Старый Валаам — архим.

Афанасий (Нечаев)
Оглавление
Отец архимандрит Афанасий (в миру Анатолий Иванович Нечаев) родился в 1886 г. в Пензенском уезде.
Окончил в Пензе духовное училище, а потом семинарию.
После революции — миссионер Армии Спасения; с июня 1923 г. живет в Финляндии.
В архиве Валаамского монастыря сохранилось прошение послушника Анатолия Нечаева игумену Павлину от 29.08.1926: «Я прошу Вас благословить меня поехать в Академию в качестве питомца монастыря с тем, чтобы после окончания курса я бы продолжал оставаться в послушании монастыря». Академией А. И. Нечаев называет Парижский православно-богословский институт.
В Париже митрополит Евлогий постриг его в «мантию», — одновременно с ним постриг принял инок Иоанн, будущий архиепископ Иоанн Сан-Францисский.
Воспоминания архимандрита Афанасия печатаются по публикации в журнале «Русский паломник» (№№ 1 и 2 за 1990, Чико, Калифорния).
Более сорока лет хранилась в гранках эта нехитрословесная повесть, как валаамский инок видит свой монастырь. Это как бы внутренний сказ о жизни и здравии тысячелетней обители, как бы застывшей в своем историческом расцвете и сохранившейся без основных перемен до нашего времени — XX века.
Ценность этой ранее не видавшей свет книги воспоминаний в том, что она фотографически точнореально показывает больше прозаичную сторону валаамского иночества, чем, скажем, духовную, и этим как бы подчеркивает практическую сторону иноков, живущих духовной жизнью. Теперь все до последнего валаамского инока ушли в вечность, почти не оставив наследников, сознательно продолжающих творить то иноческое дело, которым был бы научен подлинным носителем валаамского духа. В этом, конечно, и заключается наше духовное лихолетье, когда подделка вершит над гонимым подлинным. Читая строчки отца Афанасия, невольно благодаришь его за всякие мелочи, проливающие столь утешительной, ныне нам недоступной действительности, которая необходима для понимания всего святорусского величия, так безжалостно отнятого от нас.
О. архимандрит Афанасий (в миру Анатолий Нечаев) стал валаамским иноком уже после революции, что он описывает в начале своего сказа. Прибыл в Париж в 1926 году и поступил в Богословский институт, учился, трудился на ниве Христовой бесхитростно и скончался в конце войны, в 1944 году, и погребен на кладбище Св. Женевьевы, великой древней православной праведницы. Наш покойный проф. Концевич неоднократно рассказывал нам, как приходил о. Афанасий к ним пить чай и читал вслух свои валаамские воспоминания о старцах и как его слушали с упоением: переносились они тогда в скиты и пустыньки и внимали мудрости их не от мира сего, забывались страшные военные времена как в Европе, так и на родине, и сердце щемило и просило молиться Господу, чтобы тот полунебесный образ жизни старцев валаамских не исчез с лица земли. Супруга профессора, Елена Юрьевна, сообщившая нам о существовании сей рукописи, долгие годы и до самой смерти хранила в своем сердце образы дивных валаамских старцев и передала их силу духовную и значение молодому американскому поколению как величайшую драгоценность, подобную евангельской жемчужине, ценность которой дороже злата и сребра.
Эту рукопись, сохранившуюся лишь в виде корректурных листов, мы печатаем, как получили. Местами ее трудно читать, но нам хотелось поделиться полнотой ее потенциала. Кто знает, быть может кто-либо подхватит то меж строк лежащее, что может раздуть пожар духовного подъема и вихорь жажды подлинного иночества, способного поднять современную Россию на подвиг покаяния?
Игумен Герман, Калифорния
Старый Валаам
Воспоминания архимандрита Афанасия (Нечаева)
В первый раз на Валааме
Господь привел меня принять монашество на Валааме, и потому Валаам для меня, как мать духовная, остается на всю жизнь путеводным маяком. И в дни его трагических испытаний сердце просит воздать ему дань благодарности, запечатлеть каждую мелочь его жизни, преклониться пред каждым его насельником, облобызать каждый камешек…
В 1923 году, 8-го мая, переехал я финскую границу из Советской России и был помещен в карантине в Келломяках. Там оказались четыре валаамских монаха, тоже приехавших из России, из Петроградского подворья. Мы с ними сразу сблизились: «Поедем к нам на Валаам, будешь монахом», — сразу предлагали они. Но тогда для меня мысль о валаамских глухих лесах казалась ужасной и непонятной. Как можно отречься от мира и бросить его на произвол судьбы, — думал я, — когда в нем так много горя и нужды, а главное, когда он так мало знает о Христе! Я был тогда светским миссионером. И за границу выехал для того, чтобы продолжать свою миссионерскую работу.
