... Ранним летним утром, ещё только-только начинали горланить первые петухи, с северной стороны к воротам Раздольной подъехало несколько телег. Стоявшие на страже казаки их заметили далече, но шума пока решили не поднимать. А старший по караулу, Антип Савелич Бахмутов, занявши место около пушки, приказав всем не встревать, решил сам учинить допрос.
--- Откуль путь держите, люди добрые? -- Обратился он первым, как только пришлые остановились перед воротами.
--- Нам старшого , али самого атамана надобно! -- Заговорил самый старый на вид из пришедших.
--- Ишь чего захотели, Антип Савелич! Блукают тут всякие! Атомана имЯ подавай! -- Со злобой в голосе прохрипел простуженным горлом, неведомо, как оказавшийся рядом балагур и известный на всю станицу шалопай Филька Раздольнов. Ему в караул атаман разрешал ходить только с Антипом Бахмутовым, потому как знал, что Раздольный не серьёзный и до беспамятства неуёмен, и горяч бывает, Антип же завсегда его, как скакуна-араба мог остановить и удержать, слушался Раздольный Антипа пущще отца своего, либо матушки. Может быть побаивался, ведь Антип мог его и арапником вдоль хребта вытянуть за непослушание. Батька такого не мог, потому, как считал "умнение с годами приходит!" Но что-то оно, "умнение" это, ни особо-то торопилось к Фильке... Однако парень он был, хоть и неслух, но исполнительный и смелый очень!
--- Не влезай в разговор, Филипп Захарыч, надобность прийдёт, кликну, а щас отойдь. Коня приготовь на случай! Вдруг и взаправду чо дельное да сурьёзное скажут, можа и Кондратий в сам деле спонадобиться. Иди, будь готов. -- Больно уж Филька любил, когда его называли по имени, да ещё, вот так, как сейчас Антип Савелич -- по батюшке навеличил, тогда он готов был в пыль расшибиться, но исполнить любое указание старшого.
--- Ходют тут всякие! Места им в степу мало, -- удаляясь выполнять указания старшого, проворчал Раздольный.
--- Ну я тутока старшой пока! -- Антип приложил руку к бровям, потому что в глаза ему ударил яркий луч восходящего солнца, отразившийся от голубовато-лазурной водной глади небольшого пруда, служившего раздольнинцам водохранилищем, чья вода вращала мельничное колесо с ранней весны вплоть до крещенских морозов.
--- Ато спускайсь сюды, не дюже мене глотку-то рвать. Стар я вже!
--- А чо сказать-то хошь? -- Медлил со спуском Бахмутов.
--- Не боись, служба, -- не унимался старик, -- он стащил с головы видавшую виды трухменку и, обтирая ею блестящие от пота лицо и шею, искоса снизу вверх, поглядывал на Антипа. Что-то знакомое Антипу мелькнуло в этом жесте старого козака, но память ещё не вернула ему картины прошлого, когда и где он мог видеть стоящего внизу.
--- Дык, чо, Антипий не признал меня? -- Казак вновь нахлобучил свою трухменку на седую и почти уже безволосую голову, -- неужто так меня время изувечило, а?
--- Да никак Сапрон Щука объявился-не запылился! -- С этими словами Антип стал пробираться к калитке, что чернела своим зёвом в левой части добротных дубовых ворот и была под стать им -- тоже из дуба, закрывалась калитка наглухо, на хорошие засовы, выкованные из днепровского железа.
--- Самый он и есть! Щука Сапрон! -- Говорил приезжий, уже вышедшему навстречу к нему из калитки, Антипу.
--- Чо ж тя заставило покинуть верховья свои, пуститься в столь не сладкое странствие, а, Сапрон? -- Обнимая, старого казака спрашивал Антип. -- Чавой-то ты дома не сидишь, рыбу не ловишь, а по степу надумал шлындать? Али беда, не дай Бог, кака случилась? Сказывай не мальчи! Подмогнём коли спонадобиться. У нас вон какие добрые казаки в Раздольной, -- Антип размахнулся рукой в сторону высокого забора, -- глянь -- молодец к молодцу! Ато проходь-те, добры люди к нам в станицу, отдыхните у нас, поснедайте, чо Бог дал, апося уж и продолжите дорогу свою, коли поспешаете.
--- Ито, верно! Не много у меня времени, Антипий, с Кондратием Офонасьичем погутарить надоть, кликни-ка яво. Да старых казаков сбирать надобно, поди совет старших нужён вам будет! А мабудь и атаман усё рЕшит сам.
--- Филипп Захарыч, -- окликнул Антип, одного из своих караульных, -- скачи скоренько к атаману, передай, чо, мол Сапрон Щука с верховьев пришедши, вести привёз. -- И обращаясь вновь к своему старому знакомому, -- так чо сталось-то, Щука?
--- Дык, то и сталось, Антипий, чо волюшке-то нашей приходит конец!
--- Ты, чо говоришь-то?! Сапрон! -- Рука сама у Антипа потянулась к сабле, -- быть того не могёт!
--- Могёт-не могёт, а вот таки дела, брат. Щас Кондратий прибудет усё обскажу, как оно есть, не заставляй дважды одно и тож повторять, не кукушка я, чоб одно и тож помногу раз куковать, жди атамана, яму усё велено передать.
--- Кем велено-то, Сапрон?
--- Дык нашими-ж атаманами и велено. Сход ноне на днях собирали оне у Вешенскай, тамока и порешили, а меня, вот ходаком послали к вам, да от вас апосля в Нижне-Донскую ехать надоть. К мене беглые вот присоеденились по дороге, -- он указал на две телеги, которые, как показалось вначале Антипу, шли обозом в низовья Дона. -- В скит староверческий идуть, -- внёс ясность Сапрон.
--- А чо в скит-то? Мало в степу новорубленных селений стало?
--- Селений-то хватат, да туговато им щас в степу-то... Вон, кажись и Кондратий Офонасич! Ну да ладно, Антипий, не серчай, вскорости всё узнаш. -- И старый казак поспешил навстречу к спешившемуся уже со своего буланого аргамака атаману.
--- Будь здрав, на многие лЕта, атаман Кондратий Офонсьевич, -- снявши трухменку, низко поклонился седой головой Сапрон Щука.
--- И ты будь здрав, Сапрон Спиридоныч!
Обнялись два товарища, помолчали, как того требовал обычай.
--- Сказывай Спиридоныч, чо за беда така у вас стряслась в верховьях. Али хто забидел тебя самого, али обчество чо просит? Да пойдём ко мне, пожалуй. Мёду выпьем, духмянных лепёшек пожуём, отдохнёшь с дороги, а и спутников твоих накормят тако же, -- уловив взгляд старого казака, брошенный на тех людей с кем он приехал.
--- Да не особо-то и мельтешись за их, Кондратий, -- кивнул в сторону спутников Сапрон Щука. Эти спутники со мной только до Григорьевского скита. Пусть берут свои причендаллы и едут далее. Оне от вашей станицы на восход поворачивать должны, вот пущай и поворачивають. Не больно-то уж ровня оне нашему вольному брату. Ясное дело -- подневольники, лапотники, холопья однем словом. Беглые оне, долю ищут луччую. Да гдей там...
--- Чаво жешь ты так осерчал на их-то? -- С улыбкой спросил Кондрат.
--- Бегуть ото всех краин, наши станицы бросают и тожеть бегут хоть и жили в них не помалу годов... Ну да ладно, обскажу всё попорядку. А бегут оне не от сладкого пирога, Офонасич... Только пойдём в самом деле медку выпьем, а людей-то и вправду пусть накормят, который день хлеба не видют, да ребятишки у их малые. Щас, поди спят ишшо. -- Помолчал малость, потом добавил уже со вздохом, -- дело у меня, атаман сурьёзное дюже, прикажи-ка вестовому, нехай оповестит о сборе десятских да старых воинов. Ежели будет необходность така, то в вечёру и Круг созовёшь.
