О том, как складывалась жизнь

Наступило время весеннего военного призыва. И Вадим Сергеевич (он уже выписался из больницы) загорелся идеей — устроить Рому в элитную десантную часть к тому самому знаменитому Бате, роль которого он однажды сыграл в сериале. Правда, в фильме командир десантников красиво погибал, заслонив собою от пуль молодого солдатика, а на самом деле он выжил и ещё не раз рисковал жизнью ради своих бойцов.
Устроить Рому в элитную часть оказалось непросто, но Вадим Сергеевич, любимец публики, позвонил какому-то маршалу. А дальше как в кино: однажды у нашей неприглядной «дурки» с грязными потёками на стенах лихо затормозил военный джип с красавцем-десантником за рулём.
— Прибыл в ваше распоряжение за допризывником Романом Авдеевым! — доложил десантник, сияя наградами на груди и золотыми аксельбантами парадной формы.
Обитатели дома скорби, ахнув, приникли к окнам, а санитар по прозвищу Лёнька-садюга даже вышел на крыльцо. Роман чинно направился к джипу, но не выдержал соблазна и схватил санитара за грудки:
— Я тебе покажу, как Камильку избивать!
Я было ринулась разнимать драку, но десантник уже взял санитара за палец и сказал ласково:
— Говорят, кто-то маленьких обижает? Нехорошо.
Непонятно, что сделал десантник, но могучий Лёнька вдруг осел на крыльце, задохнувшись от боли.
— Он больше не будет никого обижать, — философски заметил десантник, а Ромка преданно потрусил за ним, даже забыв попрощаться.
Гуд-бай, Рома, и спасибо за возможность наконец-то отдохнуть от тебя и полежать на диване с книжкой. Но не тут-то было! Минут через сорок зазвонил телефон:
— Вас беспокоят из двадцать шестого отделения милиции. Ваш знакомый Роман Авдеев разбил витрину и покалечил прохожего. Мы сейчас составляем протокол.
— Ничего не составляйте! — закричала я. — Мы с адвокатом уже едем к вам!
И тут из трубки послышался смех и голос ненаглядного Ромочки:
— Ловко я вас разыграл, а? Круто вышло, точно! Просто я вспомнил, что забыл попрощаться. Привет всем нашим, а Камильке особенно!
Ах, Рома, Рома — ни дня без приключений! К счастью, приключений в десанте хватало, и Рома писал хвастливые письма, что только армия — школа для настоящих мужчин. А слизняков, уклоняющихся от призыва, надо поздравлять с 8 марта и дарить им при этом женские колготки. В конце первого года службы Роман крестился, а крёстным стал знаменитый Батя, легенда спецназа. Роман навсегда полюбил армию и стал профессиональным военным. А через десять лет он погиб при освобождении заложников и был посмертно награждён орденом Мужества. У Ромы остались жена с ребёнком. Жить на военную пенсию им трудно, и Батя материально помогает вдове.
В сорок лет от тромбоэмболии умер Камиль.После больницы он долго жил в интернате для хроников, а потом его забрала оттуда дворничиха-татарка — крещёная, из кряшенов. Дворничиха окрестила Камиля с наречением имени в честь Николая Чудотворца и приохотила к своему ремеслу. На рассвете Коля-Камиль мёл улицы, а потом до ночи бродил по посёлку, собирая осколки битого стекла. Пили в их посёлке часто, и битых бутылок было много. А кто-то рассказал Николаю-Камилю, что битое стекло невредимо лежит в земле веками, и лет через двести на него может наступить и пораниться ребёнок. Коля-дворник жалел ребёночка, и после его смерти говорили: «Вот умер Коля-дурачок, и собирать стекло теперь некому. Божий был человек, светлая память!»
Новости о наших общих знакомых я узнаю в основном от Ксении, мамы Алёши. Мы переписываемся. Недавно Ксения сообщила, что бывший суицидник Саша стал, оказывается, лидером либеральной партии, получающей гранты от иностранных инвесторов за внедрение в России ювенальной юстиции, сексуального просвещения школьников и прочего передового маразма. Саша теперь разбогател, растолстел и даже заявил в интервью по телевидению, что пострадал от тоталитарного режима и был заточён в психушку как диссидент. «Раньше Саша хотел сменить лицо в клинике пластической хирургии, — написала Ксения, — а в итоге сменил личность».
