Впрочем, «зато потом все закончилось хорошо» – это тоже важно. Не поступить (не сдать) и выжить – это, как оказалось, сегодня задача не из легких. Поэтому я все-таки вспомню – пока сама не забыла – все кривые тропинки собственного образования. Во-первых, мне, конечно, страшно повезло – мы немного не дожили до ЕГЭ и на выходе из школы писали классическое сочинение. Это было волнующе, но не более того – даже вспомнить об экзаменах нечего. Вторым пунктом везения был «запасной парашют» за спиной – право пойти без экзаменов на наш местный филфак по результатам олимпиады. Но это было «не круто», и я поехала в Москву, отвезла документы в РГГУ и МГУ на журфак, на очные отделения. Результаты были «восхитительны»: в МГУ за сочинение четверки, в РГГУ – три и два. А я вся такая самоуверенная девочка со школьными пятерками. Помню, я поначалу так «на них на всех» обиделась, что даже плакать не стала. Зато с большой пользой сходила в РГГУ посмотреть свое двоечное творение. Оно оказалось сплошь изукрашено красными волнами – стилистические ошибки! Так я узнала, что в речи важны нюансы, а не только «легкость в мыслях необыкновенная у меня».

Потом я получила в МГУ тройку за английский и поняла, что аттестат могу торжественно вернуть в родимый город. Ну, и заодно стало ясно, что школьный «спик инглиш» без репетитора – это, мягко скажем, не так круто, как в школе казалось. В итоге уже только для того, чтоб не идти на «просто филфак», я поступила на бюджет в провинциальный политех на недавно открытую дизайнерскую специальность (долго не могла понять, чего хочу больше: рисовать или писать). Кафедра была молодой и по факту часть часов просто отсутствовала: один человек на бумаге «вел» и химию, и часть художественных предметов, ограничивая преподавание десятиминутной лекцией о том, что хорошо учиться – это хорошо, что художнику важна химия и «Вот, например, католические (sic!) реакции». Почему-то в этих десятиминутках кроме пострадавших каталитических реакций иногда фигурировали еще и «статуи» со всегдашним ударением на У... В общем, я уже знала, что весной заберу документы и просто для общего развития учила физику-алгебру, занималась рисунком и гуманитарными предметами. А заодно начала повторять программу по литературе и изучать литературную критику. Тогда-то мне впервые попалась брошюра Михаила Дунаева о христианских мотивах в творчестве Достоевского. Это оказался совершенно незнакомый, никем ранее для меня не поднятый пласт знания. Что еще дал мне этот «потерянный» год в политехе? Понятно, что я продолжала учиться не столько ради дизайнерского образования (тогда по сути отсутствовавшего), сколько для утешения родителей – мол, их дочь хоть куда-то поступила и не прямо сразу «стала дворником». С другой стороны, этот год не был бесполезным. В политехе я – почти дикарь в вопросах веры – ближе подружилась с верующей знакомой, которая позже впервые повезла меня в монастырь. Там же у нас был замечательный учитель истории (становясь из института университетом, вуз активно «грузил» студентов гуманитарными предметами). Так вот, этот историк – пожилой, остроумный, интереснейший лектор – на паре, посвященной крещению Руси, среди разных причин и предпосылок Крещения вдруг спокойно и буднично упомянул: «Но в первую очередь – воля Божия. Разумеется, это мое мнение, вы вправе с ним не согласиться, но умолчать было бы против совести». Мы рты разинули и забыли закрыть. А позже не раз видели «историка» в столовой – удивлялись, что он брал только чай с хлебом и самый дешевый салат. Потом-то до меня дошло, что дело было в Великий пост. Даже с моей отвратительной памятью на имена и лица имя «историка» я помню – Эдуард. В конце второго семестра я забрала документы и снова подала их на журфак – сначала в МГУ (теперь, снизив ставки, на заочное отделение), потом в Воронеж – там учились одноклассницы, а воронежский вуз в окрестных областях считался весьма престижным. Сдала экзамены в Москве и, недолго думая, отправилась в Воронеж, где неожиданно получила все пятерки. Мое самолюбие дождалось своей порции бальзама, но для зачисления требовался оригинал аттестата. А он лежал в МГУ, где я сдала последний экзамен и сразу уехала.

