Слово «дизайнер» стало использоваться в Советском Союзе только во времена хрущёвской оттепели. В Киргизской ССР первым дизайнером стал Владимир Кругман, прибывший в конце 1960-х из Ленинграда выпускником художественного училища.

Он работал над внешним видом и оформлением самых модных тогда в Кыргызстане ресторанов, кафе и гостиниц, но самая известная его работа — это бишкекский фонтан «Солнечные рыбки».

Фонтан «Солнечные рыбки» в свои лучшие годы. Автор фото: Александр Баршай В жизни Кругмана было много чего интересного — вызовы в КГБ, препоны со стороны Союза художников, критика за слишком смелые идеи, а затем и эмиграция в Германию. Сегодня дизайнеру уже за 80, журналисты «Клоопа» смогли выйти с ним на связь и взять интереснейшее интервью, которое было решено опубликовать (почти что) полностью: — Владимир Михайлович, расскажите вкратце о себе: где родились и росли, какое получили образование? — Родился в Белоруссии, в райцентре Ельск Гомельской области. Мне было четыре года, когда началась война. Отец ушел на фронт, нас с мамой эвакуировали в Курганскую область. Туда через некоторое время пришла похоронка на отца. После войны мы вернулись в Ельск, там я окончил школу, оттуда был призван в армию, служил на флоте, корабельным электриком. Отслужил, поехал в Ленинград и стал студентом Энергетического техникума. Доучиваться в нем не захотел, поступил в Высшее художественно-промышленное училище имени Мухиной; через два с половиной года, окончив его с отличием, я получил специальность гравера и право поступать на основной курс. Выбрал кафедру дизайна, успешно сдал экзамены и стал студентом академической «Мухинки». — Как вы оказались в Киргизии? Сколько лет в ней прожили? — Окончил я «Мухинку» в 1967 году, в период так называемой «хрущевской оттепели», когда советским людям дали немножко свободы и в обществе началось брожение умов. Мы, студенты, читали при закрытых дверях запрещенного Солженицына, слушали западную музыку, посещали открывшееся на Невском проспекте кафе «Сайгон», где собиралась молодежь, где высказывались идеи, чересчур смелые по тому времени. Кончилось тем, что «оттепель» была просто заморожена, а нас стали вызывать в КГБ, в [здание], известное как «большой дом на Литейном», и допрашивать с пристрастием. Все это могло закончиться плохо, и я решил на пару лет покинуть Ленинград.

