Пролетая над нами.

Умудрённая жизненным опытом и большим числом разжиревших городских кошек ворона сидела на верхушке тополя над линией железной дороги и смотрела вдаль на распахнувшуюся панораму. Сегодня в планах у птицы было совершить облёт своих родных мест, окинуть философским взглядом скопище крыш и паутину дворовых улочек, чтобы в очередной раз понять – что же такого есть хорошего в этом городке на стыке двух рек.
Ворона слыла да и была птицей непростой, за годы долгого общения с людьми она многое у них переняла, наслушалась, насмотрелась, да чего уж там – понабралась. Взгляды и суждения о проплывавшем ежедневно под крылом городе изрядно удивили бы её более простоватых товарок. Погода благоприятствовала неспешному полёту и ворона плавно скользнула с тополя в морозный январский воздух.
На привокзальной площади, изо всех сил изображая безумный сервис и понимание жизни, что выражалось в безудержном весёлом мате и лирических облачках табачного дыма, кучковались машины такси. Свежая порция потенциальных клиентов была исторгнута слегка подремонтированным зданием вокзала и пассажиры, коих компания-перевозчик «будет рада видеть вновь»,наверное, для хоть какого-то покрытия выпадающих доходов, превратились в пешеходов, с мастерством циркачей прыгающих через ледяные ухабы. Ворона сделала лёгкий вираж над суетящимися машинками и ручейками из людей в сторону памятнику какому-то моложавому дядьке.
Из вежливости села она не на голову крёстному отцу города (а вовсе не основателю, как думают многие, приравнивая Конакова Порфирия Петровича к Долгорукому Юрию Владимировичу),а на выставленную вперёд правую руку. Для полноты картины образа славного революционера в этой выставленной руке не хватало то ли бутылки, то ли кукиша, то ли лопаты для снега.
Конаков стоял спиной к приезжающим в город гостям и аборигенному населению, уже во многом рассеивая их сомнения по поводу адекватности выбора туристического маршрута или места проживания. Ворона сощурилась и ухмыльнулась, вспомнив, что левую руку Порфирий завёл назад и указующий жест его направлен именно в ту филейную часть монумента, где и оказались пассажиры-пешеходы.
Публика с азартом проносилась мимо, закручивая в вальсе будничного утра водителей сонных ПАЗиков, вокзальных собак и маргинальных личностей неопределённого пола. Ворона взлетела и, набирая высоту, направилась на юг навстречу солнцу.
Слева проплывала громада бело-оранжевого небоскрёба. Жильцы этого дома, несомненно, будут рады соседству с роддомом, базой металлолома и моргом одновременно.
Ворона чуть снизилась, чтобы в который раз полюбоваться зданием справа у дороги с ажурными решётками и роскошными елями у входа. Не лишённое изящества учреждение словно пряталось в хвойных ветвях от соседа по улице – магазина вагонно-барачного типа. Торговое заведение, как и его собратья в районе гостиницы, было похоже на старую татуировку – сделано в молодости и азарте, посему впопыхах, несколько лет было модно и актуально, а потом стало расплываться, портить тело хозяина, то бишь города, и давно требовало удаления опытными руками. Магазин ещё стоял, наверно, как сувенир из прошлых диких времён.
Наша птица-философ села на край крыши высотного здания у главного городского перекрёстка. В этом месте заштатный райцентр удивительно был похож на столицу – машины двигались во все 4 полосы, пешеходы на удивление послушно выполняли команды светофора, и само здание вместе с двумя своими единоутробными братьями чем-то напоминало вороне улицу Новый Арбат в Москве.
Внизу расстилалась первая городская площадь. Ворона помнила это место ещё в виде асфальтового плацдарма и заброшенного газона с узорочьем кустов. Лужа, которая в те времена раскинулась как безбрежное море, была овеяна легендами и преданиями. Она не пересыхала практически никогда, что давало повод усомниться в её атмосферном происхождении и устремиться шерлокохолмсовской мыслью в недра неисправной канализации или водоснабжения. По одним слухам в данной луже глох любой мотор на любой машине, по другим над её гладью летними романтическими ночами раздавались звуки живой природы позднего мезозоя.