--- Раздольнов, -- обратился атаман к тому казаку, что за ним ездил.
--- Слухаю, Кондратий Офонасич! -- Филька, соскочивши с лошади, подбежал к атаману и выпятив вперёд грудь, "ел глазами начальство".
--- Промотнись-ка ты по десятским, да иным уважаемым людЯм, сказывать поди нет надобности по коим, сам знашь!
--- А как жеж! Знам, Кондратий Офонасич!
--- Так вот скажешь имЯ, чо, мол атаман собират, совет держать наперёд хочет! Усё уяснил?
--- Так ясно ж, как день!
--- Вот и поспешай! Апосля заутренней, пущай и сбираютса к мене во двор, да про отца Амвросия не забудь!
--- Слухаю, Кондратий Офонасич!
--- А мы, однак, ежели ты, Сапрон не супротив, пеше пройдёмсь!
--- Не, Кондрат, я согласный -- пройдемсь!
Они отправились к куреню(3*) где жила семья Булавина. По пути, в неспешном разговоре, вспоминая совместные ратные походы к черкесам и к туркам в крепость Азов,(3**) старинные друзья между делом вспомнили и свои раны. Вспомянули и погибших своих товарищей по оружию. Помолчали, в память о них...
С иронией в голосе Щука спросил у Булавина,
--- Так чо Офонасич, не пажелковал(сдесь - не пожалел) ты об отказе от царской награды?
--- Ни! Не пожелковал! Так мы ж не бедныя возвернулись тады! Одной животины было скильки! Да и золото отбитое у турок усё нам досталося. Али тоби не хопило, а Спиридон?
--- Та ни, Кондрат, я про другое.
--- Аб чом?
--- У тому дни мене так и показалось, что царь забиделся на усих казаков, дуже злобно йён глядел в твою сторону. А явонный енерал, ентот басурманин, чо куля йёго всегда крутился.., запамятовал как яво?.. -- Щука левой рукой, не громко, шлёпнул себя по лбу...
--- Лефорт ли чоли?
--- Во-во, язви его в душу, ён самый и ёсть, Лихворт. Прозвания енти басурманския! Изык сломашь пока скажешь, а уж упомнить... Силов ни яких не хопаеть... Дык вот, -- ён царю в уши чой-то так вливал, так вливал, апасля тваёго атвету, чо у таго прям так бельма и свиркали, так и свиркали... Ни ат таво ли, кумекаю, уси енти царёвы указы йдуть, а, Кондратий?
--- Та ни Спиридон, мабудь не ат таво.
--- А пошто тады, а? Как думашь? Жили ж до сё дни в вольнице. А таперь?
--- А тапер, Спиридон, станем на Круге рЕшать. -- Булавин развёл руками, -- чо робить-то! На перёд надобно узнать чо народ думат и чо говорит. А апасля, видать станет.
Успокоенные на какое-то время друзья бодрее зашагали к куреню.
Дома у Булавина Сапрон Спиридоныч, умывшись холодной колодезной водой, рассказал про то, что заставило его проделать столь не лёгкий и непростой путь по горячей и не очень приветливой в это время года -- степи.
Пока пили-ели -- собрались казаки, то были уважаемые и заслуженные люди. Разговоры у них шли всякие, и даже шумы поднимались. Все ждали атамана. Многие пытались что-то говорить, но, вышедши на крыльцо, и пропустив вперёд себя Щуку, первым заговорил хозяин дома, станичный атаман Кондрат Афонасьевич Булавин,
--- Днесь, решился я и собрал вас, сподружники мои, не словца ради красного, а на совет, какой мы должны учинить. А должно нам попереж совету, послухать те вести, какие принёс нам старый друг мой, односум(4*) по походам ратным -- Сапрон Щука из Вешенской, стало быть из верховьв Дона, прибымши, токмо жешь, сами многие видали, йёго. Сказывай Сапрон Спиридоныч.
Сапрон Спиридонович поднялся со старой колоды, на которую уселся, выйдя из булавинской хаты, стащил свою выгоревшую трухменку и поклонился всем присутствующим на три стороны. (За спиной у него была стена булавинского дома).
--- Намедни, -- начал свой сказ старый Щука, обведя взглядом всех прибывших и рассевшихся казаков в просторном дворе Булавина. Кто-то нашёл себе место на ещё не расколотых чурках недавно распиленных брёвен, кто-то притулился к завалинке, пуская дымок из турецкой трубки -- тако же, собрал нас старых вояк, да десятских с помошничками, атаман наш вешенский Зиновий Назарыч и объявил нам, чо мол, к нам путь держит войско царёво. С самой Московии! Безжалостны вельми! И даден яму, войску, стало быть тому, Указ царёв, а паче князю Юрью Долгорукому(5*), который при войске том главный, -- чинить спрос вельми великий во всех станицах и новорублённых селениях. Чо за народ, да и откуль прибымши на енто место. А до преж ён, князь-то, собрамши списки убегших холопов от господ своих. Списки те поданы были жалобщиками-господами на имя царёво, по евонному же Указу. А, чо от бегсва таво народу, то бишь черни, да работного люда, вельми казна царская страдат, потому, как вольница царёва, то бишь мы казаки донские, податей не платим. Перестают платить и беглые, которые селятся по станицам нашим или жешь рубят новые селения по рекам придонья, без дозволу царского. Выходит, тако, чо от беглых энтих и наша вольница пострадать могёт. А окромя энтого антирес у князя: Скольки семей теми Войсковыми атаманами переселямши были в земли порубежные. Упомнил князь Долгорукий и Указ царёв про то, какой им выписан был почитай за немногим 30 годов тому, а поди ж ты -- упомнил! (6*) И спросы стал чинить; какие люди, скольки, да куды?! А хочь и множество поселений выросло и в степу и особливо по верхнему течению Дона, да ить ишо больш па окраинам Воронежа да Тамбова с Мценском. А им мало! А дьяки евонные усю гумагу, тую поди, чо с собою была взята, поисписали однак, на вопросы да на ответствия тоих атаманов. Верхне-донские ужо повыдавали усех пришлых. Князь сам учинял спрос, откуль да зачем бегли. Обратно отправлял, а хто не согласный был тому принародно ноздри рвали, носы да уши резали тако же, а справу правят, тати каки с князем Долгоруким прибыли. А ещё их станица на прокорм и на постой должна поставить, а усе от беглых тех идёт в казну царску, дома и то чо забрать нельга -- сжигают. Слёзы и смрад стоят над верхним Доном. Месяц как вже.(7*)
Сказывают, чо Москва уся гумагами завалена, чо пишуть царю стольники, стряпчие, дворяне и иных и прочих сословий люди. Жалобщики жалятся, чо огню предают помещичьи дома, паче чаяния самосуды со смертоубийсвом вершат. Хозяйству раззоры чинят, скот и протчее про меж собой делят. Монастырские крестьяне тако-же бегут, токмо, чо воровства с убийством не творят, а потому им ноздри не рвут, в кандалы не содют, а токмо уши режут, а чаще усего запросто так отправляют назад.