И вот прошли два с половиной года, в течение которых, изучивши шведский язык, я вел в Финляндии усиленную миссионерскую работу и убедился, что один в поле не воин и что только Церковь таит в себе силы, способные светить миру, а я ничтожен и сам нуждаюсь в ее помощи. И тогда вспомнил я валаамцев — друзей, пригласивших меня посетить их монастырь, и с радостью кинулся туда. Приехав в Сердоболь, сел на валаамский пароход «Сергий» Как приятно было узнать, что этот пароход — собственность монастыря, и увидеть лица монахов, обслуживающих пароход. И капитан, и кочегар, и матросы — все — в послушнических одеяниях. Пароход тронулся, и я стал присматриваться к пассажирам. Среди них сразу бросились в глаза два иерея. Я подошел, поздоровался, взял благословение и сказал, что еду на Валаам запасаться духовными силами для работы среди мира. То были: эконом монастыря о. Харитон и о. Сергий Окулов, один из главных деятелей Финляндской церкви. Они отнеслись ко мне ласково, и я почувствовал себя среди своих. За границей это особенно дорого. На том же пароходе я услышал и шведскую речь. Оказалось, что ехала на Валаам экскурсия шведских учителей, путешествующих по всей Финляндии и, как все подобные туристы, считающих своим обязательным долгом побывать на Иматре и Валааме: одно — чудо природы, другое — чудо русского духа. Слышу — шведы смущаются, недоумевая, кто им покажет монастырь и будет переводчиком. На Валааме переводчиков нет, монахи заботятся лишь о духовной пользе богомольцев, а не об эстетических потребностях путешествующих. Я заговорил со шведами на их языке и предложил им свои услуги, чему они очень обрадовались.
Вскоре мы подъехали к Валааму. Издали он, как град Китеж, манит своей высокой величественной колокольней, возвышающейся одиноко и царящей над всем сонмом обрамленных лесами островов. Как будто в сказке: на острове, на океане, в некоем царстве-государстве сказочный дворец стоит, и в нем волшебный Черномор живет и содержит чудную жар-птицу, огненную колесницу, уносящую на небо каждого, кто отважится пристать к этому чудесному острову.
Пристали к пристани. Встречают нас монахи, ласково кланяются, как будто к родным приехал долгожданный гость. И лошадь с телегой везет наш багаж в гостиницу. Там в гостиной «хозяин» встречает. Все монахи, стоящие во главе учреждения, называются «хозяевами».
Нас размещают по кельям в огромной гостинице. И мы со шведами спешим в монастырь. Но как я буду показывать им монастырь, в котором сам впервые? Спрашиваю встречного монаха, к кому мне обратиться за разъяснениями, и он направляет меня к наместнику о. Иоасафу. Тот очень любезно сам пошел со мною к монаху о. Мартиниану и просил его показать мне весь монастырь. Так мы со шведами (их было человек 15) обошли монастырь, и я им все переводил со слов о. Мартиниана. Всего более их, кажется, поразила могила шведского короля Магнуса, который попал на Валаам после крушения его эскадры во время похода на Россию и постригся здесь в монахи, как гласит надмогильная надпись.
Сам я в России видел Троице-Сергиевскую лавру и Киево-Печерскую, но для меня все же Валаам говорил нечто особенное даже по сравнению с сими прославленными монастырями, а именно: там веяло стариной, те два исполина ушли уже в историю. Этот же был весь живой, нынешний и… уединенный. А кроме того, поражает он своей цельностью, планомерностью своих различных частей при отсутствии всякой нагроможденности, и веет от него величием русского духа, широтою размаха. Как будто Валаам — завершение всего монастырского векового зодчества, духовный колосс на гранитных ногах. Как исполин-победитель, после исторической многовековой борьбы вознесся он высоко над своими врагами. Много раз разоряли и уничтожали его шведы. Но вот и сам король их Магнус лежит побежденный у ног этого русского исполина. И эта группа шведов как бы смиренно принимает этот примат духа православной Руси над их сухой протестантской страной. Окончив осмотр монастыря, идем с ними в столовую, и видно по их лицам, что обворожены они этим «градом Китежем», обвеяны новым духом, прикоснулись к неведомому им миру, преклонились, успокоились и обновились. При расставании они собрали между собою деньги, благодарят и дают их мне. Но я им объяснил, что в монастыре деньги не принимаются за посещения и, если кто хочет, тот может пожертвовать что-либо на обитель, и по их просьбе я передаю их лепту монаху — на монастырь.