После больницы Ксения Георгиевна обменяла их московскую квартиру на дом возле древнего монастыря, и Алёша наконец-то избавился от бессонницы, мучившей его в мегаполисе. А вот у самой Ксении со здоровьем проблемы. Её парализовало после инсульта. И она писала потом: «Что бы я делала без Алёши! Он буквально вытащил меня из болезни, сидел со мною ночами, варил протёртые супчики и привозил из поликлиники врача, а из монастыря — батюшку, причащавшего меня на дому. Помните, как я роптала на Господа из-за болезни Алёши и стыдилась признаться знакомым, что сыну назначили инвалидную пенсию? Но по милости Божией всё промыслительно. Вот у моих подруг дети обзавелись семьями, разлетелись по белу свету, и теперь в аптеку сходить некому, если прихватит болезнь. И Господь оставил со мною Алёшу — иначе я бы не выжила.
Слава Богу, уже хожу и копаюсь в огороде. Правда, сын запрещает мне работать и, опасаясь за моё здоровье, всё делает сам. Но когда он уходит в монастырь на послушание, я всё же иду прополоть клумбы и радуюсь бурным новостям весны — позавчера расцвели нарциссы, сегодня утром распустились крокусы. И уже неделю цветут роскошные голландские примулы — белые, розовые, лиловые.
Про Алису мы не вспоминаем. Что Алиса, если даже рядом с Христом был Иуда-предатель? Дело не в алисах или нынешних иудушках, а в незащищённости души перед злом.
Вспоминаю разговор со знакомым иеромонахом, в прошлом специалистом по компьютерам. Я призналась ему, что часами сижу в Интернете и буквально обжираюсь информацией.
— Зачем вам это? — спросил он.
— Кто владеет информацией, тот владеет миром, — процитировала я в ответ известную фразу Ротшильда.
А батюшка ответил мне словами Евангелия: „Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит? “(Мф. 16:26.) Иеромонах стал говорить о малодушии, а я подумала: это он о трусости, ведь малодушный человек — значит трусливый. Но иеромонах говорил об ином — на людей сегодня обрушивается буквально лавина информации, и человек уже настолько задавлен завалами этого дразнящего любопытство информационного мусора, что для духовной жизни не остаётся места, и еле жива его слабенькая душа. Малодушие — это духовная инвалидность, то есть маленькая беспомощная душа, уже не способная сопротивляться натиску зла.
Иеромонах говорил о наступлении эры малодушия, а я понимала: это про меня. Мы гордились образованностью нашей семьи и впихивали в Алёшу множество знаний. А душа моего сына оказалась беззащитной и не готовой к встрече с реальностью.
Бедные наши беззащитные дети! Недавно смотрела фильм про морских котиков, и меня поразила сцена, где старый самец-вожак избивает молоденького котика, прогоняя его с лежбища для брачных игр. Оказывается, до наступления зрелости молодым котикам запрещено появляться на лежбище для взрослых, ибо это, как пояснил диктор, срывает пружины инстинкта, а от преждевременного соития деградирует род. Даже морские котики защищают своих детей. А мы?»
* * *
Однажды Ксения Георгиевна сообщила, что в онкологической клинике в Германии умер Вадим Сергеевич, а позже мне переслали его предсмертное письмо:
«Хочу попрощаться. Или лучше сказать — до встречи в том будущем веке, где встанут рядом князи и нищие. Где обрящуся аз?
Вспоминаю, как после пасхального застолья в больнице вы благодарили меня за доставленную людям радость и растроганно сказали, что я добрый и щедрый человек. Не обольщайтесь! Хотя я и сам долго обольщался на свой счёт, пока не стал свидетелем одного случая в магазине.