И аки собаки цепные княжьи прислужки вынюхивают, высматривают, выслеживают. Тати злочинства чинят. Вольница наша страдат, народ русский плачет, а особливо деток жалко... -- Умолк старый казак, -- потом добавил, -- В скиты к староверам оне, прислужники царёвы, не суются. Потому, как думат князь, чо староверы к себе в скиты беглых не запускают. (8*) Кои и взаправду не запускают, однако же, кои и впущают. Георгиевский, вот энтот впущат, точно. Правда не надолго, всего на семь дён, а потомока куды людям? -- С болью в голосе спрашивал старый казак. Сам себе же и отвечал, -- кому повезёт, тот за Волгу уходит в АстрахАнь-город, а многие поскитавшись-поскитавшись, да и не найдя приюта, становятся добычей кочевников, становятся их рабами. Из одного огня попадають в другое -- полымя. Вот у вас, я чул, ёсть мирный уговор с местным степняком-ханом, чоб не нападал ён на людей ваших, а хто ж убережёть беглых? Вот так-то казаки, атаманы-молодцы. Казаки Дона не потерпят над собою ни кого: ни царских людей, ни князьёв, ни боярских посланников. Не пожелають быть рабами. -- Сапрон Спиридоныч умолк... Тишина стояла, слышно было, как где-то на пойменных лугах играет, заливается рожок пастуха, как мычит чья-то корова ему в подголосье. Зудят где-то возле навозной кучи мухи-зеленцы... Вдохнул такой родной и знакомый дворовый запах Сапрон Щука и, понурив голову, заговорил снова,
--- А наилепш главнейшее я вам щас доскажу, атаманы-молодцы, чоб прознали вы усё до толики малой. Князь Долгорукий привёз с собой гумагу в коей прописано, чоб Воеводы казацкие сманивали на сторону царскую атаманов станишных, да казаков розных, чоб те в войско сходились, да чоб не царской рукой-то, а своими братами-казаками расправы-то чинить над людями беглыми, да ишшо с теми кто им воспомогание всякое чинит. За то деньги немалые, да земли во владения вечные царём обещаны... Князь Долгорукий, хоть и стар вельми, одакож крепок зело. Справу свою делат по-княжски чинно и без проволочек. Спешит значится, таков значится указ царёв... Вот тапер уж истино усё вам обсказал.
--- Истина сказана в Писании Божьем: "... Поднимется народ против народа и царство против царства; и будут сильные землятресения и в одном месте за другим -- эпидемии..." -- Почти в глубокой тишине проговорил назидательно-взволнованным голосом станичный батюшка отец Амвросий, -- а еще сказано: "... А кто хочет между вами быть большим, да будет всем слугою..." -- потому не бойтесь люди дел добрых. И предначертано нам на земле этой и на свете этом -- дела творить добрые и добро всякое во славу Господа нашего, потому Кондратий и спасать людей пришлых надобно, да и о своих заботу проявлять не малую. Всяко дело доброе от Бога, а не доброе от искусителя, при этих словах он, троекратно осенив себя и собравшихся всех крёстным знамением, продолжил через минуту. -- Прости, Господи, за упоминание нелюдей, а ведь они к нам и едут. Именем божьим, да государевым, прикрываясь, творят дела свои черные. Признание ими лжи за правду и правды за ложь -- это ли не великий грех творимый нечистым, токмо руками-то человеческими, то бишь прислужниками царёвыми. За самим-то царём в народе ходит молва, что ён антихрист великий. Бают, чо собственноручно вписывал всякое в Устав Всепьянейшего Собора, а сам богохульничал при энтом и слова всякие непотребные выражал. Хочь и носит сан протодиакона в соборе энтом.(9*) Прости Господи его греховодника. Не ведает, поди чо творит-то! -- Отец Амвросий ещё раз истово перекрестился. -- Поди пришло времечко-то! Сбываются провидения старца Кирия(10*): -- "От севера, от Москвы изыдёт лукавство". -- Отец Амвросий трижды истово перекрестился, отбивая поклоны.
По толпе собравшихся пробежала неясная дрожь. Как рокот, набегающей волны прибоя, пронёсся из задних рядов в передние шум голосов и неожиданно стих, уступив место звенящей тишине... Молчало всё: и ветер, играющий до этого в станичных тополях листвою, и замолкли вдруг неугомонные воробьи, вечно дерущиеся из-за чего-нибудь, по человеческим понятиям -- не нужного уже, разве, что пригодного на удобрение в огороде... Замерла, казалось жизнь. Умолкла в ожидании чего-то...
... Молчали казаки, поражённые рассказом старого Щуки. Не думали они, не гадали, что такое на них свалится. Раньше-то казаки от царя послабление имели, из казны деньги получали, которые тратились в основном на вооружение. Жили в станицах ровно, почти ни кто не выделялся богатством особым. Добытое в войнах делилось поровну между всем миром. Голыдьбы, да нетяг безлошадных почитай и не было... Что же теперь уготовил им царь московии? Распри, да межусобицы среди станичных атаманов...
--- Ну так, чо рЕшать станем, атаманы-молодцы. Допрежь Круг собирать, нам туто-ка рЕшить надоть, чоб народу-то, как потребно сказывать, -- после долгого мочания заговорил Антип Бахмутов.
--- Ясен день, чо надыть! А вот, чо надыть-то? Обкумекать не мешало бы! -- Поддержал его рассудительный и пожилой уже казак Зосима Верёвкин.
Заговорили почти все разом, перебивая друг друга, шум и гвалд поднялся такой, что кобель привязанный на цепь около своей конуры, не выдержал шума и хриплым голосом гавкнув на всех, с опаской забрался в свою будку, не смотря на уже начавшуюся жару. Булавин поднял руку, требуя тишины, но не сразу умолкли казаки, кто-то ещё пытался что-то кому-то доказать и порывался снова громко выражать свои чувства по поводу услышанного.
--- Дозвольте слово молвить, казаки! -- Булавин напряг голос, чтобы навести тишину и заставить себя слушать, -- Чой-то мы, как на торге разбазарились? Али у нас терпежу не хватит чоб всех послухать по очереди? День тока началси, до вечера далёко. Давай, ты Зосима, как наилепш старшой по годкам-то средь нас, починай сказывать об чём надумал, каки советы дашь.
Во дворе наступила тишина, все ждали что скажет бывалый казак Зосима Евсеевич Верёвкин.
Верёвкин вышел вперёд, стянул с седой головы трухменку, в которой ещё на турков ходил, и помолчав немного, видимо собирая свои мысли, чтобы высказать их все, начал слегка хрипловатым от волнения голосом,
--- Браты мои, казаки! Атаманы-молодцы! -- Он на секунду примолк, кашлянул в сторону и продолжил, -- допрежь царя нонешного, жили мы с вами, думая только об рубежах российских, да об оружии своём. Таперачи видно пришло время подумать и об другом. А об чём другом, как не об людях, каких мы приютили, спасая от гнёта непосильного. Чо плохим помошником нам объявился Кондратий Катаев? Чо рази не он учит наших казачат грамоте? Почитай на весь Дон тольки наши казачата грамоту усе разумеют. И писать и читать обучены! Что с кого взял за энто Кондратий? Рази, чо мы в складчину хозяйство яму обустроили?! Так то ковды було? Али плоху обутку научила шить половину станицы его жонка Анна? Али не нашего казачёнка спас в прошлое половодье, Кузька ихний сын? Али плохой у нас щас кузнец Трифон Зотов? А ведь такоже пришлый ён, как и Катаевы. А чо плохо ён Зотов воевал у азовских походах? У позапрошлым годе йёго в казаки Круг принял. У Тришки, жена евонная Акулина -- повитуха, какой во всех станицах Дона не сыскать. Скольких она детишек наших, да и из других селенияв-то приняла? Несчесть! Сами знаете, чоб не спросили Зотова он усё тебе могёт и зробит! -- Зосима Евсеевич помолчал , а потом продолжил, -- не думаю, я браты-казаки, чо найдётся такой, который продаст за грош товарищев своих с коими столько добра и лиха натерпелси! Советов советовать не стану, пущай кажный сам соби подсоветует... Кака у каво совесть, так и посоветують... Тапер я хочу послухать других. Пусть в очередь балакають. -- И, натянув на голову трухменку, отошёл к нерасколотой чурке, уселся на неё, на которой до зтого сидел широко расставив ноги, и положив на колени свои мозолистые в шрамах ладони.
