^ Александро-Свирский монастырь, 1820 год.

(продолжение)
Сколько раз он пытался выведать у Леонида или Исидора: что случилось с ногами Серапиона и почему он молчит — нем от рождения или дал обет молчания? Но ответа так и не получил. Обычно монахи не спрашивают друг друга о жизни до прихода в монастырь, смотря на то, кем человек стал, а не кем он был, но фигура Серапиона была столь ярка, что о нем ходили среди братии слухи самые фантастические. Кто-то утверждал, что он уже родился калекой, и потому, в утешение, Бог дал ему другие таланты. Кто-то настаивал, что в молодости Серапион был остер и не воздержен на язык, и потому был наказал травмами, а таланты приобрел исправлением своей натуры. Но по глазам Исидора и Леонида, Санька видел, что все эти домыслы и близко не стояли рядом с настоящей историей загадочного монаха. Но — увы! — эту тайну ему так и не дано было узнать. Прошлое трапезника словно навсегда кануло в воду, унесенное течением времени, и остался лишь нынешний отец Серапион, легенда кулинарного искусства и удивительный монах. Спал он не больше отца Леонида — 3-4 часа, а весь день его был посвящён работе и молитве. Но особо необычным было то, что Серапион был… убежденным постником, питаясь лишь водой, хлебом и совсем небольшим количеством овощей, не прикасаясь к иной пище даже в большие праздники. Готовность своих кулинарных шедевров он определял… по запаху и цвету! Лишь совсем редко, когда сложность блюда или напитка (а бывало и такое) была совсем уж высока, он, заставлял себя узнать на вкус буквально одну крошку или одну каплю — и этого было достаточно, чтобы понять завершенность блюда. «Переводил» его редкие жесты- «указания» давно знакомый с ним помощник Исидор. Впрочем, постепенно и Санька начал понимать, что требует от него Серапион, по едва заметному движению руки или наклону головы… Так, в слаженном коллективе профессионалов, во время работы, слова особо и не нужны, все и так понимают что и когда делать… И замечал Санька еще одну очень любопытную для него «мелочь»: когда Серапион смотрел в храме на иконы и когда смотрел на окружавших его людей, то глаза его принимали одно и то же выражение, словно в любом человеке и впрямь видел монах образ и подобие Создателя… И, может быть поэтому, так усердно служил людям…
— Боюсь я, Сашка-Алексашка, что зачахнет наш Серапион вне монастырских стен, а то и вовсе — отчается, — продолжал тем временем отец Леонид.
— А разве кто-то хочет забрать его от нас? — испугался мальчишка.
— То, что я сейчас тебе поведаю, должно остаться только между нами, — предупредил монах. — Ну, и отцом Серапионом, разумеется… Даже сам настоятель до поры не должен об этом знать. Уразумел?
— Уразумел.
— Тогда вот что… В августе посетит нашу обитель сам Государь-император… Да погоди ты, не прыгай как умалишённый… Не святой ведь к нам явится, в конце-то концов, а обычный человек, хоть и помазанник, а со своими грехами… и, немалыми, кстати… А вот для нас его прибытие может принести не только радость, но и некоторые сложности…Есть у него один министр, которого пророчат на должность канцлера. Зовут того министра Карл Нессельроде и считается он первым на Руси гурманом и ценителем кулинарного мастерства. Про дарования отца Серапиона он уже давно наслышан… Вот и упросит он императора, во время поездки, завернуть и в наш монастырь… Сам император к еде равнодушен: даже поваров с собой в дорогу не берет — питается чем накормят. А вот Нессельроде… Для него кулинарное мастерство не просто увлечение — страсть! И если он убедится, что хотя бы часть слухов про отца Серапиона — правда, то изыщет возможность заполучить его ко двору, в свою «коллекцию» …
— А разве можно вот так взять монаха и по чьему-то желанию себе забрать, словно простого крепостного? — удивился Санька.
— Ох, друг мой, если б ты только знал, на что одержимые всякими химерами способны, — вздохнул Леонид. — И уж как ни стоек наш настоятель, а против императора, подговоренного канцлером ничего поделать не сможет… Был уже у нас три года назад презабавнейший случай… Приехали к нам важные лица аж из самого Санкт-Петербурга. Кто — не скажу, ибо расстраивать тебя не хочу… Но из тех, что имеют право просто приказать настоятелю «отдать» Серапиона в столичную митрополию… Но тогда наш трапезник выстоял, хоть и согрешил, — добавил он с улыбкой, что-то вспоминая. — Ох, согрешил…
— Отравил кого-то? — испугался Санька.
— Ну… можно и так сказать…Ты знаешь, что продукты действуют на людей по разному. А Серапион наш, и впрямь гений кулинарии… Посмотрел на гостей, приметил — кто каким недугом болен, а кто к какому склонен, кто каким страстям подвержен… и разработал им такое меню, что для обычного человека — пир вкуса, а именно для тех… кхм… гостей…ну, скажем так не очень вкусно…
— А мне рассказывали, что не так все гладко для них обошлось, — невинно заметил Санька.
— Ну, люди соврут — недорого возьмут… Любая история имеет свойство обрастать со временем травой-небылицей… Серапион все же славный монах, не стал бы он людям вредить… сильно… Но что нашкодил малость — это правда. За что был настоятелем примерно наказан и грех свой трудами и покаянием искупил… А вспомнил я про эту историю потому, что министр о ней тоже наслышан. Мужчина он умный, образованный… в интригах опытный — недаром столько лет иностранными делами ведает… Его облапошить так просто не удастся… привезет он с собой повара… Очень хорошего повара. И будет тот повар ходить за Серапионом тенью и пробовать все, что к столу подается… Ну а потом… М-да…
— Так что же делать, отец Леонид? Он же в Петербурхе ентом зачахнет…
— Так и я о том… Ты передай отцу Серапиону в точности все, что я тебе сказал. У него еще есть время. Пусть думает… Я в него верю…
— Мне придется все это ему говорить? Может, лучше вы скажете, отец Леонид? Он же расстроится… А вы умеете нужное слово найти…
— Если это скажу ему я, то он будет надеяться на мою помощь… а здесь я ему помочь ничем не смогу. В этой битве победить может только он. Но я в него верю — так и передай…
…Дадим же и мы, дорогие друзья, время монахам, чтобы поразмыслить над тем, как пережить приближающуюся грозу, не докучая им излишне пристальным вниманием, а сами пройдемся по обширным владениям отца Серапиона. Они огромны. Работа в трапезной не спроста всегда считалась сложнейшим послушанием в монастыре. Ранним утром повар шел в церковь и молился о даровании ему сил и таланта в грядущей работе. Получал у екклесиарха огонь, зажжённый от лампы в алтаре, и от этого «честного огня» уже зажигал печи в поварне и хлебопекарне. Помощники, после молитвы в храме, следовали по местам послушания — месить тесто и готовить обед. При этом они читали те же молитвы, которые братия в это время читала в храме. Вообще все действия в поварне творились с молитвой. Не потому ли и едва в монастырях всегда была такой вкусной и целебной? Особое внимание (молитвенное!) уделялось выпеканию хлебов и просфор. Трапеза монаха зависит от церковного календаря (все время следует помнить о том, что монашеская трапеза это продолжение богослужения), в соответствии с ним меняется и сам стол и даже количество пищи. Я не стану вас утомлять описанием этих традиций (признаюсь, что сам был немало утомлен изучением уставов и обычаев разных монастырей, а потому, не желая вам того же, предлагаю оставить сии нелегкие знания в введении многоопытных экклесиархов, «уставщиков», следящих за распорядком служб) их причин и богословского фундамента, иначе повесть попросту перестанет быть «художественной» …Во время трапезы монахи читали богослужебные тексты, относящиеся к «памяти сего дня», а так же заздравные или поминальные записки жертвователей на пропитание. Трапеза могла быть очень долгой, но это означало не количество съеденного и выпитого, а количество прочитанных братией текстов и молитв.