Как раз перед отъездом в Германию я зашёл в магазин и засмотрелся на старую даму, явившуюся сюда определённо из прошлого века: старомодная шляпка, митенки и чулочки допотопного образца. По актёрской привычке я люблю наблюдать за людьми и подмечать детали, чтобы использовать их потом в работе. Дама радостно сообщила продавщице, что ей как ленинградской блокаднице увеличили пенсию, и теперь можно устроить пир. А для пира она купила пятьдесят граммов сыра, сто граммов карамелек, пачку чая и апельсин. А поскольку продавщица усиленно рекомендовала ей какие-то особенно вкусные сардельки, блокадница попросила взвесить ей килограмм, чтобы угостить и порадовать подружек. Когда же продавщица выбила чек, дама растерянно сказала, что таких больших денег у неё нет, и попросила взвесить всего две сардельки. Но и на этот раз не хватило нескольких рублей, и старушка долго и подслеповато пересчитывала мелочь, надеясь набрать нужную сумму.
— А ну, бабка, шевели колготками и не задерживай людей! — прикрикнул на неё стоявший сзади бритоголовый качок с золотой «голдой» на шее.
— Не смейте оскорблять блокадников! — вспылила молоденькая продавщица.
— Это ктой-то на меня тут пасть разевает? — угрожающе сказал ей качок и вдруг скомандовал: — Ложи обратно кило сарделек на весы, я за бабку сам заплачу!
Помню страдания старой дамы, готовой, кажется, провалиться от стыда сквозь землю, когда очень довольный собою качок крикнул ей на прощанье:
— Хавай, бабка, от пуза и вспоминай мою щедрость!
Нет, я никогда не надену на шею «голду» толщиною в собачью цепь, но в самодовольном качке из магазина я узнал вдруг себя, и нахлынули воспоминания о съёмках в нищей российской деревне. Там был величественный старинный храм с прохудившейся крышей и облупленными стенами. До сих пор не понимаю, на что жила семья священника с четырьмя детьми, ибо приход был очень бедный, а вокруг одни старухи, сами нуждающиеся в помощи. Правда, батюшка с матушкой уверяли меня, что Господь не оставляет их Своею милостью: у них отлично несутся три курочки, а к зиме накопали много картошки. И когда я пожертвовал деньги на ремонт кровли, батюшка от радости обнял меня, а матушка поклонилась благодетелю в ножки и пригласила на обед. Им так хотелось отблагодарить меня, что на обед зажарили одну из трёх курочек, а матушка заняла у соседки банку сметаны и творог.
„Господь не оставит вас за вашу щедрость!“ — не уставал радоваться священник и счастливо прикидывал, что если отремонтировать кровлю самим — никаких наёмных хапуг-шабашников! — то на сэкономленные деньги можно купить известь и наконец-то побелить храм.
Почему-то перед смертью вспоминается эта курочка и то, как потом в Испании я потратил почти миллион на покупку антиквариата и прочих игрушек для взрослых. Я был в ту пору по-настоящему богат. И, отщипнув от больших денег малую кроху для храма, я в умилении чувствовал себя добрым человеком, как тот щедрый качок из магазина, заплативший — надо же! — за килограмм сарделек.
Во мне никогда не было истинной христианской жертвенности, а к добрым делам примешивалось тщеславие. Тем не менее мне нравилось помогать незадачливым людям и на правах умудрённого мэтра давать советы и поучать. Словом, всегда интересней исправлять чужие недостатки, чем позаботиться о своих. А недавно я прочитал у аввы Исаии Отшельника: „Ты разрушаешь дом свой в то самое время, когда покушаешься устроить дом ближнего“. И как же горько сознавать теперь, что даже в добрых делах я лицедействовал перед Господом, а дом души моей пуст и „пался весь!“
Правда, батюшка сказал однажды, что нет безгрешных людей, но есть покаяние. О, если бы я умел искренне каяться! А я, как Адам после грехопадения, прятался от Господа и прикрывал свои постыдные дела словами лукавого самооправдания.
Простите, трудно писать — слабею. И хочется молиться словами самой нужной молитвы: „Господи, дару…“».
Письмо осталось недописанным, но я поняла, как молился мой друг перед смертью: «Господи, даруй мне прежде конца покаяние!» Это нужная молитва, и порой крайне нужная.