Попрощавшись со шведами, я остаюсь один и радуюсь всем сердцем, что принадлежу к такому Богом избранному народу и что могу чувствовать себя здесь, в монастыре, как у себя дома, ибо знаю дух монастыря, его гостеприимство, его направленность навстречу духовным нуждам богомольцев. Какой контраст с тем, что я испытал до того в Финляндии, вращаясь в протестантском мире, где все основано на формальности и законническом духе. Русский дух — мягкий дух, а в Финляндии — как гранит. Впервые приехал я в монастырь, ни с кем еще не познакомился и почувствовал себя уже дома, а там за два с половиной года и при наличии многих знакомств все осталось однако чужое и чуждое. Нет, не только растения созданы Творцом по роду их, но и люди — по национальности. Священная вещь есть нация, и несчастен тот, кто духовно отрывается от нее, не прилепившись к иной.
На положении «трудника-кафтанника»
Жадно стремлюсь я поскорее окунуться в глубину монашеской жизни. Пробуждается со дна души давно залегшее в ней чувство преклонения пред монашеством вообще. Но где же и как оно здесь проявляется, и как к нему прикоснуться? Велю будить себя со всеми вместе, в два с половиной часа утра. Иду прямо в церковь и потом выстаиваю все службы — 8 часов молитвы ежедневно. Что-то есть в этом всепоглощающее. Точно жернов мелет свой дух в течение восьми часов каждый день. Одно из двух: или ты не выдержишь и сбежишь, или выдержишь — и тогда и ты приобщишься к исполинам духа. Да, основу монашеской жизни составляют богослужения и непременно продолжительные. Пусть не каждый день их посещают, но если ты пришел, то знай, что уйдешь только после того, как перемелешься в жернове молитвы, перемелешься, сделаешься мягче и познаешь на всю жизнь силу монастырского богослужения. Есть в этой уставности службы что-то настоящее, вековое, непоколебимое, как в гипсовый корсет вставляют больную, расслабленную спину, так закаляется твой дух в уставной молитве.
После утрени — литургия и сразу обед, в 10 ч. утра. Молились вместе, значит, и кушать вместе, и меня приглашают в общую трапезную с монахами. «Что есть красно и что добро?» — вопрошает пророк Давид. «Еже жити, братие, вкупе», — отвечает он же. Да, приятна эта общая трапеза, как непреложная любовь. Трапезовал Авраам с тремя ангелами, трапезовал Христос с учениками на Тайной Вечери и обещал трапезовать вместе в Царствии Небесном на брачном пире Агнца. Вечеря любви и Евхаристия — высшая любовь — причастие Бога с человеками и человека с Богом. Посему и трапеза монастырская — вечеря любви, заклание тельца упитанного для блудного сына. Сколько мною было пережито и впоследствии за этими братскими трапезами, мною, блудным сыном, удостоенным такой несказанной милости. «Сколько тысяч людей сидело здесь, на этом месте, — думал я, — достойнее меня. Их трудами, потом и кровью воздвигнуты эти палаты. По камешку собирала матушка-Русь, по копейке несла, последнее отдавала, и вот это приют для тебя — изгнанника, теплая любовь отцов и матерей, с миру по нитке — голому рубашка. В эту рубаху — брачную одежду — и облекают тебя твои отцы. Помни же, где ты сидишь, чей хлеб жуешь, и подумай, как бы умножить его, а не уменьшить».
И загорелось желание поработать в монастыре. Иду к игумену, прошу позволения остаться при монастыре. Тянет и в монашество, но еще не решаюсь; не жаль с миром расстаться, а жаль его бросить — спасать надо. Не могу еще отказаться и от своего миссионерства. «Ну что же, поживите, поработайте». И мне дается кафтан, и поступаю я в разряд трудников. Только одна привилегия мне — жить разрешено на гостинице бесплатно, другие трудники в конюшенном доме. Столование бесплатное, но за отдельным от монахов столом, с рабочими. Работа — дрова пилить, сдельно за небольшую плату. Больше десяти марок в день я не вырабатывал.
А тогда пронеслась над Валаамом большая буря и повалила целые десятины леса, так как растет он на очень неглубокой почве, почти прямо на «луде», на камнях. Потом продали весь этот лес за десять миллионов финских марок. И стал монастырь опять богатым, после того как все его сбережения пропали во время революции. Во время голода в восемнадцатом году валаамцев спас огромный урожай яблок в их садах. Меняли на хлеб. Но много монахов — более пятисот человек — должны были совсем оставить монастырь из-за голода. Так постепенно обезлюдел этот когда-то один из самых многонаселенных монастырей на Руси. В великую войну взяли несколько сот на фронт. До войны было около тысячи двухсот монахов и послушников. А в 1925 году, когда я впервые приехал на Валаам, оставалось 450 человек, и все старые годами.
