КОГДА НЕ БЫЛО СТИРАЛЬНЫХ МАШИН.

Закладывая порцию белья в стиральную машину, чтобы потом вытащить его чистым, ничего не делая, вспоминаю свою бесценную маму: вот бы показать ей это чудо!
Стирали зимой реже, чем хотелось бы, подгадывая под тёплые дни.
С утра мама ставила в печь ведёрные чугуны с водой и, закончив текущие дела, приступала к стирке. На середь (кухню) заносила деревянное выдолбленное корыто. Наливала в корыто воды, ставила стиральную доску и начинала на ней намыливать куском хозяйственного мыла одежду, а потом стирать на доске.
Согнутая над корытом мамина спина, пар и много мыльной пены. Начинала стирку около десяти утра, а заканчивала в два - в три дня. Обед впопыхах.
Но самом трудным было полоскание.
В ту пору никто из женщин даже и не помышлял, что можно прополоскать не так чисто, но дома, в корыте. Все ходили полоскать в чистой, проточной воде.
Мама с нетерпением ждала меня из школы. И пока я на бегу проглатывала обед, она на огромные санки грузила гору настиранного за день белья.
Потом она тащила эти салазки по санной дороге за деревню, к Талице. Я сзади толкала санки, успевая встать одной ногой на полоз, а другой отталкиваться. И для меня весь этот зимний день был наполнен весельем и радостью.
Мы спускаемся к Талице, с трёх сторон нас окружают горы, впереди - замёрзшая река, да лес дремучий за ней. И от громкого журчания Талицы в царстве безмолвия становится не по себе.
Мама полощет бельё в быстром потоке воды и бросает мне на обледенелый камень, чтобы я выколачивала вальком.
Работа продвигается медленно. Вот уже и мои руки в варежках начинают мёрзнуть, а она, подув на свои красные руки, снова и снова продолжает полоскание в ледяной воде.
Другой раз можно было бы и заскулить уже от того, что руки замёрзли, да где там! С тревогой смотрю на маму, на медленно убывающее неполосканное бельё.
Вдруг явно слышу вой волков в лесу. Из-за шума воды мама ничего не слышит. Оглядываюсь вокруг - нас незаметно накрывают сумерки, а шум воды усиливает страх.
- Ма, давай скорей.
- Да и так тороплюсь не знаю как.
Наконец мы грузим уже подмерзающее бельё и тянем тяжёлый груз по узенькой тропочке в гору, до санной дороги. Но наши салазки сползают вдруг с тропинки и, утопая в снегу, опрокидываются. Хорошо, что груз привязан; мы прилагаем все усилия, чтобы поставить санки снова.
Сумерки сгустились и кусты вереска по угору враждебно темнеют вокруг. Мы тащимся под горой. Вой волков слышит теперь и мама. Я сзади толкаю санки, коса расплелась и пряди волос выбились из-под платка, а мама то и дело, довольная, кричит:
- Да не толкай ты так быстро, я не успеваю ноги переставлять.
- Ма, а волки могут из леса через реку к нам прибежать? - одна мысль, что сзади на меня нападут волки, заставляет меня толкать ещё сильнее.
- Нужны мы им! Зачем они в деревню пойдут? Лёвицкий лес большой, вот они там и носятся, - как можно беспечнее успокаивает мама.
Наконец, мы на горе. Вот она, деревня наша! На всем земном шаре нет ничего роднее! Мигают огоньки окон крайних домов. Они успокаивают и зовут. И чувство единения с этими домами, их жильцами, санной скрипучей дорогой к родному дому настолько сильно, что благостью наполняется моя детская душа.
Наш дом второй справа. Мама почти силой гонит меня в тепло. А сама идёт развешивать бельё на ветки деревьев - вымерзать. Возможно, случится пурга, которая сдует и унесёт под снег замороженное колом бельё. А мама будет ползать в глубоком снегу и граблями вытаскивать его потом из-под снега.