С самого основания Свирский монастырь был окружен доброй славой и прочим монахам в пример его ставили не зря. Традиции, бережно передаваемые из века в век все же значат немало… Но, все же оставим в стороне строгие расписания и духовные обоснования, и заглянем в копилку интересных фактов и курьезных моментов, касающихся монастырской трапезы… Благодаря телекоммуникациям и интернету мир стал совсем маленьким, «прозрачным» и смешанным, словно дурной салат. Восхищаясь кухней французской, травясь фасфудом американским и балуясь кухней японской, мы напрочь забыли удивительное величие кухни русской. Часто ли вы задумывались почему она такая особенная? Русь, богатая лесами, а следовательно — древесиной, одна из немногих стран в мире, которая могла позволить себе роскошь дольше варить, тушить и запекать блюда, в отличии от тех стран, где кроме кустарника и дров-то не найдешь, а потому, в целях экономии дров, еду предпочитали обжаривать или варить на сильном (и «быстром») огне. Обилие рыбы, дичи, овощей, ягод и трав создавало славянскую кухню невероятно разнообразной и богатой. Мы не можем, просто не имеем права потерять эту кухню, заменяя ее куда менее полезной и вкусной, но столь хитро отрекламированной иностранной. Да что далеко ходить, возьмем, к примеру, все ту же репу. Овощ невероятно ценный по своим качествам. На Руси из него готовили даже не сотни — тысячи блюд! Варили, квасили, солили, если сырой, сушили тонкими пластинками, использовали в салатах, в пирогах, тушили, запекали, заливали медом как лакомство… Репа не теряет свои полезные качества всю зиму, весь срок хранения, в то время как картофель, привезенный Петром Первым и используемый Екатериной Великой как средство для борьбы с неурожаями пшеницы, утрачивает свои качества уже через 3-4 месяца. (Впрочем, она даже изначально уступает репе в количестве витаминов и минералов). Почти забыто знаменитое «рапсовое масло», которое хорошо знали во всем мире, называя «северным маслом» — отличная альтернатива маслу оливковому. Капорский чай был известен в самых дальних странах! Россия поставляла его за рубеж тоннами. Его целебные свойства просто не сравнимы с расхваленными индийскими и цейлонскими. Кстати, интересный факт: Александр Дюма, известный гастроном и гурман, выпустивший в свое время весьма недурственный сборник «Кулинарная энциклопедия», во время путешествия по России, признал, что самый вкусный чай, какой ему довелось пробовать, он пил именно здесь. И знаете почему? В Англии, которая почему-то ныне ассоциируется у нас с чаепитиями и прочими «джентльменскими изысками», чай… варили(!!!) в воде, как какую-нибудь капусту! А в России, столетиями имевшей дело с травами, его — заваривали! Такое, пожалуй, было еще лишь в странах Востока. А вы сегодня хоть знаете, что такое «няня», одно название которой когда-то вызывавшее слюновыделение у любителей почревоугодничать? (Помните, как расхваливал ее гоголевский Собакевич?). А беспримерное «тельное» — наравне с ухой и запеченной рыбой являвшейся «визитной карточкой» русских монастырей? Или дорогое, праздничное блюдо «калья»? Икра, кстати, на Руси никогда особо не ценилась. Даже из молоки готовили удивительно вкусные супы, а икра… Ну кто бы в монастырях променял ее на белорыбицу, не говоря уже о корюшке или снетках? Зато вам интересно будет узнать, что излюбленным лакомством в монастырях были «крушки» (тонкие ломтики рыбы, обжаренные во фритюре с перцем и солью, напоминающие чипсы, но многократно вкуснее и полезнее). «Перепега» — огромный праздничный пирог в виде горки из разнообразных (и разновкусных!) шариков из теста, «скрепленных» между собой медом или вареньем — так же незаслуженно забыт… Да что я пытаюсь объять необъятное?! Тысячи, тысячи и тысячи рецептов блюд невероятно вкусных, полезных, выдержавших испытание временем, терпеливо ждут, пока мы вспомним о них, насытившись примитивной а зачастую и откровенно вредной заморской кухней. Достаточно заглянуть в рецепты, бережно хранимые русскими монастырями, и вы поймете грандиозную разницу… Сегодняшние хозяйки жалуются: «Уже не знаем, что на ужин приготовить» … Что сказать? Куда исчезла череда передававшихся из поколение в поколение «бабкиных рецептов»? Взять обычный лук… Сегодня его лишь добавляют в супы, блюда мясные и рыбные… А ведь всего сто лет назад это были: луковый суп, лук жареный по-французски и по-гречески, тушеный, фаршированный разнообразнейшими начинками, глазированный, запечённый, в кляре, с изюмом и лесными орехами, тушеный со сливками, лук с творогом, многочисленные салаты, лук отваренный со сметаной, луковый соус и луковый маринад, луковая эссенция, икра из лука, луковое пюре, пирожки с луком, пельмени с луком и т.д. и т.п. В монастырях лук использовали для приготовления бульона под супы, вместо «мясокостного набора». Бабки знали, что если в бульон бросить луковицу неочищенную, или немного луковой кожуры, то бульон приобретает бесподобный золотистый оттенок. После этого примера, полагаю нет смысла говорить про то невероятное разнообразие блюд, которое можно приготовить из грибов? В большинстве стран мира грибы считаются пищей «неблагородной», непрестижной, и едва ли не ядовитой (Впрочем, вельможи когда-то брезговали и луком с чесноком, считая их «крестьянской пищей» и в дополнение к своему тщеславию, получали за это цингу и прочие болячки, в отличии от знающих их целебные свойства крестьян). Разумеется, в южных странах, откуда и пришло понятие «поста», были иные условия и иные продукты. На Севере условия жизни другие. Тут надо подходить с рассудительностью, ибо «пост» это не «диета», а упражнение духовное! В особые дни монахи и вовсе обходятся без еды (делая исключения для болеющих). В подавляющее количество дней иных, едят пищу простую и неприхотливую: каши, супы, овощи, хлеб… Но в дни праздничные, дни торжественные, когда сердце радуется событиям великим, трапезная расцветает блюдами беспримерными. Нет, я не стану сейчас соблазнять вас перечислением рецептов заливных блюд, фаршированных лососями осетров, супов в горшочках и вкуснейших пирогов с разнообразнейший начинкой, сейчас я напоминаю о пользе для тех, для кого вы готовите. Талант настоящего кулинара так же редок, как талант художника или математика, но главное, что доступно любому из нас это забота о тех, для кого мы трудимся у кухонной плиты. Замените слово «кормить» на слово «заботиться» и вы откроете дверь в удивительный мир настоящей кулинарии. Все древние рецепты начинались со слов: «Тщательно вымойте руки и посуду…» (Первые рецепты встречаются еще в записях древнего Вавилона, Египта и Китая. При императоре Тиберии-Августе появились первые школы кулинарного искусства, возглавляемые легендарным поваром Апицием, а первый известный нам повар из Руси носил имя Торчин и служил у благоверного князя Глеба (разумеется, повара были на Руси и до него, но на сегодняшний день летописи донесли до нас лишь это имя). Лаврентьевская летопись 1074 года, сообщает, что в штате Киево-Печерского монастыря был весьма солидный штат поваров. К хозяйству трапезной относилось огромное количество построек: поварни, склады, хлебни, ледники (в крупных монастырях их число доходило до семи(!), так что пращуры лишь усмехнулись бы в усы, вздумай мы похвастаться перед ними размерами своих холодильников и морозильных камер), амбары, отдельные хранилища для многочисленной поварской посуды и утвари: сковород, горшков, чанов, ножей, разделочных досок (их старались использовать из убивающего микробов дуба), кувшинов, решёток, рукомойников, ухватов, тазов и прочего, прочего, прочего… Одних разновидностей ножей можно было насчитать до двух десятков: «косари» луковые, секиры капустные, кленики (загнутые ножи для рыбы), и т.