Рубил я лес и пилил в течение полутора месяцев и совершенно выбился из сил. Дело непривычное, физическим трудом раньше много не занимался, а тут еще не хотелось и от службы отказаться. По-прежнему ходил ко всем богослужениям. И получалось восемь часов работы и восемь часов молитвы в день. Пришлось просить другую работу. Назначили на молотилку. Там было легче.
Познакомился с монастырским хозяйством: сто десятин пахотной земли и очень много лугов. Работали тогда главным образом наемные рабочие. Прежде было много бесплатных трудников. Среди православного карельского населения, живущего на берегах Ладожского озера в Финляндии в количестве шестидесяти тысяч человек, был старинный обычай, чтобы молодые люди, прежде чем жениться, поработали бы на Валааме в течение одного года. Девицы и замуж не хотели выходить за не прошедшего монастырского искуса. Осенью, по окончании полевых работ, приезжали на баржах со всех сторон Ладоги эти молодые парни в сопровождении их матерей и отцов. С плачем расставались родители со своими детьми. А на другую осень увозили их счастливые и довольные. Как бы какой клад или приданое увозили с собой родители в лице своих сыновей, вышколенных и просвещенных светом Христовым. Трудники должны были присутствовать на всех воскресных и праздничных службах. Нелегко было выстаивать длинные службы, но и результат получался блестящий. Закал духа на всю жизнь. Так Валаам незаметно являлся великой школой, светильником в темном месте для окружающего православного населения, живущего среди остального протестантского финского народа.
В 1925 году на Валааме было около ста человек наемных рабочих, так как нужно было разрабатывать лес. Старые монахи работали только в мастерских да на сенокосах и на картофельных плантациях. Лошадей своих было уже немного, а раньше доходило до сотни. Коров оставалось еще голов пятьдесят. Было заведено образцовое молочное хозяйство под руководством специалиста-агронома. Молоко выдавалось монахам по скоромным дням по небольшой кружке в день. Огороды обрабатывались двадцатью пятью богомолками, оставшимися на Валааме со времени революции и жившими в гостинице. Они же стирали и белье монахам, за что получали бесплатно стол и жилище. Из них образовался как бы особый женский монастырь. Они усердно посещали богослужения и вели строгий образ жизни. За общим столом полагалось и у них чтение житий святых. Так нашли себе приют все эти уже пожилые богомолки как награду за свою любовь к монастырям, за свой подвиг странничества, излюбленный подвиг всех русских благочестивых людей.
Духовная жизнь монастыря
Что испытывает человек, бросающийся с берега в море для купания в жаркий летний день? Так и монастырь — духовное море, целый океан жизни духовной, и ты сразу охвачен его волнами, омыт, обрадован и обновлен. Как будто стопудовая ноша свалилась с тебя, ты стал новым человеком, началась для тебя новая жизнь. Но я еще стоял тогда на берегу, еще не решался броситься в море, — это произошло несколькими месяцами позднее. А теперь я только смотрел, и любовался, и вдыхал в себя аромат благоухания Христова, и уже как бы обливался, окатывался волнами сего моря, ударяющими о берег и охватывающими любопытных. И я, как всякий богомолец, с любопытством устремился к этой новой жизни. И впечатление было духовно потрясающее.
