быть. Если есть смерть, если есть внезапность, нежданность смерти, похищающая любимых людей в разгар пира жизни – нельзя быть несерьезными и безответственными. Нельзя забывать об этом. Такой трагизм мы находим в душах тех, кто потерял своих самых любимых людей: например детей. Одна мама, семилетнюю дочь которой, Настю, сбила машина: за жизнь девочки месяц боролись врачи, ее соборовали, над ней молились, но она умерла, так и не приходя в сознание, – так вот мама Насти сказала мне: «Я никогда не буду такой как прежде».
Я знаю маму, потерявшую дочь еще за год до моего рождения. Сейчас эта женщина приходит в храм, мы с ней дружим. На лице ее и в сердце – печать вечной грусти. Но она живет верой во встречу с дочерью. И трудится, совершая свое христианское служение, не щадя себя. И чувствует, что дочь слышит ее.
Такие страшные события – когда умирают твои любимые люди: беззащитные и невинные, – срывают с мира маску приторного благополучия. Мир болеет, страдает. Мир злой, вернее, зло захватило Божий мир и правит в нем бал. Можно отгородиться от проблем, уйти, спрятаться: можно сделать свое сердце жестоким и циничным, можно глушить внутреннюю боль алкоголем, развлечениями… Так большинство людей и поступает. Но когда это происходит с тобой, с твоими детьми – вдруг видишь злую гримасу сатаны, исказившего мир и жизнь.
К чему это я говорю. Как это осознание трагизма жизни, ужаса мира нашего может повлиять на нас?.. К чему это нас может привести?
К самому главному: к тому, чтобы всерьез, по-настоящему объявить сатане войну. Если мир наш непрочен, если жизнь кратка, если сатана нам корчит рожи из всех щелей жизни, мы должны показать сатане, что объявляем ему войну. Беспощадную и постоянную.
Вдохновенный апостол Павел нам в том советчик:
Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной. Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злый и, все преодолев, устоять. Итак станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие (Еф. 6:11-17).
Объявить войну сатане – значит бороться с грехом. И, прежде всего, с грехом в себе. Если в тебе произошла победа она как пример вдохновит и других. «Никто не может отвернуться от греха, если не увидит в глазах или на лице хоть одного человека сияние вечной жизни» (митр. Сурожский Антоний).
Воевать с грехом – значит искоренять всякую ложь, слабость, лень, подлость, гордость, гнев, злобу, зависть и многое-многое другое.
Собственно, если ты понимаешь, что мир болен грехом, что он заражен злом, – нужно его лечить. А лечение надо начинать с себя.
Конечно, прожить жизнь до конца достойно мы не сможем. Будут и срывы, и падения… Главное, чтобы было раскаяние. В Царство Небесное мы идем не от победы к победе, а от поражения к поражению. Важно не сесть и не начать плакать о падении, а встать и идти дальше. И когда придем ко Христу, упадем перед Ним ниц и скажем: мы шли к Тебе… мы падали, но все же вставали и шли не к кому-то другому, но к Тебе.
Церковь прекрасно знает о слабости человеческой, и именно поэтому одним из Таинств Церковных мы имеем Таинство примирения человека с Богом,Таинство Покаяния.
«Не согрешишь – не покаешься», – говорят некоторые… От этой циничной пословицы веет таким холодом и смрадом, что лучше бы ее и не вспоминать. Для иных жизнь рассчитана и распланирована. Они продуманно грешат и продуманно, по плану каются. Жизнь с Богом мыслится такими людьми как что-то обременительное и тоскливое. Их пугает одно: а вдруг там что-то есть и тогда придется нести ответ за проступки. Поэтому лучше заранее покаяться. В Древней Церкви, когда принимать крещение можно было в любом возрасте, такие люди грешили от души, а потом, на смертном одре, крестились. Они хотели войти в иной мир совершенно чистыми.
Такой подход показывает, что эти люди совершенно не понимали смысла христианской жизни.
Жизнь в Церкви – это не накопление суммы добрых дел или прочитанных молитв. Жизнь в Церкви – это путь роста, вырастания в меру Христову, путь богоуподобления. Святой – это не тот, кто не делал зла и старался лишь творить добро. Это тот, кто центральной идеей своей жизни сделал стремление к Богу. Настоящий верующий подражает Богу не потому, что ждет награды. Настоящий верующий любит Бога как Небесного Отца и хочет в этой своей любви походить на Бога, как мы стараемся подражать нашим земным родителям.
То, что ты избрал вектором своей жизни путь к Господу, не подразумевает, что ты уже сегодня стал святым. На этом пути мы можем оступиться, поскользнуться, но главное – вставать и раскаявшись идти вперед.
Итак, помнить о смерти. «Что сие еже о нас бысть таинство? Како предахомся тлению? Како сопрягохомся смерти?» – вопрошает Иоанн Дамаскин, сам причастный Небесным Тайнам.
Не интересоваться этими вопросами значит быть совершенно нечувствительным человеком, потерять всякий интерес к жизни, потому что как можно полноценно жить, работать, творить, если смерть – конец? Мы еще можем не обращать внимания на лично нашу смерть… Но как не думать о смерти и о том, что за порогом смерти, если поставить рядом факт смерти – и… самых дорогих нам людей – мужа, жену, дочь, сына?.. «Человек начинается с плача по умершему» (М. Мамардашвили)…
Помнить о смерти нужно. Помнить, но не бояться. Ведь смерть – это путь, к которому мы готовимся всю жизнь. Когда мы вступим на этот путь. знает лишь любящий нас Господь. Ни нам самим, ни нашим близким не дано прогнозировать времена и сроки. Нужно быть просто всегда готовым, а Господь Сам знает, когда это должно произойти. Святые отцы настаивали, что неведение смертного часа также относится к области Божественного замысла. Если бы человек знал о смертном часе, то принужден был бы делать добро из страха приближающейся кончины. И. напротив, не радел бы о спасении, зная, что время еще есть… Но тайна часа смертного ставит нас перед необходимостью каждую минуту жить как последнюю.
Смерть – побеждена Христом. Смерть – это переход в блаженную жизнь с Господом, преселение на Небеса, а никак не уход во тьму. Разумеется, все это говорится о тех, для кого Христос был центром жизни, кто подражал Христу и считал благодать Божию большим из сокровищ мира. И все же, смерть – аномалия. Хотя сегодня это и переход к Богу, но постольку, поскольку смерть есть разлучение души с телом, т.е. нарушение богозадуманного принципа, смерть – это неправильность, увечность нашего мира.
Именно поэтому и плачем мы, провожая в мир иной близких и друзей наших. И Сам Христос показал нам пример, прослезившись над почившим Своим другом Лазарем. Святитель Иоанн Златоуст говорит об этом так: плакать – можно, «я не воспрещаю этого, потому что я не зверь и не бесчеловечен… Но плачь тихо, благопристойно, со страхом Божиим. Если плачешь так, то это знак не того, что не веруешь воскресению, но того, что печалишься как человек, не сгибаясь, однако, от разлуки с близким». Провожая дорогого нам человека в мир иной, будем плакать, как если бы провожали уходящего в далекую страну.