Возвращалась в Москву я в уверенности, что ближайшие пять лет буду жить со школьными подругами в Воронеже, и такая перспектива казалась весьма радужной. Но придя на Моховую я узнала, что из приемной комиссии школьный аттестат уже не забрать – меня-таки зачислили на заочное отделение, а приказ об отчислении в разгар лета никто не нарисует «вотпрямщазз». Родители огорчились, но несильно – «все-таки МГУ». И я уехала с подругой в ту самую первую поездку в монастырь, в которой и оценила прелесть заочного образования: оно позволило «осесть» среди сестер надолго. Так началась активная фаза моего воцерковления. Через пару лет в приступе неофитства я снова отчислилась и подала документы в ближайший к монастырю университет (Рязанский) на отделение теологии, на «бюджет». Провожая в Рязань, папа поднял тост: «Чтобы уж этот вуз ты все-таки закончила». Здесь меня ждали первые экзамены, перед которыми пришлось поволноваться. За три года многое изменилось: вместо привычного сочинения нужно было сдать ЕГЭ по русскому и тест по обществознанию. ЕГЭ в школе нас только пугали, а предмет «Обществознание» был для нашего класса по большей части источником дополнительных часов на «Историю»... Впрочем, в процессе сдачи я оценила тестовую форму экзаменации: из четырех вариантов ответа один был стабильно смехотворен, один откровенно туп, и оставалось выбрать из двух, что теоретически давало шанс на проходной балл. Так и оказалось: «Обществознание», сданное после экспресс-подготовки «методом тыка», принесло неплохой балл, ЕГЭ – как ни странно – тоже. Ну и я поняла, что в монастыре за меня усердно молились. Позже в Рязани я вышла замуж, родила четверых детей – осела, в общем. Хотя, раз уж заявлена тема о не поступлении, замечу, что тут есть еще особая ирония. Дело в том, что в Рязань я впервые попала классе в восьмом или девятом – нас небольшой школьной группой привезли на региональный творческий конкурс, в котором я со свистом пролетела со сборником весьма мрачной подростковой поэзии. «Шедевр», с которым я выступала, начинался, как помню, эффектно и многозначительно: Кто-то молится голосом стонущим Ищет каждый в жизни пророчество Да руками разводит беспомощно, Воспевая свое одиночество... Что там дальше рифмовалось в том же скандирующем духе, уже не помню, но суть ясна: оскорбившись на жюри и собственную «непризнанность», я решила, что Рязань – мрачный город, и ноги моей здесь больше не будет. О чем и родителям тогда сообщить не преминула. Позже мне это обещание ехидно припоминали перед свадьбой. Но чем же закончить этот рассказ в стиле «я и еще раз я»? Разве что объяснением – а где, собственно, все это время были родители?! Разве папа по закону жанра не стоял с ремнем в дверях и мама не пила корвалол, обещаясь умереть и не воскреснуть от безответственных шатаний чада? Так вот: и с ремнем не стояли, и корвалол если кто-то пил, то только тайно. Мне повезло несказанно: мама, как «потомственный» инженер, мечтавший в юности о другом образовании, решила дать своим детям полную свободу в самоопределении. А папа не раз за мою школьную учебу замечал, глядя в дневник: «Я надеюсь, ты не решила быть отличницей? Главное, чтоб ты понимала, о чем речь – а что «нарисует» учитель, не так интересно». Думаю, именно поэтому чрезмерных волнений на экзаменах я не знала почти никогда. Скорее напротив: экзамен в моей голове запускал режим «Остапа несло...» и заканчивался благополучно. Ну, кроме двойки в РГГУ. И вспоминая ее, я думаю, что и тот экзамен закончился хорошо – не для поступления, зато для дальнейшей жизни.