--- Дозвольте мне, браты-казаки слово молвить? -- Обратился к присутствующим Антип Бахмутов. Он тоже бывалый и уважаемый в станице казак, к нему прислушиваются и на Круге, он умеет своим, мягким, но незыблемым голосом идущим из глубины души и сердца, восстановить порядок не только среди расшумевшихся на Кругу казаков, но и в кабаке, куда иногда в обществе своего давнишнего друга Емельяна Добрынина -- любил захаживать, особливо по преждним молодецким, временам. Бают по станице, что с турецкой войны, почти на себе приволок Емельян Антипку. Выходил. Хоть и молоды были, а горячи оба! Сейчас уж поостепенились. Годы, да и здоровье порастерялось на войнах-то... Но дружба с самого детсва осталась и живёт с ними до сего дня.
--- Молви, Антип! -- Послышалось со всех сторон! --- Молви, Савелич!
--- Казаки, сколь помню я себя столь помню и всё то чо круг меня расположилось: то и речка наша Раздолка, впадаюшшая в Бахмут, то и станица наша Раздольная, рази чо в границах своих она разрослась чуток, да и чо не шириться-то ей? Вона-ка народу скока прибыло, ни ково за заплотом своим не оставила Раздольная. Не то чо другие-то. А щас ковды така гумага вышла от самого царя московского и подавно.. Не оставит ни станица наша не мы. ... А закон прошлый ни кто не отменял: -- " С Дону выдачи нет!" -- Трусоватые станицы запрутса и нас казаков к порогу не допустют. Можа я не правый станусь, однак не соглашюсь с теми хто наших поселенцев изгонять предложит. Нехай живуть, оне нам пользу приносють да и войско наше имя полнится, ихние детки не плохими казаками выростут. А хто зажелает из ихнего брата, уйтить в скиты староверческие -- чо ж, неволить ненадобно, -- нехай! Тольки обратной дороги не давать имя. Можа кто на время смуты такой к родне какой подастися сжелат, нехай идёть! Я кумекаю так, чо станицу свою от царских прислужников мы станем оборонять, посторамся их не допускать к нам, однак жеж мы не знам какого числа их войско. Щука-то не сказывал, а стало быть и сам не знат. А допреж энтого нам надобно и сено усё свезть и жито на муку перевесть, да и сховать где неподалече, чоб не в станице оно лежало, да и знало об ентом деле поменьше народу. Не ровён час обсадой сядут туговато нам придётся. А ишо я мыслю, чо нам надобно ход потайной проделать, до речки нашей, а там и далее до лесу, коли приспичит так детишек да баб отправить в лес тот. Тамока до бортных наших лесов дойдут. Землянки наготовить надобно, в лесах бортных, палево разместить, провиант таперачи заготовить надобно, апосля времени не будет. Часть пришлых людей отправить в бортовой липовый лес, с имя ж и лошадей, коров отослать. Не в ровён час, выждут супостаты, кончатса наши припасы тутока, тады плакали наши бурёнки и коники, -- усё потребят, как отвоёванное добро. Завтри ж надобно отослать посланцев в станицы наши дружесвенные, чо стоять по Среднему Дону, да послать туды казаков разумных, да погледить можа у ково где родня кака сталася, чоб не как лазутчик какой гледился бы, а посланником нужным. А можа и родня есть, а ён тюхтя-тюхтёй, ни своим ни чужим разбаить не смогёт, так чо, кумекать надобно крепко. Вот об чём тоби атаман на Кругу гутарить с казаками надобно будеть. -- Помолчал Антип Савельевич, посмотрел вокруг, махнул скомканой трухменкой, да и пошёл к своему месту, к заваленке. По дороге обронил,
--- Не гоже русским с русскими войну затевать! Давно не бывало такого на Руси, чоб сами себя стребляли. Ссорились -- бывало, а чоб войной -- давно не бывало! Шибко давно! Не Грозный-царь жешь царствует! Тады, прадед мой сказывал; -- чо друг дружку-то били? А чоб не врось жили, а соединённо! Уси уместе, с единой границей! Так и время друго было!
--- Тако ж мы? Чоль войну затевам!? Антипий! -- Раздалось несколько голосов из собравшихся. -- Солеварни отстояли от Слободского полка, отстоим и станицу...(11*) -- Повернувшись в ту сторону откуда донеслись голоса, Антип Савельевич, строго посмотрел, и не громко добавил к сказанному, -- друго время було, говорено вам. -- Во дворе вновь воцарилась тишина, вновь все услыхали пение рожка на лугу, к нему сейчас добавилось пение нескольких луговых жаворонков, доносящееся с голубой густоты безоблачного неба.
--- Можа ты, чо обскажешь, Щука? -- Обратились к ходаку казаки, -- чо у вас-то бают? Можа и нам тако же поступать надобно?
--- Други мое, -- отстранился от вопросов Щука, взмахом руки, -- я жеж обговОрил вже, чо разные станицы разное и приемлют! Некоторые своих пришлых за деньги продають! По пяти рублёв за душу. И мальцов тожить по той же цане скупат царь. В чём наша к тим станицам, не доверия и пошла, -- зачем тады брали?! И чо ж ета?! Али мы басурманы каки? А? Чоб людёв-то продавать? Коли уж взял гуж, -- не говори, чо не дюж! У нас завсёды так було! Однак деньги, выходит, щас решают больш, чем розум. Вот и посудите, казаки-молодцы! Узрослым людям ноздри рвут, а деткам лбы клеймят, дома усих под развал али пожёг учиняют. Скотину, кака ёсть -- в государев доход. А кои станичники не желают беглых выдавать, принародно порют, а коих, по наушничеству других завислевых и жадных, в приказы государевы отправляют. А от туль уж не вертаются оне... Гутарит народ, чо на демидовские заводы их потом отсылают в кандалах. На хребет российский. На Урал значится. А ище многим путь на Азов уподобен, как каторжанам, а другим, как протчим невольникам, токмо чо не в турецкий полон посылат княже по царёву указу, а в свой русский, на русску каторгу.
Помолчали казаки, "переваривая" то что услышали от ходока Щуки Сапрона. Не весёлая картина вырисовывается! С какой стороны не взгляни -- кругом виноваты казаки-станичники, за то, что дали приют и кров скитальцам.
--- Так чож и нам деньгу ссудят? Аль жешь тутока и дадут? -- Спросил молодой казак, сидевший около Савелича.
--- Тоби и наддадут, чо пожалуй не снесёшь, слыхал жешь -- "ноздри рвать и огню предавать," -- ответил Щука. -- Усё под гумагу пишется! Дают тольки квиток, чо, мол апосля царь разочтётси! А уж так ли это, али по-другому сложится, хто енто ведает?! Думайте, казаки! А на Кругу, покуль про денгу-то не сказывайте. Да и так про меж себя не шибко-то гутарьте, народ усякий и средь нашего брата ёсть. -- Сапрон низко поклонился и уже обращаясь к атаману Булавину, -- спросил, -- Кондратий Офонасич, коня-бы мене сменить, устал мой-то?
--- Да не спрос, Сапрон, ёсть у нас коники. Ведь велел жеж царь ездовыми лошадьми обеспечивать почтовую службу, -- блюдём! А то возьми моего алтехинца! Добрый коняга! Иноходец!
