🌟 12 мая 2023 года — 90 лет со дня рождения выдающегося русского поэта Андрея Андреевича Вознесенского (1933 — 2010)

«Можно и не быть поэтом
Но нельзя терпеть, пойми,
Как кричит полоска света,
Прищемленная дверьми!»
✍🏻 Поэт Константин Кедров об Андрее Вознесенском:
«Он ворвался в поэзию неожиданно, как мотогонщик по вертикальной стене, с лозунгом: «Мы родились не выживать, а спидометры выжимать». Его муза тоже в соответствующей экипировке:
«Краги — красные, как клешни.
Губы крашеные — грешны.
Мчит торпедой горизонтальною,
хризантему заткнув за талию!»
Читатели и критики не были готовы к такой поэзии в 1960-х годах. Они и сейчас к ней не очень готовы.
Два полузапрещенных сборника — «Мозаика» и «Парабола» - передавались в те годы из рук в руки, а строки — из уст в уста. «Судьба, как ракета, летит по параболе». Эта парабола вынесла Андрея Вознесенского на самую вершину мирового поэтического Олимпа. Его стихи переводил Роберт Кеннеди. Он беседовал с Хайдеггером, Сартром, Пикассо. Дружил с Артуром Миллером. На глазах у изумленной страны спорил с Никитой Хрущевым. Вернее, Хрущев был сзади, в президиуме, над головой поэта, стоящего на трибуне, а впереди ревел и топал разъяренный зал. «Убирайтесь вон, господин Вознесенский, к своим заморским хозяевам!» — визжал глава государства. «Заморские хозяева» в то время ничего не знали о поэзии Вознесенского, но после воплей Хрущева стихами молодого поэта заинтересовался весь мир. И не был разочарован.
«Все прогрессы реакционны, если рушится человек», — это за два десятилетия до «человеческого фактора» и всех перестроек провозгласил Вознесенский. А не устареет это никогда.
Когда Вознесенский сошел с кремлевской трибуны, вокруг него образовалась пустота. Все шарахались как от прокаженного. На некоторое время он исчез из поля зрения. «Я сослан в себя. Я — Михайловское...» Как молитва рождались строки: «Тишины хочу, тишины. Нервы, что ли, обожжены»... У настоящего поэта нервы обожжены всегда. А тут еще все вокруг — от главы государства до самых близких друзей — говорят, что Вознесенский не прав. Как аксиома, не требующая доказательств. «Да, он не прав, но он товарищ мой», — дерзко вступается Белла Ахмадулина. А он прав!
Традиция преследования поэтов была унаследована от всех предшествующих властей. Но советская власть всегда понимала значение и силу поэзии. Это понимание в современном мире отсутствует. Человечество делает странную попытку обустроить жизнь без поэзии. Поэзия и это переживет. И все же, если бы кроме «миллиона алых роз» массовый читатель узнал, что «небом единым жив человек», мы жили бы в более разумной стране.
По какому-то высшему парадоксу самый звонкоголосый поэт страны в конце жизни почти полностью потерял голос. На одном из последних выступлений он шептал мне на ухо свои стихи, а я, с трудом различая слова, их озвучивал. Но и это Вознесенский преобразил в поэзию — в стихотворение «Голос теряю»:
«В праве на голос отказано мне.
Бьют по колесам,
чтоб хоть один в голосистой стране
был безголосым».
Нигде так не видно превосходство духа над плотью, как в поэзии Вознесенского последних лет.
Привыкнуть к Вознесенскому невозможно. Он всегда был неожидан — даже для самого себя. Его поэма «Авось» о любви камергера Николая Резанова и губернаторской дочки Кончиты, стала первым - и до сих пор самым популярным — русским мюзиклом. «Ты меня никогда не забудешь, ты меня никогда не увидишь». Казалось бы, такие простые слова, но забыть эту молитву влюбленных действительно невозможно.
Вознесенский придумал слово «поэтарх». И оно к нему очень подходит. Андрей Вознесенский — поэтарх московский и всея Руси».
«Русские поэты»
Не пуля, так сплетня
их в гроб уложила.
Не с песней, а с петлей
их горло дружило.
И пули свистели,
как в дыры кларнетов,
в пробитые головы
лучших поэтов.
Им свищут метели.