Лужа успешно реикарнировалась на современной площади почти в том же месте. Мезозойская живность в ней пока что не зарождалась, но теперь она впечатляла внезапностью появления. Ворона вспомнила откровенно декоративную решётку водостока по краю плаца из брусчатки, которая забивалась почти мгновенно, а отходы жизнедеятельности голубей, детсадовской малышни, шпаны и бродячего лошадиного цирка времён раннего Средневековья превращали водосток в водонакопитель. Собственно, кроме этих лошадок и пони, а так же чугунных люков-медальонов, иных архитектурных или дизайнерских украшений плац не имел. Имитатором украшения и заменителем освещения работал огромный рекламный экран, ночами грустно взиравший на площадь одиноким красным замкнувшим пискселом. Попытки клумб и потуги высадки деревьев ворону раздражали своей наивностью и необязательностью. Насмотревшись с высоты как тракторёнок создаёт песочные дорожки, птица полетела дальше.
На горке стоял детский визг, писк и родительский шум. Подрастающее поколение обладало удивительной способностью протирать до дыр не только комбинезоны, но и деревянные горки и земляные промёрзлые склоны. Папы и мамы, усердно глотая из стекла и жести, пускали облака табачного дыма и фонтаны окриков не всегда цензурного содержания, а дети, весело перепрыгивая переполненные мусором урны, снова и снова скатывались прямо под колёса припаркованного транспорта.
Ворона летела дальше на юг, через вторую городскую площадь. По заколоченному на зиму фонтану носились подростки вполне себе старшего школьного возраста. Паркур через скамейки им уже наскучил, а вот фанерные загородки манили, несмотря на наличие машины то ли ЧОПа, то ли МВД. Ворона с грустью отметила, что до появления ещё одного брусчатого моря здесь были красивые цветочные клумбы. Да и деревьев было больше в разы. Жаль. Теперь вместо них как огромная бородавка стоял магазин-кафе. С фасада у дороги можно было разжиться бензопилами, с другой стороны располагалось семейное и чуть ли не детское кафе. Ворона устремилась подальше от запахов кухни из смеси жжёного картона и просроченной курицы, отметив, что в детском кафе на данный момент самому младшему ребёнку было чуть за 20 и угольно-чёрная борода росла у него почти от самых глаз.
Сейчас под грязным снегом второй фонтан был неразличим, но ворона с некоторым удовлетворением отметила, что летом его уже почти перестали использовать для споласкивания от коньяка одноразовых стаканчиков и как вертикальный массажный душ. То ли культура повысилась, то ли надоело. Брусчатое море продолжалось и, наверно бы, ушло и за горизонт, но впереди была естественная преграда в виде реки. Ворона стала снижаться и села передохнуть на отрезок бетонного столба. Забор вокруг этой загадочной стройки охранял вбитые сваи неизвестно от кого – выкопать их проблематично, а пилить бессмысленно. Местный Стоунхендж иногда объяснялся вороне не оккультным предназначением (хотя кто-то легализовывал немалые деньги на постоянной замене жестяных листов, явно используя коррупционную магию), а вполне в духе Остапа Бендера – у него был сбор средств на ремонт Провала, а эти сваи держали склон, чтобы дальше не сползал в реку. Ну, наверно.
Полёт продолжился вдоль правого берега реки в направлении невысокого бетонного моста. Эх, раньше здесь было даже красиво, как-то уютно – ворона поёжилась. Теперь даже полуметровый слой снега не скрывал залежи мусора – от бутылок и средств контрацепции до битого оконного стекла и покрышек. Городская образцовая молодёжь показательно собирала три банки и 6 пакетиков раз в год в районе пляжа, на чём и успокаивалась, получив отеческое «одобрям» от отцов города.
Частокол многоэтаэжек пронёсся под крылом и ворона оказалась над руинами старого завода. Корпуса изо всех сил держали краснокирпичную оборону от времени, но бой явно был проигран. Когда-нибудь цеха рухнут в ночи, и гулкое эхо 19 века отгремит прощальным салютом по прошедшей грандиозной эпохе. Возле завода раньше был заброшенный парк, где галдели и дрались родственницы нашей птицы. Теперь и здесь была всепобеждающая брусчатка, а детская горка взгромоздилась на холм старого бомбоубежища.