--- Спасибо! Кондратий! Лучче я простого кобыляку сседлаю, всё меньше присмотру на дорогах станитса! А ты сам-то в оба зри, щас и прогонным-то нет доверия -- куплены оне.
--- Прогонные ямские нас не замают, оне стороной почитай нас завсегда обходют! В сторонке от больших дорог наша поселения стоить. И на том спасибо, чо Бог спомог нам тутока обустроитса. Забредали к нам недавиче прогонные наймиты из степных, чо табуны гонют в Турцию на прОдать, так токмо в клеть не залазили антирисовались, усё выпытывали, каково нам тутока живёться, да каково хозяйство у казака ноне. Будь-то бы сами в казаки переметнуться собрались, али поруб во степу свой открыть рЕшили. Кто их щас поймёт? Фискалиев государевых понаделалось, ужасть прям таки! Да пёс с имя... Как-нибудь обойдётси! Подружнее жить бы нам усеми станицами, ато.., -- он тяжело вздохнул, не договаривая, зная, что Сапрон и сам знает о том, что частые ссоры между Войсковыми атаманами и станичными ничего хорошего не сулят.
--- Да слыхал! Гледи не забудь! Казаки волю за деньги не продають!.. А чо сказать Понизовным казакам сам уж умыслю! Знамо, чо станица ваша не за деньги, ни за ковриги сладкие не продаст людей пришлых.
--- Не продадим, Сапрон и про тебя смальчим, перед кем надо!
--- Ну то-то, казаки! Я блукнул и нет меня! Станицы другие ждут поперёд княжеской дружины! Прощевайте покедова, храни вас Бог! -- Сапрон, молодецки вскочил в седло, напоследок бросив, -- Кондрат, ежели чо, жду тобя с ватагою на Нижнем Дону. Вертатся не собираюсь. Да и куды!? Хату мою спалили, Марью, изверги, на дыбе скончали, внучат-деток, слава Богу, сумел на бортянку, к Марьиному племяшу спровадить. Дык чо мене таперачи, Кондрат?! Волей-неволей, хоть вором становись, али татем?! -- Молча воспринял эти слова атаман Кондратий Афонасьевич, только желваки заходили,
--- Ты, Щука будь в уме и здравии, -- горячность ... -- сам ведаешь!.., -- сказал он на прощание! -- Даст Бог, свидимся! Приду к тебе, коли надобность заставит. Хочу допереж с Войсковым нашим погутарить.
--- Ну-ну, погутарь! Токмо не забудь хто деньгу от царя получат, и как её, и кому её, и скольки дают!
--- Не забуду, Щука!
--- Да, вот ишшо чо, -- Щука почесал за ухом, и вдруг спрыгнул с коня, (такого казаки ещё не видели, что бы казак...с коня перед походом...), -- Не пужайтесь браты, не в военный поход собралси, -- Щука, успокоил суеверных казаков, -- ёсть у меня одна известия, как бы вам усё ета обсказать, браты мое, -- он ещё раз почесал за ухом, -- не ведаю, так ли то, али нет, однако бают середь народу, чо сынок-то Петра Лексееча, Лёша -- живой сталси! -- У многих при этих Щукиных словах волосы под шапками зашевелились, -- "как же так?, ведь помёр он!, и батюшка-жеш наш, его в "Поминальной" завсегда ... дак, ведь и Щука не может обманывать!" -- Завздыхали казаки, затёрли лбы, -- "Ещё-бы, такое услыхать!" Щука понял, что ему мало кто поверил, он нашёл глазами отца Амвросия и упал перед всеми на колени, подполз к батюшке и поцеловал серебряный крест висевший у того на груди, при этом трижды перекрестившись.
--- Браты мое, чо слыхал, то и сказываю вам! -- Вставши с колен, продолжил Щука, -- Говаривал мене один из стражников Долгорукова, сам-то ён из простых, так, мол, и так, а на Нижнем-то Ново-граде смута людцка назреват! Да и, отец Питирим, тот который царём обласкан за его ретивость к Новой Вере, тамока сильно за Стару Веру усих казнит, уж больно шибко ентот старый разбойник за усих-то взялси! А разбойник ён, каких Бог не ведал! Прости меня Господи! -- Щука вновь упал на колени и трижды перекрестился. -- Ето мне доподлинно известно, знаю людей из евонной шайки. Сказывают, без сильной жалости людей-то четвертовал, особливо баб и деток не любил! Есть у меня один знакомый. Так вот ён говаривал, -- чо, хто волком родился, тот лисой не станет! И не надо мешать наши Празники с ихними. Мы сами свои посты блюдём, тако же мы Веры своёй -- русской держимся! А как ту Веру щас называют! Мене усё едино! Царь -- же наш за Нову Веру! А она вон скольких людёв сгубила. И неведомо скольких ишшо погубит! Ты уж батюшка, прости, -- он вновь привстал на колени перед отцом Амвросиимом, -- крещёный я, хоть и от Старой веры отказываться, щитаю -- грешно! -- Не подводила она нас! Так вот, браты -- думайте!... А по мне, так хочь в скит(12*) подавайсь.
... --- Да и думать тут неча! Русь завсёды была русскою.Потому так и зовётся -- РУСЬ!
При этих словах он поднял правую руку вверх, --о,как! А Веру мы примам ту, котора для нас подыходить. Какой веры царь-батюшка наш -- такоже и мы! Поскольку люди мы царские, хотя и вольные казаки, а службу несём по царскому указу и по его милости. Вот оно как, браты! Али я не правый? -- Вставши со своего места, не очень громко с поддыхом высказался бывалый участник лихих баталий Гаврила Спиридонович Вараксин, сидевший до этого момента молча...
--- Дык, чо ж не правый-то! Уси тако же думам. -- Вставил своё Антип Савельевич Бахмутов, оглядывая всех собравшихся. В ответ послышалось одобрительное гудение, в котором отдельные голоса различить практически было невозможно, да и нужно ли было!
Потоптавшись неуклюже на месте Щука всё-таки собрался ехать. Он молодцевато вскочил в седло, едва касаясь ногой стремени. Снявши трухменку, уже сидя в седле, ещё раз поклонился всем, -- про переселенцев не забудьте, кои со мной прийшли. Путь им короткий укажите. Измаялись больно, особливо детки малые, -- и поехал со двора. Проводили его печальным взглядом и ещё более печальными мыслями. Наступило молчание. Каждый думал над тем, что их ожидает... Нет не боялись казаки битвы с царёвым войском, не боялись и того, что им придёться претерпеть, они, казаки -- народ закалённый и это их не пугало. Пугало то, что тати учинять станут расправу над детками да жёнами ихними. Да и не все согласятся защищать пришлых, найдуться такие, которые за грош готовы будут продать не только соседа, но душу свою.., вот с ними-то как быть? Могут тот-час на Кругу и не высказаться, промолчать, а по-приходу князя и его войска -- придти к ним и всё рассказать. Хоть и мало таких есть, но атаман знал -- найдуться, те про кого и не думал ни когда. Кондрат Афонасьевич не торопил своих друзей, давая им время хорошенько поразмыслить над уже сказанным, и может быть к кому-то придёт новая мысль которая сможет как-то выручить всех.
Долго думали казаки, уж и солнце повернуло к западу...
--- Ну так, что надумали, казаки? -- Спросил атаман, видя, что практически разговоры прекратились и сход ждёт разрешения высказаться окончательно. -- Давай ты говорь, Антипий Савелич!