д. Хлеб пекли отдельно, с особым тщанием и непрерывной молитвой. Так же отдельно стояли квасоварни: как правило — «шатер» с «квасными очагами» (медный котел ведер на 300 и три больших чана под солод и сусло). Для квасов (а разновидностей их было множество и любой диетолог с полным основанием назовет их «целебными»), был предназначен отдельный ледник. Повара знают, что не все продукты «терпят» соседство друг друга, а потому надо иметь для них хранилища отдельные. Что травы, специи и приправы также необходимо хранить в прохладе и темноте, а не так как делают это современные нерадивые хозяйки, содержа их в шкафах рядом с плитой и тем уничтожая их вкус и запах. В монастырских летописях хранятся десятки тысяч рецептов соления, маринования, консервирования и прочих способов сохранения продуктов (правильной сушки, консервации медом, салом и пр.) К слову: самой большой и одной из самых древних поваренных книг считается «Пирующие ученые» Атенея и составляющие 30 томов (до сегодняшнего дня сохранилось лишь 15). В России же широко известен «Домострой» протопопа Сильвестра, в котором приготовлению и хранению пищи отведено немало места. В трапезной, как правило, сидели по 6 человек (на такое количество были рассчитаны подаваемые к столам блюда). Порядок же трапезы описан в Типиконе, в гл. 35 (и еще в нескольких имеются дополнения), поэтому на нем мы останавливаться не станем. Разумеется, богатые монастыри могли позволить себе большее разнообразие, бедные — чаще использовали обильные дары природы: щавель, молодые листья березы, крапиву, грибы, лесные орехи, мед, ягоды, ловили рыбу, а если появлялись деньги, то тратили их на муку и масло. При монастырях находились обширные сады, (как вы помните, легендарный Пересвет нес послушание как раз по уходу за яблоневым садом), огороды, где помимо овощей выращивалось немалое количество трав, обширные пасеки, пшеничные, ячменные и пр. поля, при наличии озер — выращивалась рыба, в небольшом отдалении от монастырских стен содержались коровы и козы, иногда имелись собственные солеварни. Одним словом, содержалось крепкое крестьянское хозяйство…
Одним словом, забот у отца Серапиона хватало с лихвой, И вот теперь прибавилась еще одна. Как ни старался скрывать он эмоции, но было заметно, что переданная Санькой весть встревожила его сильно. Монах словно постарел за один день: едва-едва передвигался по кухне на своих костылях, с видом столь отрешенным, что сам отец настоятель спустился в это «царство котлов и поварешек», встревоженный: «Не заболел ли наш брат Серапион?». Много ли найдется на свете людей, опечаленных известием о скором «возвышении» и приближении к «сильным мира сего»? Но Санька понимал переживания старого монаха. Монахи сторонятся этого исковерканного людскими «видением» мира, сторонясь от него, но иногда он врывается в стены монастыря войной, иногда- приказами недалеких или злобных правителей, на чьих землях он расположен, а иногда и хитросплетениями отношений архиереев и мирских владык. Идеал — идеалом, но есть еще и «проза жизни». Так что повод печалиться у Серапиона и впрямь был. Не подозревавший о истинных причинах этой грусти, настоятель даже решился на давно откладываемый ремонт трапезной, надеясь хоть так поднять захандрившему монаху настроение. (Человек он был хороший и пастырь добрый, оттого и так сопротивлялся немалому давлению, сражаясь за монаха). К приближающейся Пасхе выделил из монастырской казны даже больше обычного, но… Взгляд отца Серапиона продолжал оставаться тусклым и безрадостным, даже невзирая на приближение великого праздника и предшествующие ему приготовления. Обычно, перед Пасхой отец Серапион, словно забывая про костыли, «летал» между поварней и хранилищами быстрее легконогих послушников, отбирая все наиболее свежее, сохранное, ароматное, качественное для предстоящего празднования. За все десятилетия своей монастырской жизни ни разу не повторился он в меню этого дня, ни единым блюдом. И даже у него в этот день кушанья получались особенно вкусными, хоть в это и сложно поверить. (Но, видать и впрямь права была поговорка, утверждавшая, что совершенству пределов быть не может) … Но в этот раз все было иначе. Расстроенный, ничего не понимающий Исидор волей-неволей вынужден был сам взять на себя управление приготовления праздничного обеда. Серапион же стоял в углу поварни, глядя куда-то сквозь носившихся перед ним послушников, и четки в его пальцах ритмично отбивали количество молитв… В царившей суете про него вскоре даже забыли, обегая, словно стол…
…Закончившего протирать творог сквозь сито Саньку, Исидор тут же отправил заготовлять травы и настои для крашенья яиц. По традиции, в центр каждого стола, посреди изобилия яств, ставили тарелку, в которой пригоршню проросшего зерна окружали 12 разноцветных яиц, и еще одно, некрашеное, лежало в середине. И тут, давно отвыкший спорить с начальством Санька, неожиданно даже для самого себя, проявил норов:
— Не надо синий! — замотал он головой. — Цветов много, вполне можно иной подобрать… Хоть в полоску, хоть в крапинку, но с яйцами синих тонов надо избегать!
— С чего бы это? — опешил Исидор. — Сколько себя помню — красили, а тут пожаловал к нам отрок и воспретил… Что за блажь?
— Не блажь, а разумение! — стоял на своем дерзкий мальчишка. — Вы, отец, в иной день синие яйца есть станете? Вот, осенью, скажем, увидите у себя в тарелке синее яйцо, и что с ним сделаете?
— Так то — в иной день! А сейчас — праздник! Все понимают, что оно крашенное, а не порченое…
— День — иной, а человек един и в тот день, и в этот. У человека с измальства понимание заложено: синее яйцо — тухлое! Так зачем его так-то «украшать»? Неужели в мире иных цветов мало?
— Привередничаешь!