Ворона свернула в полёте на запад, оставив позади и очередной забор, охраняющий пустырь, и тюремного вида спортивный комплекс, и магазин ковров у стены завода, чей образ диснеевского замка контрастировал с деревянными бараками и усталым взглядом Михаила Калинина.
На другом берегу так же героически сопротивлялся времени дом бывшего ДОСААФ, и деревце на его крыше выглядело мило, но знаково. Проплыли жуткая от старости психо-невро-наркология и новое здание с аркой, погорелые частные дома и внизу снова появилась брусчатка. Детский комплекс с горкой на проезжую часть и с качелями над бомбоубежищем честно отдали первое место в хит-параде странностей каруселям в десятке метров от мемориального захоронения. Что ж? Если есть свой Новый Арбат, пусть будет и своя Красная площадь – народные гуляния вплотную к монументам со звёздами. Ленин на площади смотрел в западную, как известно – загнивающую, сторону и ворона проследовала в направлении его гусарски выброшенной руки.
Запад действительно загнивал. Дома по Первомайской улице поскрипывали стальными тросами от обрушения, и только вывешенное бельё, скорее всего, уравновешивало дом-гетто от падения. Вороне стало тоскливо и даже серпантин новёхонькой дороги не развеял упадка в её серой голове. Дорога восторженно принимала целых 5 машин в час, и это берегло её от столь распространённого в наших краях скороспелого ремонта. Ну, до следующих выборов депутатов она должна дотянуть.
Скорострой стадиона в бору ворону бесил до невозможности. «Колизей» стоял пустынным почти все 365 дней обычного года, его собрат у 8 школы, обладавший возможностью свободного доступа граждан, так же не мог похвастать регулярным использованием, а ещё одно поле за зданием колледжа давно стало именно полем – с рытвинами, «минами» собак и кустами. Теперь будет четвёртый стадион. Кому? Зачем?
Вспомнился ТК «Феникс». В старорежимные времена он был кинотеатром, да и вообще тогда в городе кинозалов было целых четыре, а сейчас в IMAХ – эпоху – ни одного. Кругом шкафы, шмотки, апельсины. ДК им.Воровского пытался остаться оплотом культуры, но и в него уже проникали раковые метастазы постельного белья и обуви с ликвидированных таможенных складов.
Ворона утомлённо присела на конёк крыши лодочного клуба. Фонарики понтонного моста были, конечно же, разбиты, доски особо жадными до халявы гражданами выдирались с маниакальным упорством, зрелище в целом было почти плачевным.
Поднявшись в лучах уже по-зимнему закатного солнца, ворона пролетела над районом Жилкооп, поразившись, что не было очередного пожара. В нарождающемся дремучем леске между уцелевшими дощатыми времянками раздавались утробные звуки страдающего метеоризмом наркомана. Покружив над дворами, птица устремилась на северо-запад.
То, что называлось городским волжским пляжем было лишь лёгкой присыпкой грязного песка в шаговой доступности от дорогих тентованных кабаков. Настоящей приморской набережной здесь не получится никогда – убедилась ворона, закладывая вираж в поисках незагаженного места. Сейчас, зимой, берег выглядел вполне цивильно, но летом её подружки находили в слое песка кроме привычных осколков стекла, бычков, куриных костей и скелетов кошек ещё и арматурины, кирпич и средства женской гигиены. Да, это не Рио-де-Жанейро – вздохнула ворона. Бренное тело отдыхающего, налакавшись дрянного пива под раскалённым зонтиком, доползало до песчаной линии (преодолев брусчатку!) и исторгало из себя в Волгу непринятое закалённым организмом.
Ворона ускоренно заработала крыльями. Скорей отсюда! На центральный проспект! Местную гордость!
Проспект утопал в рыжих и чёрных сугробах, а в летний период газонокосильщики от усердия не просто состригали, а выбривали траву, после чего в ней было не найти ни мошки, ни червячка, даже просто радующей глаз зелени травы не оставалось.