Град Китеж, как говорит предание, потонул и находится на дне озера. Так и Валаам. Нужно уметь заглянуть в глубину его духовной жизни, чтобы рассмотреть отдельных исполинов духа в его недрах. Первым таким исполином был духовник всего монастыря о. Михаил. К нему меня направили для духовного окормления. Келья его состояла из трех отделений: приемная, молельня и спальня. Из нее дверь вела прямо в храм над святыми вратами в честь св. апостолов Петра и Павла. С трепетом вошел я в первый раз в эти покои духа, ощущая особую келейную атмосферу тепла и уюта и какого-то духовного благоухания. Приемная увешана образами, обставлена портретами старцев. Первая встреча с о. Михаилом произвела на меня неизгладимое впечатление. С тех пор навсегда врезался в мою душу его образ. Это был совсем обыкновенный человек, но именно потому-то, очевидно, это был действительно настоящий человек. Мы говорим: «Людей много, а человека нет». И вот я увидел пред собою настоящего человека. Словами этого не выразишь. Но всякий это и без того понимает, потому что образ настоящего человека живет в каждом из нас. И когда встретишь такого человека, то почувствуешь, что ты как бы сливаешься с ним в одно, как будто твои искаженные черты накладываются на его нормальные и исправляются, а ты сам становишься нормальным человеком. Сказывается это прежде всего в том, как подходит к тебе этот настоящий человек. Он принимает тебя всем сердцем. Этого одного достаточно, чтобы и ты раскрыл ему все свое сердце. И тогда он хозяин над тобою, а ты освободился от самого себя, от этой тяжелой ноши, которая давит и мучит тебя, а ты не осознаешь, в чем дело. А тут тебе сразу стало легко, хотя и не понимаешь — отчего. Конечно, от него, от настоящего человека! Но надо понять, в чем произошла из-за него эта перемена в себе самом. Понять, чтобы научиться самому стать настоящим человеком. И долго, долго не дается эта наука, пока ты не овладеешь самим собою и не освободишься от самого себя. А совершится это в тебе только тогда, когда встретишь ты и сживешься с таким «Настоящим Человеком», который доступен всем и каждому и всегда — с самим Иисусом Христом — Он освободит тебя, ибо это Он встретился с тобою во образе этого монастырского старца.
У каждого настоящего человека своя индивидуальность. И у этого старца очень оригинальная индивидуальность. Это — вполне русский мужичок, с простою образною речью, полный, с небольшой бородкой, простым русским лицом. Но вот одеяние схимы, четки и особенно манера держаться с вами обличает в нем врача духовного. Как врач, он подвигается к тебе, всматривается внимательно, ласково и бережно; да, особенно бережно обращается с тобой. Он не предписывает духовных лекарств, не повелевает, а только как бы намеками побуждает вас делать то именно заключение или решение, которое ему кажется для вас правильным. И вы покидаете его с таким чувством, как будто вам вправили вывихнутую руку, такое чувство облегчения мира душевного находит на вас. К нему я ходил часто, вначале каждый день, и все докучал ему своей нетерпеливостью. Он не хотел, чтобы я разговаривал с игуменом о планах своей дальнейшей жизни в монастыре, прежде чем получу рекомендацию от финляндского архиерея Германа, который близко к сердцу принял меня как миссионера, желающего работать под руководством Церкви. Духовник о. Михаил и о. эконом Харитон, тоже сразу принявшие во мне участие, хотели создать мне особое положение в монастыре, чтобы я мог лучше духовно окормляться. Потом письмо это от архиепископа Германа было получено, и мое положение давало мне приют в монастыре без необходимости целодневной физической работы. Тогда я бросился, как голодный, читать книги. Библиотека при монастыре огромная — десять тысяч томов, но мне духовник советовал читать только жития святых. И было это крайне полезно для меня. До того я почти совсем не знал житий святых. И вот теперь они произвели на меня громадное впечатление. Я увидел на их примерах, чего достигло христианство на земле. Христос дал свой завет — Евангелие, основу христианской жизни. Апостольские писания истолковали Евангелие в применении к жизни духовной, а жития святых показывают нам, как исполнено Евангелие в течение веков Церковью Христовой. Дух захватывает от созерцания гигантского подвига отдельных личностей, но, конечно, не они сами, а сила Христова, обитавшая в них, совершила это восхождение от земной жизни к небесной, низвела небо на землю.
И вот, чем дольше живу я в сей обители, тем больше убеждаюсь, что эти жития святых творятся именно здесь, как будто не люди, а лики проходят предо мною, лишь с той, быть может, разницей, что здесь весь монастырь — как бы коллективный, единый святой лик, — ореол святости лежит на всем заметным отпечатком. А проявляется он в отдельных штрихах отдельных личностей, как мозаичная картина. Стоит только заговорить с любым встречным монахом, чтобы почувствовать необыкновенность мыслей, оригинальность выражений, новый для тебя подход ко всему. Откуда все это у этих, грубоватых на вид, простых крестьян?
Позже я узнал, как идет обработка их ума; на камне Священного Писания и на оселке творений св. отцов проясняется их ум, умудряется их речь, обогащается душа. Образуются гранитные камни — иноки сего монастыря. «Я есмь камень — кто упадет на Меня — разобьется или восстанет». Разбивается на мелкие камешки каменное сердце человека, а потом соединяется вновь духом Христа. «И уже не я живу, но живет во мне Христос». Пред вами все — христоносцы. Во всех — Христос. Но каждый являет собою лишь один член Его Тела. Кто рука, кто нога, а кто просто атом. Кто игумен, кто хозяин, кто старец, руководитель, а кто просто овца стада Христова. И стройно идет жизнь этого духовного организма — тела Христова.