— Нет, просто хочу сделать как можно лучше… Тем более в такой день…
— Не отвлекай по мелочам! И без тебя забот полно…
— Из таких «мелочей» любая работа и состоит… У меня как-то бабка, царствие ей небесное, решилась новшество опробовать: куриный суп сварить с краснокочанной капустой… Вкусно… Запах, навар-загляденье… Но есть невозможно! Синяя вода, синяя капуста, синяя кура… Отец Исидор, благослови: я какой хочешь цвет подберу, но не этот…
Поблизости что-то негромко звякнуло. Оглянувшись, Санька увидел, что из рук отца Серапиона выпали малахитовые четки. Подбежал, наклонился, подбирая, с поклоном передал их старику… И не поверил глазам: Серапион улыбался ему широко и радостно — явление и в былые-то дни редчайшее, а учитывая то, что они оба знали, и вовсе невозможное… если не верить своим глазам. Но уже секундой позже на лицо монаха вернулось прежнее, сосредоточенно-непроницаемое выражение и громким ударом костыля по ближайшему котлу он остановил всякую беготню, привлекая к себе внимание…Все на поварне замерли, словно превратившись в соляные столбы. Серапион окинул внимательным взглядом «приготовления», презрительно хмыкнул, и взмахнул руками…Обычно монах ограничивался несколькими жестами в день, которые понимали лишь давно работавший с ним Исидор и потихоньку начинал понимать сообразительный Санька. Но в этот раз Серапион не был похож сам на себя. Стоя посреди поваренной и зажав костыли подмышками, он «дирижировал» изумленными помощниками, словно слаженным оркестром. Удивительно, но его с полунамека понимали даже те, кто раньше и видел-то его только издалека. Обрадованные «возвращением» Серапиона послушники носились как угорелые, стремясь исполнить указания как можно скорее и точнее. Серапион изменил практически все составленное Исидором меню, но тот, счастливый, что учитель обрел душевное равновесие, был только рад этому. Изменения Серапион вносил буквально во все: обычное молоко для творожной «пасхи» заменили на топленое. В рассоле вымачивалась не только вся предназначенная к приготовлению рыба, но даже овощи, выбранные для ее фарширования. Рыба, выбранная Исидором для бульона в горшочках, шла в начинки для пирогов, а предназначенная для пирогов- в паштеты. Приправы смешивались в букеты совершенно невиданных комбинаций. Черная икра смешивалась с луком, а красная с перцем, взвары на меду с мятой заменялись с брусничных на яблочные… Разнообразье куличей, «пасх», начинок для огромных пирогов и крохотных (к бульону) пирожков… осетрина под красным вишневым соусом, запеченная форель с соусом из крапивы, холодное из рыбьих голов с хреном, караси, разваренные в сметане… Разнообразные супы — от бульонов до пюре, паштеты, желе, салаты и печенье…Ну, и, разумеется, знаменитый монастырский медовый сбитень с соком из клюквы… Шум, гам, беготня, но все — радостное, предвкушающее, восторженное… Пасхальное!.. Приближался Великий Праздник…
…Лето на русском Севере быстротечно. Не успеешь привыкнуть к лазоревым небесам, а уже потянулись на юг первые птичьи стаи… Осень и того короче — а ведь сколько надо успеть сделать заготовок на зиму, которая, в отличии от лета и осени, на время не скупиться — приходит обстоятельно, надолго…
Обычно летом отец Серапион и сам покоя не знал, и другим не давал. Держал в едином напряжении все огромное хозяйство: от квасоварни до расположенного за пределами монастыря скотного двора. Посадки, прополки, покосы, сбор, заготовки, консервация медом, сушка, соление, вяление, и прочее, прочее, прочее… И потому так удивлены были и монахи и трудники монастыря неожиданным увлечением строгого монаха. Негаданно для всех, взялся вдруг отец Серапион за обустройство трапезной. Помещение, конечно, какого-то ремонта давно требовало, но монах взялся за дело очень уж обстоятельно, даже с «перебором» … Покраску-побелку настоятель благословил не задумываясь, а вот дальнейшие затеи кухонного мастера требовали уже затрат немалых. Отреставрировали и отполировали огромные дубовые столы. Провели капитальный ремонт светильников (места из расположения педантичный Серапион выбирал сам!). Из недр монастырской библиотеки Серапион извлек рисунки тарелок и чаш, которыми пользовались еще первые христиане во времена Апостольские (надо признать — красивые, с искусно сделанными рисунками), и монастырь выложил гончарам немалую сумму за воссоздание копий этих раритетов. (Впрочем, в этом вопросе настоятеля не пришлось уговаривать очень уж долго: идея была хороша, необычна и даже в чем-то благочинна). А вот с последней выдумкой неугомонного трапезника вышла целая история. Восхотелось отцу Серапиону, ни много ни мало, а заполучить в трапезную редкое заморское чудо — «витражи». Затея неслыханная! И дело было даже не в том, что цветные стекла в России практически не производились, а на западе секреты витражей были давно утеряны и только-только начали восстанавливаться, и не в том, что стоила эта затея денег баснословных… Дело осложнялось тем, что это было — новшество! А любое новшество в православном мире традиционно воспринималось так, как если бы на прием к настоятелю вознамерился прийти пьяный медведь в красном кафтане, с балалайкой подмышкой: какое там «пропустить» ?! Представить себе такое дико, не то что вслух сказать… Вот неприлично — и все! Настоятель даже рассмеялся в начале, на переданную Исидором просьбу трапезника. Когда понял, что тот не шутит, а всерьез вознамерился украсить одно из важнейших мест в монастыре разноцветными стёклышками — осерчал не на шутку. И уж вовсе не ожидал последующих «партизанских» манипуляций «чудящего» монаха. По традиции, с настоятелем монастыря, шествующим по вверенной ему обители, монахи и послушники не заговаривают до тех пор, пока он сам к ним не обратиться (ибо вопросов и мелких надобностей к нему, как у солдата к генералу, и только дай служивым волю — растащат все время начальника как малыши кулек со сладостями). И уж совсем дико было ожидать нарушения устоявшихся традиций от всегда покладистого, трудолюбивого и исполнительного Серапиона. Старых монах, практически сам являющийся хранителем монастырских традиций, неожиданно для всех, проявил норов, граничащий едва ли не с расколом, али ересью какой, заморско-завезенной. Каждый день, стоило настоятелю появиться где-либо вне личных покоев или церковных пределов, как уже бежал к нему со всех ног какой-нибудь поваренок и с поклоном передавал очередную библиотечную книгу, в коей приводились примеры существования и на Руси, и в православии вообще, витражей и мозаик. Первым за подобную дерзость был отправлен на трехдневное «сухоядение» (хлеб-воду-орехи-овощи) верный помощник трапезника — Исидор. Сухоядение и определенное количество поклонов — самое распространённое наказание в монастыре. В былые времена даже за ворчание на погоду приводили в разумение трехдневным сухоядением и пятью десятками земных поклонов. И пока вся братия хлебает наваристую уху и хрустит любимыми «крушками», ты гложешь свой сухарик, запивая его родниковой водой, и размышляешь о том, что «у природы нет плохой погоды. Каждая погода — благодать. Дождь ли, снег, любое время года — надо благодарно принимать… надо бла-го-дарно принимать!..» А тут не на погоду ворчание — на запрет настоятеля! Где ж такое видано со времен старинных смут?! И начали «засланцы» отца Серапиона садиться для вразумления на хлеб и воду… Вот только оказалось, что за этого необычного монаха, заботящегося о братии много десятков лет, готова сесть на сухоядение практически вся братия монастыря. Ну ладно братия и трудники, но когда, смущаясь и краснея, но с явной решимостью жевать неделю сухари, подходят с этими злосчастными летописями келарь и уставщик… это, знаете ли, страннее медведя в красном кафтане…