--- Атаманы-молодцы, -- Бахмутов, при этих словах поднялся, с завалинки, снял трухменку, и только после того, как наступила звенящая тишина, тихим голосом и неспешно продолжил, -- я допрежь сказывал, чо думал. По-новой, тож самое не стану повторять. А далей скажу так, Кондратий Офонасьич, и вы браты-казаки. Сумливаюсь я, чо нас усе на Круге обнадёжат своёю поручной поддержскою. Дажеть ежели кто-то и не станет сказывать вслух мыслёв своих -- однак затаит их допреж. Придётси нам робяты-казаки, из всех наших семьев дитёв малых и баб с имя в лес отправлять. Чоб усе едино ответственны були. А допреж ни ково из станицы не пущать далече, чоб не сбёг хто, да не наиудничал князевым поручникам... Вот так-то домысливаю я!
--- А как жеж, хто к сродсвенникам соберётся в понизовья али в верха? Чо тожить не пущать? -- спросил старый Носарь, до того степенно молчавший и казалось совершенно не интересующийся происходящим.
--- Мобыть из казаков и не пущать, а поселенцы пущай едуть! Чего казакам-то у родни в тако время робить? Об себе мыслить надобно. -- Бахмутов привстал, говоря это.
--- А мобыть у йёго-то об себе мысли и не лежать, а вот родню проведать надоть, -- не сдавался Носарь.
--- Ты, Ваньша, на родню-то шибко не дави! Знам мы твою родню усю, кака она ёсть! Ты, да Глебка, да Матрёна твоя, вот и уся рОдня у тебя. А про других я сказывал. Чо дремал, али чо? -- Съязвил Антип Савельевич.
--- Не, не дремал, Антипий. Антирес однако имею, вот посудите сами, браты-казаки, чо ежели Патнюха, Марьин сын, к своей родне в понизовья сбирётси, чо не пуститя? А у йёго дитёв десяток, унуков неменьш, да усе враз загундосят! Тады-то, чо? А? -- Вот я об чём, казаки!
--- Да-а, конешно, тут Ваньша прав! -- Вздохнул Зосима Евсеевич Верёвкин, до этого тоже слушавший всё молча.
--- И ишшо скажу, -- Носарь, как и сын его, шмыгнул при этом носом, -- кака эта воля така, чо вороты запирать рЕшили? Чо острог стал быть у нас таперачи?
--- Ты чой-т, старый, совсем ополоумел ... Уж и не думашь чо баишь? -- Сердито предвинулся к нему сорокалетний, но заслуженый десятник Григорий Пантелеймонович Окунь, и сжавши свой кулачище, потряс им перед носом старого казака.
--- Но-но, ты хочь и десятский, однак воли-то не давай соби. Гледит-ка, яйца уж сапсем курей долбать зачали, сапсем потеряли уважению к старым казакам, -- указывая пальцем на Окуня, со смехом проговорил Носарь, -- а над сказанным покумекать не помешало-б. Коли таку справу принять рЕшим!.. -- И повернувшись к Окуню, продолжил, -- ты, казаче аще в люльку мочился, аз клинком степняков, да кавказцев уму-разуму учил! Тако же не добро ета стариков-то так не поважать и кулаками-то своимя под нос имя сучить!
--- Прощевай, не стерпелся чуток я, дядька! -- И дальше уже всем собравшимся, -- а коли рЕшим, так неча и кумекать будет, Круг дважды не повторят. Не согласные, а усё ж принудны станут подчиниться Кругу и сполнять йёго Решениё! Не мне тоби, дядька Ваньша, тое говорить, -- назидательно проговорил Григорий Окунь и очень выразительно поглядел на деда Носаря, которому, как показалось Окуню, сказанное было, словно о стенку горох! Носарь, казалось обиделся на весь свет, ведь его, как заслуженного казака атаман позвал на совет.., а тут...
--- Не пора-ли Круг собирать, казаки? А тамока надобно будеть людям объяснению дасть, чоб у людёв-то волю не забирали, ни коими помыслами дажеть, пущай идуть куды захочут. Тока уж кои останУться тем и трудитса придётся поболе, тапер уж чо? Поработам! Паче чем себе жеж в угоду. Ежели чаво уйдём ночью через подкоп во леса, лошадей и скотину в большей части тудой отправим. Тамока ужо видно станет, где да чо, али в лесах зиму встречать, али на бой выходить. Буду совет держать с Воеводами, как и сказывал Щуке, слыхали поди! -- Атаман оглядел всех присутствующих, -- вечор близко вже, бабам коров вскорости пригонят с луга, пущай хозяйством займутся, казачат -- коней пасти отправим, до третьего била*. *(В некоторых станицах на крепостных стенах, в сторожевых башнях, были подвешенны металлические била. В которые сторожевые перед сменой ударяли, оповещая о предстоящей смене. Таким образом многие вели отсчёт времени. Смена производилась через два часа)
-- Он на секунду умолк, ища глазами отца Амвросия. Найдя обратился уже к нему. -- Бтюшка Амвросий, тоби крепко мозгой пораскинуть надоть, как бы ета в книги твои вписать кое-каво.
--- Так прикинем каво. Чоли надоть так и постарамся. -- Амвросий уже не молодой поп, знавший и уважающий атамана, поднявшийся со своего места, обтёр почти лысую голову свою рукавом широченной рясы. -- Поди не шибко многих-то, Офонасич?
--- Нет токмо одну семью, я мыслю чо за восемь годов, наш кузнец заслужил тако и от обчества супротив нихто не станет, мы йёго в казаки на Кругу в позапрошлом годе, кажись, примали? -- Атаман посмотрел на своих соратников. Почти все в знак согласия закивали головами и дружно одобрительно загудели: -- "Зосима так сказывал давича." -- Токмо не станем об етом гутарить на Кругу, -- продолжал атаман, -- пущай без шума обОйдется, и без того много усякого на головы казакам нашим свалилося у етот час... А щас разбредёмси по домам. Повечерим, а уж апосля и на Круг созовём народ. Филька Раздольнов пущай в малый колокол постучить сколь положено раз. -- Осмотревшись ещё раз, нашёл глазами Окуня и Носаря остановил их обоих жестом, затем сам подошёл к ним, обратившись вначале к младшему по возрасту -- Окуню, -- ты, Григорий, хочь и десятцкий, аднак должон как ни как закон блюсти казацкий наш: В бою, али при положению какому яму, бою то бишь, подобному, командуй своими, али ежели опять-таки обстанова потребует, то и другими казаками, смело. В бой веди, а на мирной жизнЕ,.. Гледи, воли не давай, поперёд прозрей хто перед тобой-то стоить, да и тады-то не особо кулаками маши. Попомни -- люди гнев не любят, народ рассудительство и спокойствие понимат лучче всякой ругни, а чо спрощения спросил -- хорошо поступил, еще прилюдно! То молодец! А ты дядка Носарь, не шибко забижайсь, вспомни себя в таки же лета! Ведь такоже горяч был? Был ведь по глазам вижу, щас чуть-чуть чаво, и горят оне у тя огнём. Не остыла кровь-то казацка! Хорошо енто, дядька Ваньша! Стало быть ежели надо саблю ишшо подержим! И в разведку смогём!
--- Смогём, Офонасьич! -- Уважительно проговорил бодрым голосом Иван Носарь, поддержанный и уваженный атаманом.