Справа под крылом было здание гимназии, в углу территории которой уже много лет была легендарная лужа. Зловонное густое озерцо. Тамошняя живность при должном обращении обещала эволюционировать в фауну юрского и мелового периода.
Псевдоготический магазин с электронными часами как мог нивелировал замызганность притулившегося коллеги. Тупичок между трёмя лавками эпохи нарождающегося капитализма охраняли три верных бойца – куча песка, хромая овчарка и женщина героических размеров и древнейшей профессии. Она вела бартер одних дензнаков на иные, а вовсе не то, о чём можно подумать. Ворона хихикнула и тут же осеклась при виде ТЦ слева – своей облицовкой он напоминал мавзолей Ленина, что, впрочем, на одноимённой улице было и логично, и показательно.
Прохожие внизу рассекали по ледяным наростам, бесконечные магазины женских причиндалов вновь заставляли вспомнить Остапа и Старгород, чьи жители имели целью постричься, освежиться и умереть, а местные конаковские жительницы – купить паскудную блузку и категорически немодные сапоги, на чём и успокоиться.
Скамейки на проспекте хоть и были сделаны по последнему слову антивандальной науки, но изъян в виде деревянных плашек иногда их подводил. Сделали бы сиденья из кусков рельса, раз уж основа бетонная – саркастически подумала ворона, смахнув крылом снег с лысины вождя пролетариата.
Клумбы у подножия бюста были одними из немногих островков цветов летом в городе, но бабушки эпохи всеобщего хаоса и очередей в «МММ» продолжали воровать и клубни, и цветы, и саму землю. Ворону это очень огорчало, но всё же меньше, чем иногда долетавшие до её слуха обрывки людских семейных скандалов. У этих разборок появилась новая причина – в погоне за длинным рублём отцы семейств или юные студенты обращались в добровольное рабство микрозаймов, чьи конторы аккурат разбавляли магазины шмоток и ювелирных изделий. Кто-то ворует, а кого-то обкрадывают – ворона тряхнула клювом и свернула влево – на северо-восток – в сторону надвигающегося вечера.
Тополь качнулся под ней, сбросив вниз чистый белый заряд снега. Городок погружался в темноту, небесные звёзды перемигивались с огоньками такси, которые открыли наш рассказ и полёт утром, а на севере огромным ночником поднимался мутный и убаюкивающий столб света в облака. Ворона нахохлилась, вздохнула, закрыла глаза и провалилась в безмятежный сон…
Эпилог.
По ночной улице ехала жёлтая легковушка с зелёным глазком. Из приоткрытого окна вылетел окурок и скачками проплясал до обочины. Из темноты салона пел моложавый женский голос с нотками тяжёлой судьбы. Песня из «тех самых лихих» - «Бухгалтер». Фетиш и лубок целого поколения, целой эпохи, песня, вросшая в кровь и плоть. Алёна Апина с разбитной удалостью выводила припев про «зато родной, зато весь мой», точно описывая лапотно-сермяжный патриотизм и щенячью нежность конаковцев к родному городу, несмотря на все его – города – порочные черты.
Те самые нотки судьбы в голосе певицы совершенно точно представляли слушателю, как очередная провинциалка приехала покорять большой город. Как хотела поступить в институт, да провалила экзамены. И, чтобы не возвращаться к ортодоксальным родителям, пошла зарабатывать деньги на большую дорогу.
Так и молодая бестолковая Россия в шальные 90е приехала поступать в институт Большой Взрослой жизни, но не поступила. И пошла торговать собой. То есть, простите, конечно, пошла в бизнес – такой тяжёлый и романтичный. И понеслась – ночные кутежи, случайные знакомые, хронический цейт-нот, беспорядочные связи, неожиданные дети, утреннее похмелье, секты, воровская музыка из каждого приёмника – жизнь шваркнула провинциалку по голове и всему телу, потом отечески похлопала по щеке и убежала дальше, оставив вот такие городки как наш в отрыжке 90х.
И покуда при песнях Апиной мы будем ностальгически ёжиться – до тех пор у нас и останутся ледяные тротуары, заброшенные магазины, уничтоженные фонари, расписные подъезды, лужи-озёра и пляжи-свалки…
«Зато родной. Зато весь мой».
Анатолий Гурышев