В принципе, если вдуматься глубоко, не было в этих несчастных витражах какой-то крамолы. Доподлинно известно, что главный храм восточно-христианского мира — церковь св. Софии в Константинополе украшали витражи. Завораживающую красоту солнечных лучей, проникающих в храм через цветные стекла описывал еще Прокопий Кессарийский. По образу храма св. Софии были устроены и многие другие восточные церкви, а значит — пример в истории православия был, и пример достойный. Но тут же вспоминался Максим Грек, напоминавший о том, что святые отцы на седьмом вселенском соборе заповедовали писать иконы на прочном материале, а стекла все же избегать, как материала «сокрушительного», т.е. — хрупкого. Но упорный Серапион через своих «жертв сухоядения» раз за разом передавал летописи, сообщавшие, что в году 1240, Даниил Галицкий заложил город Холм с красивейшей церковью св. Иоанна, украшенную «стеклами римскими», и что цветными стеклышками и мозаиками любили украшать свои палаты и церкви цари Иван Васильевич и Федор Тишайший, царевна Софья, боярин Кирилл Нарышкин и многие, многие другие. И даже достал откуда-то копию описи изъятого у опальных князей Василия и Алексея Голицыных имущества, среди которого числилось множество витражей, в том числе с изображением двух ангелов и даже «образа Спаса со святыми и мучениками, писанного на стекле». Особенно смущали настоятеля известия о витражах в Коломенском дворце и «Крестовой палатке» патриарха Филарета… Кроме хрупкости материала, иных богословских причин для отказа в создании витражей не было, и уставший от назойливого трапезника настоятель принял «соломоново решение»: витражи разрешить, но… без изображения каких-либо образов. Хочет Серапион украсить трапезную в византийском стиле — можно, в конце концов и разрешить, благо до этого он никогда и ничего не просил, но пусть уж это будут просто красивые, разноцветные стекла. Как говорят в народе: «и волки сыты… и буква соблюдена». На за досаждение начальству, пускай сам эти стекла и изыскивает, благо энтузиазма на это, судя по всему, у него хоть отбавляй, вот и пусть направляет его в иное русло, а монастырскую казну и без того есть на что потратить… Была у настоятеля тайная надежда, что узнав о стоимости своей затеи, монах, по определению не имеющий за душой ни гроша, откажется от этой блажи и вернется, подобно блудному сыну к своим горшкам-поварешкам, но… Как и любой великий повар, был отец Серапион прирожденным химиком. Правда, он не стал тратить время, постигая тонкую науку стеклодувов, а подошел к решению проблемы проще и практичнее: неделю что-то варил-выпаривал в своих «экспериментальных» крохотных кастрюльках и явил на свет еще один шедевр: «псевдомозаику» — стекла, покрытые удивительно прозрачной и при этом насыщенной краской. Вездесущие мальчишки (сироты — воспитанники монастыря), хвастались, что даже пробовали эти краски на вкус и они-де не только съедобны, но и так же вкусны, как и все, выходящее из под рук Серапиона. Впрочем, эти маленькие фантазеры вообще придумывали множество разнообразных небылиц, а потому и мы не будем серьезно относиться к их словам… Настоятель повертел в пальцах ярко-синие стеклышки, весело блестевшие на солнце (по замыслу Серапиона витраж должен был изображать ночное небо с ярко горящей в верхнем углу «Вифлеемской звездой») и устало махнул рукой: «Делайте, ослушники… Благословляю!» Но по глазам было видно: и ему было интересно- как преобразится трапезная с этими «новшествами». Иконописцы, покрывающие стекла красками дивились их свойствам, (а уж они-то знали о красках немало), но Серапион уже утратил к витражам всякий интерес, и готовые рамы с цветными стеклами лежали в мастерской, словно вовсе забытые. «Чудит Серапион, — качал головой настоятель. — Но хоть ожил, и то славно… А если за месяц про витражи не вспомнит — сам прикажу установить… Хоть посмотрим ради чего я столько мук принял…»
… Но витражи пригодились раньше…
…Санька сидел на улице, греясь на солнышке и подготавливая к сушке огромную груду белых грибов, принесенных послушниками из леса, слушал, как расположившийся на скамеечке неподалеку отец Леонид, объясняет Дмитрию:
— …Да понять-то просто: главное смотреть в суть вещей. Монах — это прежде всего христианин. «Новый человек», последователь Христа, верящий не просто «в Бога», но и Богу. И уже поэтому молитва не может быть просто «ради молитвы». Это уже и не молитва вовсе, а глупость какая-то… Так раньше коробку с текстами молитвы к голове привязывали… Молитва — это общение с Богом. Удивительная связь, которая…
Он неожиданно замолчал и замер, словно прислушиваясь к чему-то. И, оборвав свою предыдущую мысль, попросил:
— Беги к настоятелю, Митенька. Скажи — едет…
— Кто едет?
— Что? А… Скажи, что в гости к нам сам Император жаловать изволит. Через пару часов здесь будет… Есть еще время подготовится… А ты, дружок, — обратился он к замеревшему от восторга Саньке. — Беги к отцу Серапиону… и тоже скажи, что у него есть два часа, чтобы подготовиться… Ну, не стойте столбами, друзья мои! Шустрее, шустрее…
…Император, не планировавший ранее завернуть в монастырь и принявший решение посетить его буквально «проезжая мимо» (а точнее — заинтригованный рассказом сопровождавшего его Нессельроде, не только о славной истории обители, но и о удивительных ее обитателях), был немало впечатлен тем, что настоятель с братией встречают его у ворот, словно предупрежденные заранее. (Настоятель к тому времени успел не только переодеться, но и отдать многочисленные распоряжения по подготовке к принятию высоких гостей, в том числе приказал и срочно вставить подготовленные Серапионом витражи, благо более подходящего повода и придумать было сложно).
Под колокольный звон и торжественные песнопения Император вошел в обитель. Санька рассматривал его во все глаза. Никогда ему еще не доводилось видеть столь важного гостя столь близко. Удивительным для него было и то, что сопровождающих у Его Императорского Величества было совсем немного. Позже Дмитрий (как бывший офицер, осведомленный в этом вопросе), объяснил ему, что Император вообще принципиально и демонстративно пренебрегал мерами безопасности, хотя и прекрасно помнил о том, что и его дед, и его отец были убиты в результате дворцовых переворотов. А может быть, причиной тому были страшные события, когда поневоле втянули его в план заговорщиков, заявив цинично: «Мы сделали дело… Идите править». Еще отец его, Павел Первый, запретил офицером ездить в закрытых экипажах (впрочем, покойный Император вообще был прославлен приказами, мягко говоря — неоднозначными…). Александр Павлович же считал, что «персона Императора — персона публичная и подданные должны ее видеть», и довел идею почти до абсурда, даже в лютую стужу разъезжая в открытых санях и практически без сопровождения, словно бросая вызов опасности.