Тот самый «Большой дом на Литейном» — здание КГБ в Ленинграде. Комиссия по распределению выпускников предложила на выбор: либо в небольшой узбекский город Ургенч, либо в столицу Киргизии, преподавателем художественного училища. Выбрал я Фрунзе. Думал, на пару лет, а вышло на целых восемнадцать. — Чем вам запомнились годы в училище? — Работал я по принципу «старший коллега делится с младшими своими знаниями и опытом». У нас были не уроки, а совместная творческая жизнь, которая продолжалась за стенами аудитории. Мы начали вывешивать работы студентов на стенах училища, ведь они же художники, должны показывать себя. И стены, еще недавно удручающе пустые, стали оживать! Более того, я начал объяснять ребятам художественные свойства галечника, веревки, карагача, учил видеть в этих простых предметах произведения искусства со своей формой, цветом, структурой. Молодые люди учились создавать необычные композиции из обычных материалов, при этом настолько забывали о времени, что иная мамаша приходила в училище только для того, чтобы посмотреть на ненормального преподавателя, который увлек ее чадо в творчество. — В глазах местных коллег-художников, представляющих традиционные жанры изобразительного искусства — живопись, графика, скульптура, — человек с профессией дизайнера выглядел этаким пришельцем, от которого неизвестно чего ждать. Вы замечали к себе такое отношение? — Замечал, и довольно откровенное. После того, как газета «Комсомолец Киргизии» написала, что в городе появился дизайнер, меня стали звать на разные предприятия, где просили рассказать о концепции дизайна. На этих встречах я высказывал непривычные для многих взгляды на эстетику среды, говорил, что нельзя ничего украшать, что красоту нужно создавать. Эта точку зрения Союз художников Киргизии встретил в штыки, ибо существовавший при нем Художественный фонд занимался в основном украшением. И я ощутил настороженность по отношению к себе. Дошло до того, что когда я приехал на несколько дней в Ленинград и зашел по старой памяти в родную свою «Мухинку», меня схватил за рукав мой завкафедрой, затащил к себе в кабинет и спросил: «Что там у тебя происходит в Киргизии? Мне оттуда пишут, просят уточнить — учился ты у нас или не учился. Послушай моего совета: уезжай оттуда немедленно». Но я вернулся во Фрунзе и продолжал работу. И до того осмелел, что начал устраивать выставки студенческих работ. Это опять не понравилось Союзу, он считал, что только его члены имеют право выставляться в залах Дома художника и Музея изобразительных искусств. А тут студенты училища прямо в магазине или в фойе драмтеатра вывешивают свои оригинальные творения! Мы с ними оформили интерьеры студенческого клуба-кафе, в котором все — от дверей до стен — создано руками студентов. Материалы заимствовали у природы: камешки, корни. Кафе открылось, тут же стало городской сенсацией, сюда приходили актеры, писатели, режиссеры кино, рассказывали студентам о себе, о своем творчестве. В конце концов руководство Союза художников (которое, напомню, ко мне относилось, мягко говоря, не лучшим образом) попросило меня сделать такое же кафе в полуподвале жилого дома. Мы со студентами выполнили сложнейшие интерьеры. Все — бесплатно, на голом энтузиазме. Ребят увлекала абсолютно некоммерческая идея творческого труда, возможность попробовать свои силы. Кафе открылось, с первого же дня стало пользоваться у художников успехом. Казалось бы, лед тронулся, отношение ко мне должно измениться к лучшему, но этого не произошло. И на открытие кафе ни меня, ни кого-либо из моих студентов не пригласили. Не удостоили нас такой чести. Подобных ударов я пережил немало, а в ответ демонстрировал свой упрямый характер, доказывая, что могу себя реализовывать в Киргизии. Приехав на пару лет, оставался еще на год, и еще на год, и еще, постепенно обрастал знакомыми, друзьями, врастал жизнь города. Так и прошло восемнадцать лет… — …из которых преподаванию в училище было отдано… — …полных пять. За это время я успел завершить со студентами, тоже практически на общественных началах, проектирование интерьеров кафе, бара и ресторана строившейся гостиницы «Кыргызстан». [От редакции — сегодня в этом здании находится отель «Хаятт»] За работу такого объема и сложности Художественный фонд потребовал бы огромные деньги, а их у города не было, и тогда распоряжением зампредсовмина Моисеева послали меня с моими студентами.

Гостиница «Кыргызстан» в 1980-е годы. В этот период сложились мои отношения с Союзом архитекторов республики. Архитекторы, проектируя новое здание, знали: если туда войдет Кругман, он наполнит пустые стены новым содержанием. И я перехожу на работу в проектный отдел крупного строительного треста. Через два года мне предложили стать главным художником города. Я согласился, еще не зная, что это должность мальчика для битья, не имеющего каких-либо юридически оформленных прав и обязанностей. Доходило до того, что инструктор райкома партии мог потребовать, чтобы я ему рисовал эскизы к какому-то их пропагандистскому мероприятию. А мне хотелось разрабатывать новые творческие концепции, средствами современного дизайна выстраивать среду обитания человека: расставить по городу красивые скамейки (а их, даже некрасивых, во Фрунзе не хватало), заняться освещением улиц, витринами магазинов, малыми формами… И я разрывался на части. Должен сказать, что почти всегда находил поддержку со стороны городских властей, лишь у коллег-художников встречал полное непонимание. На моей памяти Союз художников представлял собой замкнутую организацию, члены которой жили за счет заказов, которые им приносили немалые заработки, их не могло устроить присутствие человека, чья творческая концепция выходила за рамки их представлений о месте и роли творца в современных условиях. Борьба с ними представлялась мне делом непосильным. Покинув свою «высокую» должность, я перешел на вольные хлеба. — Поговорим о фонтане «Солнечные рыбки». Не сочтите наивным вопрос: почему был выбран именно фонтан, а не, скажем, красочное панно на торце здания, что было в то время и модно, и денежно? — Начну с того, что фонтан — не первая моя работа в Киргизии. В городе Оше, под мостом через реку Ак-Буура, был выстроен пивной бар, его интерьер мной полностью спроектирован: фасад я «одел» в галечник, получился каменный киргизский ковер, ала-кийиз; мебель, подсветы и подставки, даже пивные кружки оригинальной формы — все было выполнено по моим эскизам.А еще мне в Оше предложили оформить кумысный бар. Хороша была сама идея, нравилась очень симпатичная архитектура здания, и я сумел найти определенный образ для этого здания — что внутри, что снаружи. Было немало и других подобных объектов, не только в городе, но и в сельской глубинке: в Покровке на южном берегу Иссык-Куля, в ошском селе Ленин-Жол… — В принципе, подобная работа должна неплохо оплачиваться… — Точнее, была бы должна. Только это не мой случай. Ведь я не был членом Союза художников Киргизии. Несколько раз пробовал туда вступать, всегда нарывался на отказ, но вмешалась Москва, и меня приняли в Союз художников СССР, в обход Киргизии.