Их пленумы судят.
Но есть Прометеи.
И пленных не будет.
Несется в поверья
верстак под Москвой.
А я подмастерье
в его мастерской.
Свищу, как попало,
и так и сяк.
Лиха беда начало.
Велик верстак.
* * *
В дни неслыханно болевые
быть без сердца — мечта.
Чемпионы лупили навылет —
ни черта!
Продырявленный, точно решёта,
утешаю ажиотаж:
«Поглазейте в меня, как в решетку, —
так шикарен пейзаж!»
Но неужто узнает ружье,
где,
привязано нитью болезненной,
бьешься ты в миллиметре от лезвия,
ахиллесово
сердце
мое!?
Осторожнее, милая, тише...
Нашумело меняя места,
Я ношусь по России —
как птица
отвлекает огонь от гнезда.
Все болишь? Ночами пошаливаешь?
Ну и плюс!
Не касайтесь рукою шершавою —
я от судороги — валюсь.
Невозможно расправиться с нами.
Невозможнее — выносить.
Но еще невозможней —
вдруг снайпер
срежет
нить!
(1965)
* * *
Нам, как аппендицит,
поудаляли стыд.
Бесстыдство — наш удел.
Мы попираем смерть.
Ну, кто из нас краснел?
Забыли, как краснеть!
Сквозь ставни наших щек
Не просочится свет.
Но по ночам — как шов,
заноет — спасу нет!
Я думаю, что Бог
в замену глаз и уш
нам дал мембраны щек,
как осязанье душ.
Горит моя беда,
два органа стыда —
не только для бритья,
не только для битья.
Спускаюсь в чей-то быт,
смутясь, гляжу кругом —
мне гладит щеки стыд
с изнанки утюгом.
Как стыдно, мы молчим.
Как минимум - схохмим.
Мне стыдно писанин,
написанных самим!
Далекий ангел мой,
стыжусь твоей любви
авиазаказной...
Мне стыдно за твои
соленые, что льешь.
Но тыщи раз стыдней,
что не отыщешь слез
на дне души моей.
Смешон мужчина мне
с напухшей тучей глаз.
Постыднее вдвойне,
что это в первый раз.
И черный ручеек
бежит на телефон
за все, за все, что он
имел и не сберег.
За все, за все, за все,
что было и ушло,
что сбудется ужо,
и все еще — не все...
В больнице режиссер
Чернеет с простыней.
Ладони распростер.
Но тыщи раз стыдней,
что нам глядит в глаза,
как бы чужие мы,
стыдливая краса
хрустальнейшей страны.
Застенчивый укор
застенчивых лугов,
застенчивая дрожь
застенчивейших рощ...
Обязанность стиха
быть органом стыда.
(1967)
* * *
Был бы я крестным ходом,
я от каждого храма
по городу ежегодно
нес бы пустую раму.
И вызывали б слёзы,
и попадали б в раму
то святая берёза,
то реки панорама.
Вбежала бы в позолоту
женщина, со свиданья
опаздывающая на работу,
не знающая, что святая.
Левая сторона улицы
видела бы святую правую.
А та, в золотой оправе,
глядя на нее, плакала бы.
(1980)
* * *
Глобальное потепление
хрюкает над головой.
Семидесятипятилетие
стоит за моей спиной.
Я хрупкие ваши камеи
спасу, спиной заслоня.
Двадцатого века камения
летят до вас сквозь меня.
Туда и обратно нелюди
сигают дугою вольтовой.
Стреляющий в Джона Кеннеди
убил Старовойтову.
Нет Лермонтова без Дарьяла.
В горле от пуль першит.
Стою меж веков — дырявый,
мешающий целиться щит.
Спасибо за вивисекции.
Нельзя, говорят, узнать
прежнего Вознесенского
в Вознесенском-75.
Госпремия съела Нобеля.
Не успели меня распять.
Остался с шикарным шнобелем
Вознесенский-75.
К чему умиляться сдуру?
Гадать, из чего был крест?
Есть в новой архитекстуре
Архитекстор и Архитекст.
Я не был только протестом.
Протест мой звучал как тест.
Я был Твоим архитекcтором.
Пора возвращаться в текст.
(2008)
#календарь@learnoff_russian #литература@learnoff_russian #русскаялитература@learnoff_russian