Был он высок (2 аршина и 9 вершков), внешность имел приятную: округлое, приветливое лицо, голубые глаза с сероватым оттенком, кудрявые, с проседью волосы (большую залысину Император с возрастом перестал прятать под париками, хотя за внешним своим видом продолжал ухаживать с большой аккуратностью), при ходьбе немного сутулился, говорил тихо, еле слышно, и имел привычку постоянно держать левую руку на груди. Знающие люди говорили, что у него рано испортилось зрение и он почти был глух на левое ухо (результат контузии). Носил он мундиры с небольшой орденской колодкой наград времен Отечественной войны 1812 года, к которой был присоединен (клинком вверх) миниатюрный меч от шведского военного «ордена Меча». (К слову сказать: Свирский монастырь тоже делал свой вклад в кампанию 1812 года, пожертвовав 2000 руб. на военные нужды и 300 — на ополчение.) И, как показалось Саньке, был он каким-то отстраненно-задумчивым, словно погруженным в мысли далекие и печальные, словно что-то неустанно терзало и томило его, не оставляя в покое даже на краткий срок… Саньке победитель коварного Наполеона представлялся иным: громогласным, порывистым в движениях, брызжущим гусарскими шутками, как шампанским, отдающим налево и направо звонкие приказы, в общем — чем-то вроде Дениса Давыдова, чьи подвиги изображали на лубках и приукрашали в анекдотах. Ну, на худой конец — мудрым полководцем, с пронзительным взором и величественными движениями, наподобие покойного Кутузова… А тут… Человек как человек… Грустный, даже какой-то вялый… Даже низкорослый и худющий как лоза министр Нессельроде и тот производил куда более представительное впечатление: важный, лицо с застывшей гримасой «значительности», уголки губ брезгливо опущены, а глаза — острые, ехидные, чуть злые…
Настоятель повел было Императора показывать монастырь, но Нессельроде остановил его, о чем-то расспрашивая. Стоящий рядом с отцом Серапионом Санька, естественно, не мог слышать их разговор, но по рассеянным взглядам настоятеля, брошенным в сторону трапезника, понимал, что речь идет как раз о том, о чем еще весной предупреждал отец Леонид: известный на всю страну гурман Нессельроде интересовался легендарным поваром. Настоятель слабо пытался что-то возражать, просительно поглядывая на Императора, но Александр Павлович стоял все с тем же вяло-равнодушным видом и в их диалог вступать явно не собирался, а может и вовсе попросту не слышал его. Взмахом руки министр подозвал к себе из свиты какого-то человека, и, в сопровождении настоятеля они направились к спокойно ожидавшему их Серапиону.
— Брат Серапион, — неловко начал настоятель. — Его Императорское Величество оказал нам честь, согласившись разделить с нами трапезу… Ты уж расстарайся, голубчик…
— Я слышал о тебе, монах, — скрипучий голос Нессельроде был резок и отрывист. — Говорят, что ты большой мастер. Хочу посмотреть — так ли это… Но я и о твоих проделках наслышан. Вот это, — он указал на человека из своей свиты. — Огюст, мой личный повар. Он присмотрит за тем, как ты готовишь. И помни, что готовить ты будешь для самого Императора… помазанника… ты сознаешь всю оказанную тебе честь? — значительно добавил он. -В общем так, монах: я толк в еде знаю. Удивишь и порадуешь — всю жизнь горя знать не будешь, как сыр в масле катаясь… Сколько тебе помощников надо?
Серапион молча положил руку Саньке на плечо. Паренек аж покраснел от удовольствия, а удивленный министр пожал плечами:
— Как знаешь… Мы пока монастырь осмотрим, а ты уж, братец, расстарайся… Огюст будет присматривать, а лакеи отнесут блюда в трапезную… Начинай!
Повернулся и пошел к терпеливо ожидавшему императору. Настоятель виновато развел руками, перекрестил Серапиона и заспешил следом.
Санька вопросительно посмотрел на монаха. Тот улыбался.
— Вы… готовы? — почему-то шепотом спросил Санька.
Серапион взъерошил мальчишке волосы, и кивнул, словно говоря: «начинаем!» … И они начали…
…Ах, русские пиры, незаслуженно забытые неблагодарными потомками! В стране столь богатой рыбой, дичью, дарами лесов и полей, даже в домах крепких крестьян было на праздничный день до 15 разнообразных блюд, в домах боярских — до пятидесяти, а в тереме царском доходило и до двухсот! И не в количестве дело! Сегодня мы окружены блюдами и продуктами по вкусам разнообразным, но в большинстве своем, не только не полезными, а зачастую откровенно вредными для человека. Вдумайтесь: чего стоят одни только удивительные русские пироги? Что это, если смотреть в суть? Это мясо, рыба, печень, грибы, овощи, и даже ягоды, запеченные о «оболочке» из теста, для большего сохранения питательных веществ и вкусовых качеств. Рыбу для пирогов, как правило не «мельчили» рубкой или протиранием через сито, а запекали пластами. Разумеется, гурманы былых времен комбинировали в пирогах и разные сорта рыбы, и даже каш, но все же мудрые предки старались не смешивать вкус разной рыбы в одной ухе, наслаждаясь бульоном именно из той рыбы, которую они сегодня хотели видеть на своем столе. Поэтому даже обычный пирожок с куском семги, запиваемый крепкой ухой (а уха это прежде всего бульон!), века 16, и «пирожок» с «ухой» дня сегодняшнего, это явления не просто разные — фундаментально разные! О, да! Питались наши предки совсем иначе… Мед (этот кладезь здоровья) был на столе постоянно, у каждой хозяйки имелся свой, передаваемый по наследству, рецепт хлебной закваски, делающий ее караваи не похожими на хлеб соседский. Не то что кулинар — любая стряпуха знала целебную силу и яркий вкус трав, готовя из нее вкуснейшие и питательные салаты, «варева», начинки для пирогов… Сотни и тысячи кулинарных тонкостей и хитростей, передававшихся из поколение в поколение, теперь уходят, уступая место пропитанными «усилителями вкуса» полуфабрикатам. И надежда остается не на гламурные телешоу, и не на сомнительные рецепты, собранные по пыльным закоулкам интернета бездарными (но крайне плодовитыми) «писательницами», а на возрождающиеся монастыри, хранящие старинные рецепты трапезы, которая была не только «продолжением богослужения», но и заботой людей друг о друге…
…Серапион тяжело опирался на костыли, нависая над столом, но руки его словно танцевали, мелькали ножи, вилки, миски, сковороды… Да, его работу сейчас можно было сравнить разве что с танцем — идеально выверенным, творчески обработанным, наполненным жизнью, движением, стремлением, продуманностью… мастерством…
На выбор, словно раскладывая гамму вкуса, Серапион предложил для Императора на первое: борщ с жареными карасями (и предлагающимися к нему пирожки с семгой), острую и крепкую «калью» с красной икрой (к ней-пирожки из вытяжного теста) и соте из судака с тушеными в масле шампиньонами, зелеными листьями салата и раковыми шейками, начиненными кнельной массой…
(Огюст, в первые минуты подозрительно косящийся из-за плеча трапезника на процесс приготовления, видать и впрямь был недурственным мастером своего дела, и уже через несколько минут уважительно отступил в сторону, не мешая такому же (а вероятнее всего и куда лучшему!) мастеру… Время от времени он проскальзывал к столу, пробуя что-то из вызывающего у него интерес, удовлетворенно или удивленно причмокивал и вновь возвращался на свое место. По мере разворачивающихся на поварне работ, на его лице все больше и больше проступало неприкрытое уважение, уже начинавшее граничить с восторгом: уж он-то, профессионал, в полном объёме мог оценить происходящее перед ним действо…)
Санька крутился вокруг Серапиона, словно спутник вокруг планеты, чистя, фаршируя, нарезая, вымачивая, отмеряя, обжаривая… Он словно влился в этот стремительный «танец», который знал, понимал, любил… То, что со стороны сейчас казалось высочайшем мастерством, для него было сейчас — наслаждением…
… На второе они предложили Императору (а точнее уж — Нессельроде), выбор из: карпа, фаршированного налимьими печенками с маслинами, грибной жульен, осетрину, нашпигованную семгой под легендарным мятным соусом (подавать с овощами, луком-пореем, креветками, зеленью и лимоном), и котлеты из белуги в грибном соусе (да-да: ломтики белуги, а не «фарш» — толщиной в палец!- залитые половиной стакана крепчайшего бульона, тушатся под крышкой в чугунной сковороде до готовности, остудив, смазываются нежнейшим грибным соусом на миндальном масле, помещаются в холод, чтобы соус смог застыть, обваливаются в панировке из белого хлеба, слегка обжариваются во фритюре до румяной корочки, и подаются, окроплённые лимонным соком, с нежным зеленым горошком…Вот это — рыбные котлеты! Вот это! Так и передайте современным отравителям, притворяющимися кулинарами!).