... После того, как казакам на Кругу стала ясна вся обстановка, творившаяся в верховьях Дона, шуму и разноголосицы было много. Каждый старался доказать своё: Кто-то пытался доказать, что всех пришлых надо гнать, что от них одни беды, некоторые наоборот защищали своих соседей... В конце концов явно выделились два лагеря, а между ними неопределившиеся и те кому было:, "всё равно"... Казаки яростно защищали каждый свою "правоту", пытаясь своему аппоненту доказать; почему именно его доводы самые верные и неопровержимые. Страсти и споры накалялись и грозились перейти в настоящую ссору между людьми... Доставалось и "нейтральным"... Так продолжаться долго не могло. Зная, что казаки народ горячий, и не доводя людей до сильных ссор, атаман вышел к центру, и успокаивая станичников призванных на Круг, поднял руку. Не сразу, но всё же через одну-две минуты наступила тишина.
--- КазакИ! Атаманы-молодцы, побрательники мое! Вижу, как разбередил души ваши рассказ Сапрона Щуки! Однак не дОлжно нам оставлять втуне* (*употреблено, как В ТЕНИ) сказанное им, ибо не обойдёт стороной нашу станицу отряд Долгорукого. Не щас, так апосля, а ответствовать придётса. И дОлжно нам по чести нашей казацкой и по совести лЮдской с народом поступить кой жил с нами долго и с теми кой принят был недавно! Давайте, друзякИ-казАки, кумекать будем обстоятельно. Хто из пришлых уйтить надумат -- пущай уходют, преград не чинить, не надоть и отговаривать! А те которые остануться рЕшат, за своих выдавать станем, а коих и в леса наши бортниковые справадим. Обчеством имя подмогнём обустроить тамока жильё, коли в зиму придётся оставить. Тудой-ж и скотину надоть отправить, не всю ж, однак надоть кое-каку и оставить. Придётси. -- При этом он развёл руками, дескать делать нечего -- надо!, -- РЕшим апосля кому и каку, чоб без обид особых було, ибо принудят на кормёж служивым отдавать. Хочь и так не мало заберуть. Но коли запасы останУться в лесу, нам и в зиму не страшно вступать станет с имя. Да не шибко про то апосля про меж себя-то гутарьте, неровён час подслухает кто из служивых, худо тады придётся усем. Деток, кои молодше четырнадцати годов, тожеть в лес отправим, малых -- до пяти-шести годов оставим, нето совсем про наше споделье усем имя ясно станет. Молоком, с теми чии коровки в лес уйдут, поделимся без жалости, деткам без молока -- сами понимаете... -- Кондрат Афонасьевич суровым взглядом обвёл всех казаков. -- Говорьте, казаки! Круг вас слухать станет, рЕшать станем! Время не терпит пожиданья. Работы у нас много, а времени могёт не хопить. Помните, казАки, что те каво обижають должны защищаться от принесённой им обиды! И не должны терпеть обиды! Защита -- дело справедливое, доброе и нужное! А не защита -- дело неправильное и дурное!
Суровостью и непокорностью веяло от этого человека. Таким трудно бывает на белом свете. Однако без таких людей род человеческий был бы бледен и безлик!
На сей раз не шумели и не орали собравшиеся. Степенно молчали, только кое-кто пытался из задних рядов что-то кричать, но на них начинали шукать и они вынужденны были замолчать. Все ждали решения атамана, что бы потом или проголосовать за него, или всем скопом опровергнуть и попытаться найти другое более приемлемое для данного времени решение.
--- Вижу, браты, чо трудную задачу нам навязали царёвы люди с князем Долгоруким, однак рЕшать её надобно нам с вами. А ишшо хочу вам, браты добавить, допреж такого не бывало и судьбы людские мы не ломали на Кругу, не решали и про своих рОдных, а по-сему хочу дать вам ночь на раздумия. Думайте, казаки, с бабами своими советуйтесь, хочь и непотребно имЯ в дела наши вступать, одноко ж не на поле брани выступам. Хочь и про ето нельзя забывать... В лесу имя-то там трудновато придётси, без подмоги, а кои тутока останУтся, так и паче тому тяжельче будет, на спрос-то поди усех потянут, а бабы знамо дело -- языкасты! -- Булавин ещё раз осмотрел всех, покланился Кругу, поклонившись, надел трухменку и прошёл через плотную толпу, как через строй, чувствуя, что сегодня споры будут долгими и трудными. Не одна баба взвоет узнав , что её или детей ждёт в ближашее время.
И он не ошибся. До поздней ночи ни в этом доме, так в том раздавались, то женские завывания,то рёв ребятишек, перекрываемый мужским властным басом, то всё вместе и сразу. Не спокойно было в эту ночь в Раздольной, не только в домах шли разговоры и порой очень не тихие, но и на майдане не смолкал говор, не спешил расходиться народ. Не унимались казаки! Да и как можно было спокойно сидеть на завалинке или в казацком шинке, называемом так с лёгкой руки хохла, содержащего сие питейное заведение, когда близились события способные, казалось перевернуть устоявшийся порядок на Дону... -- "Буде возможно явную вину сыскать, кроме раскола, таких с наказанием и вырезав ноздри, ссылать на галеры, а буде нет причины явной, поступать с ними по словесному указу". -- Пересказывали рассказанное Щукой царское повеление раздольнинские казаки. -- Чо ж таперь? Мы чай не раскольники! Питириму Нижне-Новгородскому до нас далеко, а вон вишь, как сказывал-то, -- "... акромя расколу".., -- стал быть за любу провинность! Чо делать-то, казаки?
"Гудела" и рассуждала, спорила и защищалась -- вся Россия! -- "Чо далать-то?!" -- Спрашивали если не все, то очень многие. Царские реформы и следовавшие за ними поборы, в первую очередь касались, конечно простого народа. И на извечный вопрос -- народ этот отвечал, -- погромами монастырей, убийствами дворян и помещиков, горели их усадьбы, горели они сами в них. Народ бежал на Дон, на Урал, бежал в Сибирь...
Атаман решил зайти в дом к "лошадинному дохтуру", чтобы самолично с ним поговорить об ожидающихся переменах, узнать что хочет предпринять сам Кондратий, что он думает своею светлой головой по поводу рассказа Сапрона Щуки... Дом внешне во многом напоминал средне-русскую избу, только выстроенную уже с учётом запросов как казацких, так и крестьянских потребностей. В доме, куда вошёл Кодратий Афонасьевич, царил, казалось бы самый обыденный порядок: не чувствовалось ни суеты, не чувствовалось паники. На шестке в ранжирном порядке стояли чугуны, в печи догорали дрова, а в чистом чугунке накрытом массивной крышкой, которую хозяйки использовали, как сковороду, "томился" не хитрый ужин. Было видно, что хозяева ещё не вечерили, потому что Анна процеживала, только что принесённое с хлева и пахнущее по-особенному парное молоко, приятно и ворчливо журчащее, когда она его сливала в подставляемые Кузькой глиняные кринки. В этой семье, в отличие от всех других казацких -- дом не делился на "мужскую" и "женскую" половины. И вообще вся планировка дома отличалась от привычного, от казацкого. В нём было три комнаты в которые вели двери расположенные в довольно большой кухне-столовой. Все хозяйственные построки для животины отсроены отдельно, с домом наддворные строения соединялись длинным коридором, имеющим отдельный вход из придомных сеней, потому чтобы подоить корову или задать корма животным выходить во двор не нужно было. Всё находилось под крышей. Домашнюю работу семьёй делали сообща. Это был совершенно новый уклад жизни для станичников. Они вначале с опаской восприняли новшество (старики и сейчас смотрят на это искоса: --"не казацкое дело в черепушках ковыряться!"). Но только поначалу. Хитрые казачки, которые без крика, шума, скандала и лишнего хвастовства средь своих подруг, тоже потихоньку приобщали муженьков своих к некоторым домашним делам, помалкивали, да лукаво поглядывали на подвыпивших хваставшихся про меж себя своей независимостью казаков. Некоторые действительно ретиво охраняли старинное своё право на "мужицкое" дело, а многие, так без особого ворчания брались "черепки ворочать", строго-настрого, запретив домашним своим, даже в доме про то вести разговоры. А уж особо языкастым вожжами вдоль спины доставалось и не слабо, особо не разбираясь ни в возрасте, ни в чём другом... Сильно много-то не наговоришься, вожжи "прилипали" хорошо и долго о себе напоминали, а уж ежели, не дай Бог, под арапник попадёшь... Не то что вольно спать на спине нет мочи -- горит, а то и три дня присесть, как следует нет возможности...