Из закусок были яйца, фаршированные красной икрой (точнее, два варианта: икрой, перемешенной с красным перцем и мелко рубленным зеленым луком и икрой, «вареной» в маковом молоке), яблоки, фаршированные творогом с изюмом и лесными орехами, и разновидность «крушек» по особому рецепту Серапиона: с удивительным «букетом» тщательно подобранных трав и специй. Из сладостей: крем из медового кваса, воздушный самбук из яблок, медово-малиновые пряники, лесные орехи в брусничном желе, хворосты и висели. Заварной хлеб Серапион приготовил по древнему рецепту монахов Киево-Печерской Лавры, а вот «ставленый» мед двадцатилетней выдержки, извлеченный из погребов, был когда-то поставлен туда им собственноручно. Так же был подан менее крепкий «мед варенный» (обманчиво коварный своей мягкостью), квасы мятные и хлебные, освежающий березовый сок и морс с добавлением трав…
Огюст пробовал, закатывал глаза и одобрительно кивал (он, видимо, был неплохим парнем, этот заезжий повар и на мастерство коллеги смотрел с любопытством, одобрительно), слуги сновали туда-сюда, унося блюдо за блюдом в трапезную… И разгоряченный работой Санька сам не заметил, когда было закончено последнее блюдо… Огюст, с трудом подбирая слова, сказал:
— Хорошьё… Очьень хорошьё! Брависимо! Будем всесте работАть… Я — гордюсь этьим…
И удалился, оставив Саньку и Серапиона посреди опустевшей поварни. (Братия и трудники толпились во дворе, ожидая выхода Императора из трапезной). Получив у Серапиона разрешение, Санька тоже побежал во двор… как раз вовремя, чтобы застать картину любопытнейшую. Из дверей трапезной выходил крайне раздраженный граф Нессельроде, на ходу отчитывая растерянного и явно ничего не понимающего Огюста. Ни с кем не прощаясь, и не на кого не глядя, министр прошествовал к монастырским воротам. Чуть позже появился император, в сопровождении чем-то расстроенного настоятеля. (Впрочем, сам Император, по обыкновению был пассивно-отстраненным и по его виду сложно было сказать в каком настроении он находится). Равномерно кивая головой на какие-то уверения настоятеля (а вернее всего попросту ничего не слыша: как известно Император был сильно глуховат, чем часто пользовались подчиненные), он, в сопровождении многочисленной свиты проследовал к выходу, с христианским смирением взял у настоятеля благословение и убыл восвояси…
Настоятель медленно оглянулся… Взгляд его, словно раскаленная кочерга, разгонял замешкавшихся во дворе монахов, пока не остановился на Саньке. Тяжелым, почти чеканным шагом он подошел и навис над мальчишкой:
— Где?!.
— Что, отец настоятель?
— Вот именно — «что»! — рявкнул игумен. — Где… «это» ?! Прости, Господи! Язык не поворачивается ему наименование дать…
Краем глаза Санька заметил, как тихо подошли и встали рядом с ним отцы Леонид и Антоний… И, пока еще робко, но все же все ближе и ближе подходят Исидор, Дмитрий… Еще монахи и трудники…
— А-а!.. Заступники набежали! — прорычал настоятель. — Не удивлюсь, если вы этого татя колченогого уже спрятали… Подвели меня под… кхм… как же вы меня подвели! Ведь не кто-нибудь это! Не губернатор какой замшелый! Сам государь Император… И что?! Едва не отравили! В рот же взять эту мерзость не возможно! За версту от нее уже воротило! Ох подвели… Что теперь будет-то?!
— Ничего не будет, — твердо сказал Леонид. — Вообще ничего… Государь Император к еде равнодушен…А господин министр… Ну что ж… бывает… Может ему вообще не стоило даже задумывать, чтобы ради чрева своего человека из святого места забирать? Ну позлиться пару дней, да остынет. Решит, что врет молва насчет нашего трапезника… А глядя на него, и другие от Серапиона наконец отстанут… Готовил-то Серапион под присмотром человека сведущего, еду пробовавшего и нахваливающего, блюда слуги тут же к столу несли, ни на миг без присмотра не оставляя. Проще говоря, в поварне Серапион создавал свои очередные шедевры… а вот на столе у министра… ну и у государя Императора, что уж греха таить… они превращались в несъедобные… Даже самому интересно… Ну, Сашка-Алексашка, признавайся, как на духу: как вы это сотворили?
— О чем вы, отец Леонид? — округлил глаза мальчишка. — Не пойму вас…
— Если расскажешь — настоятель вас не накажет, — улыбнулся хитрый монах. — Правда, отец настоятель? Не накажите?
Настоятель возмущенно фыркнул, зачем-то несколько раз дернул сам себя за бороду, все еще находясь под впечатлением от неожиданного визита и последовавших за ним событий, но… Отец Леонид обещал, что происшествие это останется без последствий, а ошибался старец, как известно, редко, а точнее — никогда… Узнать же секрет едва ли не волшебного превращения идеально приготовленных блюд в несъедобное непотребство было крайне интересно. Даже если бы за спиной Серапиона не стоял внимательный Огюст, настоятель все равно бы никогда не поверил, что монах способен подсыпать что-то в еду или хитро изменить рецепт. Здесь была какая-то иная загадка… Любопытнейшая… От упрямого Серапиона добиться чего-то было практически невозможно, и вся надежда на разгадку была сейчас в руках этого мальчишки…
— Предположим… В порядке исключения… Если искреннее покаетесь и обещаете больше таких… непотребств даже в мыслях не иметь, — согласился наконец настоятель.
— Ну, говори, — подбодрил Леонид Саньку.
— А то сами не знаете? — не удержался негодник. — Вы же все видите… А этот секрет даже вы разгадать не можете?
— А я вот вижу, что у того, кто старшим дерзит, нос сейчас в пятачок свиной превратится, — невозмутимо сообщил Леонид, и выждав пока смолкнет хохот над испуганно схватившимся за нос Санькой, продолжил: — Все знать может только Бог… Человеку же, в большинстве своем столько знать и не надо. Только дураки хотят будущее знать. И даже представить не могут, как это невыносимо скучно и безысходно — знать день радости, день скорби, день смерти… Я бы не хотел для себя такого… Я же не дурак о таком мечтать. Жить было бы скучно. А мир так интересен… Каждый день открывает что-то новое… Впрочем, предопределенности вообще нет: все меняется ежеминутно…
— Это как?
— Ну как тебе сказать… Вот например, если через минуту говорить не начнешь, мучая вместо этого расспросами нас, то можно предположить, что твои уши пострадают…Хочешь точно знать, что с твоим ухом будет через минуту?
— И с хребтиной! — приподнял палицу настоятель. — Говори наконец, Ирод! В чем секрет?!
— Цвет.
— Что «цвет»? Говори толком, а то и впрямь возьму грех на душу и ка-а-ак…
— Представьте, отец настоятель, что вам предложили съесть яйцо синюшного цвета… Ну или бледно-синего… Или сиреневого…
— Зачем? — удивился настоятель. — Если синее — значит протухло… Что ж я совсем из ума выжил — тухлятину есть?
— А если оно — свежайшее и приготовлено мастерски… но — синее?
Все молча смотрели на него, медленно осознавая.
— Витражи! — стукнул палицей оземь настоятель. — Ах, искуситель старый! А я-то, дурак наивный, ему доверился…
— И витражи, «окрасившие» еду в трапезной в цвета, непривычные для глаз, и цвет тарелок и столов, — не стал отрицать Санька. — Мы привыкли молоко видеть белым. Если оно будет окрашено в цвет… ну хотя бы — кроваво-красный, пить его мы уже будем совсем с другим чувством, даже если оно будет вкуснейшим и свежевшим…Вы просто не замечали, а любой повар знает, что цвета синие, сиреневые, коричневые, черные, аппетита у человека не прибавляют… А вот оранжевый, желтый, золотой, красный — сами в рот просятся…
— Но ведь это не все, — утвердительно заметил настоятель.
— Еще запахи, — согласился Санька. — Запах для человека важен не меньше цвета. К примеру: лук вкуса не имеет, а вот его запах…
— Как не имеет? — удивился настоятель. — Да ведь… вроде… Впрочем, ладно, продолжай…
— «Тонкие» запахи возбуждают аппетит, а грубые, слишком насыщенные — притупляют, — пояснил Санька. — Побудьте в помещении с сильным запахом полыни или корицы и вскоре ваше чувство голода изрядно притупится. Да их множество, этих секретов. Значение имеют и последовательность, и комбинация вкуса. Кулинару все это знакомо. Отец Серапион приготовил изумительно вкусные блюда… которые просто было невозможно взять в рот. Вынесете их из трапезной — и пальчики оближите…
— Все равно гад подколодный, — грустно сказал настоятель. — Это же — Император… Гость наш, в конце-то концов…
— Так пища-то была свежа и вкусна, — утешил его Леонид. — Разве что… неаппетитна… Как представлю себе: кровавое молоко… бррр…
— Бледно-зеленое, — грустно уточнил настоятель.
— Что?
— Бледно-зеленое оно было, — настоятель даже скривился, вспоминая. — И запах мяты… какой-то… аж… Фу!.. Сильно подозреваю, что мы тут далеко не все услышали…
— Неужели бы вам не жалко было его лишиться, владыка? — спросил Леонид. Настоятель вздохнул и лишь махнул рукой.
— Хулиган, конечно, — согласился Леонид. — Но… Нашего полка хулиган…
— Однако, не забывайте, отец Леонид про послушание, — уже спокойнее напомнил настоятель. — Я начальник, дал ему приказ накормить гостя…
— Так он и накормил…
— Фарисейство это!
— Бегство, — сказал Леонид. — Когда-то он бежал из мира в монастырь… Мир пришел за ним и вновь хотел его забрать… И он снова нашел способ бежать… Моисею пришлось применить куда менее гуманные способы, чтобы убедить фараона отпустить его народ. Помните, что сказал фараон? «Праздны вы…» Как и многие, он считал служение Богу и совершенствование духовности человека — делом «праздным» … Не то что лес валить или землю пахать…И не убедишь ведь… Приходится бежать…К тому же, разве дело именно в «бегстве»? Одни помнят о том, что Моисей вывел людей из рабства, а другие о том, что привел их к Богу… Первые видят в нем «вождя», вторые — Пророка… Но в любом случае: безысходность — не для Моисея…
— Шутники, — хмыкнул совсем уже успокоившийся настоятель. — Ладно… Витражи эти злосчастные немедленно разобрать! А где сам этот… из «плена министерского» бежавший? Кто знает? Что молчишь, пострел?! — обратился он к Саньке. — По глазам вижу, что знаешь! Веди… Ничего я твоему учителю не сделаю… На этот раз… Веди, кому говорят, помощник партизанский!
…Отец Серапион стоял на пригорке у берега озера и смотрел в небо. Лица его не было видно, но почему-то Санька был уверен: в этот раз старый монах улыбается. И улыбка эта была добрая и немного печальная — улыбка монаха…
Настоятель замедлил шаг, а потом и вовсе остановился, придерживая Саньку за плечо.
— Погоди… Ладно… Потом… Пусть пока отдыхает… Дорога домой еще долгая предстоит…
— Но сейчас он не тоскует, — сказал мальчишка.
— Знаю, — ответил настоятель. — Он — сильный монах… И все же… Я как-то читал у Александра Вепря: «…От сна пробудившись, и встав на рассвете, осенней предвечной порой, свой путь вспоминая сквозь грозы и ветер, поймешь, с умудренной тоской: мы все — убеленные временем дети… И как же нас тянет Домой…» Пойдем обратно, постреленок… Теперь мне надо думать, как научить тебя брать от своих учителей хорошее, а… кхм… несвоевременное — не брать…
— Может не надо? — жалобно попросил Санька. — Отец Леонид учит, отец Серапион… Исидор… Дмитрий… Сейчас вы добавить хотите… Я ж так и за год не уразумею всего…
— За год?! — усмехнулся настоятель. — Ну-ну…За год… Тут целой жизни мало… Ты вообще, что решил: у нас еще задержишься, или обратно, к мамке?.. Ну вот… А значит слушай… Как настоятель, я расскажу тебе о важности послушания…Не фыркай, а слушай, что тебе начальник говорит… Итак…
…А монах все стоял и смотрел вслед плывущим по небу журавлям…И не было сейчас на земле человека счастливее этого хромого, немого и искалеченного старика…