--- Хлеб-соль и добра в вашу хату, -- не совсем обычно поздоровался Кондратий Афонасьевич, переступая порог, ещё пахнувшего лесом и смолой не очень давно выстроенного катаевского дома. Дом сильно отличался от казацких куриней: расположением отдельных комнат с дверями в каждую и самое главное -- в нём была печь, которая занимала большое пространство. Обогревая весь дом, она топилась "по-белому", не оставляя дымного следа ни на стенах, ни на потолке.
--- Спасибо, Кондратий Офонасьич! Пригощайся, атаман. -- Тоже не обычно ответил хозяин, а хозяйка, на минуту прервав своё занятие, поклонилась. Кланялся и Кузьма. -- Проходьте Кондратий Офонасьич, сидайте к столу, щас повечерим, -- не совсем привычным северным говорком выговаривала Анна слова, потому они звучали с какой-то особенной приветливостью и напевностью. Этот говор, многих приходивших в дом к Катаевым, и не отпускал без хорошего жбана мёду или без выпитой кружки чаю, настоянного на только хозяйке известных душистых травах. А уж Кузькины друзья не один не уходил от тётки Анны, не размазывая по щекам остатки медового варенья или вкуснейшего медового же пирожка. И как она умеет только печь такую вкуснятину!
--- Да, уж не отказался бы, хозяйка от твоего чаю, -- явно желая угодить Анне, проговорил своим слегка хриповатым, а потому кажущимся всем казачатам суровым голосом -- атаман.
--- Ну вот и добре! Сидайте! -- Анна рукой указала на место в красном углу под иконами, куда обычно садили только уважаемого гостя. -- Кузьма, ты-бы сынок вынес кринки с молоком в погреб. Да на лёд их поставь там аккуратненько, чоб не попадали, а енти две так в сторонку, -- пущай на сметану готовятся.
--- Ладно, щас. Мам, тольки тамока темень, хочь глаз коли! -- С некоторой опаской проговорил Кузьма, явно не материнским выговором, а уже родным Булавину, -- донским, в котором был и мягкий украинский, и слекга жестковатый -- русский , был и средне-волжский "окающий". Донской он тоже русский, от корня своего русского, но всё же не столь напевный, как северный русский помор.
--- Э, тожить мне казак растёт! В воду броситься чоб друга спасти -- он не испужался, а скоко ж тоби годов-то, а?
--- Одиннадцатый, -- насупившись пробурчал под нос Кузьма.
--- Ось, -- развёл руками атаман, -- одиннадцатый! А в погреб боитса! -- Улыбаясь говорил Булавин, лукаво посматривая на родителей.
--- Ага, а тамока хочь глаз выколи! Темень! Холод, аки у склепу!
--- Так ты тамака-то чо делал? -- Не унимался Булавин.
--- Игдей-то? -- Испуганно задал вопрос мальчонка.
--- Ну в склепу-то в том!?
--- Ага, от туль не выходют! Тамака мёртвяки живут тольки!
--- О, Господи! На ночь-то чо припоминашь!? -- Испуганно на образа перекрестилась Анна, а вслед за ней и все присутствующие в доме. -- Кондрат, дай йёму факелок, не хай идёть с ём!
--- Ладно, -- нехотя согласился Кузьма, -- тольки вы без меня не седайте вечерять, я мигом.
--- Добро, казаче! Обождём? -- Булавин, посмотрел на родителей Кузьмы, пряча в усах улыбку. Отец и мать одновременно закивали головами. Если бы дядька Кондрат, атаман станичный, не назвал его казаком, да разве бы Кузьма в столь поздний час понёс бы кринки с молоком в погреб, где, казалось из каждого угла к нему тянется страшная рука мертвеца. Про них вчера вечером, когда они сидели у костра, приглядывая за лошадьми, пасущимися в ближайшем овраге, рассказывал Антошка Истомин, сын дядьки Алексея Истомина-пушкаря. Да где уж там! Он бы выдумал тысячу причин ... Правда, когда отец дома, много причин не придумаешь, он как-то очень уж быстро распознаёт уловки сына, и тогда взгляд его становится суровым, тут уж не далеко и до вожжей, приходиться бежать куда мамка посылает.
--- А меня поди уже хлопцы-казачата ждуть каля забору. Пора кОней пАсти, -- Используя последний, как Кузьме казалось, главный свой довод, чтобы не идти в погреб, начал он...
--- Кузьма, -- очень серьёзно сказал отец, ничего хорошего не предвещавшим голосом. Мальчишка понял, что за этим может последовать в лучшем случае хороший подзатыльник, а могут "слететь" со стены и вожжи...
Кузьма Катаев воспитывался не так, как многие дети безбедно живущих его сверстников. Те мало утруждались родителями работой по домашним хлопотам до поры, до времени. Нет, конечно же были у них свои обязанности; надо было и навоз убрать за скотиной, аккуратно его выложить под навесом, чтобы хорошенько пообсох. Зимой хорошо им печь топить -- дым не очень едкий. были и другие не отложные дела без которых они бы и неназывали себя гордо "казаками". Эту работу делали все мальчишки, научившиеся мало-мальски сидеть на спине лошади и держаться за её гриву. -- Ночное!
Кузьме тоже не приходилось долго нежиться в постели. По утрам, когда солнышко ещё и не взошло -- его день начинался с обливания холодной водой. Над ним с самых первых дней их жизни в станице взял шефство их сосед, дедушка Пётр!
Пётр Данилович Пчёлка, уже старый, но ещё довольно крепкий казак, волею судьбы оставшийся под старость лет одинок, всю свою душевную теплоту и любовь отдавал своему соседу -- Кузьме. Он научил его лихо вскакивать на коня, он заставлял Кузьму по тысяче раз выделывать замысловатые упражнения по владению саблей. Неизменно повторяя при этом, что сабля для казака -- есть самое наиглавнейшее оружие. И уже через год занятий Кузьма на зависть всем казачатам выделывал с деревянной саблей такое, что многие из мальчишек такое не могли себе даже представить. Только Кузька Катаев мог с кульбита через голову, выстрелом из своего лука попасть в лист клёна на верёвке привязанный под перекладиной коновязи, на краю майдана. Только Кузьма мог с двух шагов "разбега" вскочить на спину лошади и мчаться во весь опор, прижавшись к её шее. Пётр Данилович свою школу знал и учил будущего казачёнка премудростям всяким со всею своею душой и её же щедростью. Жаль только, что некоторые казаки -- посмеивались над его школой, -- устарела, -- говаривали, и ребятишек к нему не пускали. А многие вообще говаривали, что, мол и без Петровой школы у казачат хватает забот по дому, -- "вот, придёт время, усех сберуть и научать всему чему надоть! А щас и без того работы хопить"! (Может быть и правы были казаки, работы в больших семьях всегда хватало, а особенно там, где не держали работников. А в станицах в то время -- их не держали! В городах уже процветало держание рабов, которые занимались внутренним хозяйством. Рабами могли быть -- все кто угодно, -- только не русские! Но, повторюсь, это только в городах и в довольно крупных, таких как Черкасск!).
Нет комментариев