На мосту указатель первого гриль-бара в Оше. О котором говорит мастер Не состоял я и в Художественном фонде, а все денежные заказы шли только через него. Так что на объекте в Оше и на ряде других я числился рабочим, получая соответствующую зарплату. Но я этим не слишком был озабочен, мне хотелось увидеть воплощение моих творческих замыслов, которыми я был в то время переполнен. В том же Оше, за ту же зарплату рабочего я выложил на одном из зданий в центре города цветное рельефно-мозаичное панно с голубем, его потом назвали «Птица счастья».

Не так давно в Интернете я встретил цветную фотографию этого панно и порадовался: мой голубь жив, стал своеобразным символом, каким, оказывается, сумел стать фонтан «Солнечные рыбки» во Фрунзе. Кстати, если фрунзенский фонтан отделан разноцветной смальтой, то голубь выложен цветной плиткой, я ее сам изготавливал на Кувасайском фарфоровом заводе. — Перейдем к фонтану. Как родилась идея его создания и что повлияло на выбор места для строительства? — Работал во Фрунзе замечательный архитектор Аскар Исаев, ему принадлежит проект 9-этажного дома по улице Советской [От редакции — ныне улица Абдрахманова, имеется в виду жилое здание на пересечении улиц Абдрахманова и Токтогула]. Я изложил Исаеву свою идею — построить перед этим зданием фонтан. Он ее одобрил. Место солнечное, как и сам город, представился удобный случай для создания микроклимата, в котором бы хорошо чувствовали себя и взрослые, и дети. В бригаде строителей было двое моих бывших студентов, остальные — рабочие строительного управления №2. Я был автором проекта и эскизов, руками колол и укладывал смальту. Без конфликтов не обходилось. Художественный совет Союза художников не мог смириться с тем, что человек со стороны (а в глазах худсовета я таким оставался всегда) получил от города такой заказ. Нам чинили всяческие препятствия, пытались лишить и без того скудного финансирования. Пытаясь найти с коллегами из СХ общий язык, я приглашал их посетить мои объекты — фонтан, кафе «Долон», детское кафе, — а в ответ встречал издевательские усмешки и слышал полные сарказма реплики. — Не это ли стало причиной вашего отъезда из Киргизии? — В какой-то мере, да, именно оно. Толчок к этому я получил в 1986 году, когда мне исполнилось 50 лет. Эту дату Союз художников Киргизии проигнорировал, просто не заметил, не направил хотя бы официальное поздравление коллеге, который 18 лет прожил и не без пользы проработал в республике. И я решил вернуться в Ленинград, поняв, что больше ничего из своих творческих замыслов осуществить в Киргизии не смогу. — Прошло много лет, но и сегодня многие жители Бишкека называют ваш фонтан украшением города. Вы, когда его строили, рассчитывали на такое отношение? — Нет, я рассчитывал на тех жителей, которые были при мне. А когда, годы спустя, уже находясь в Германии, узнал, что фонтан покрывается грязью, пылью и солями, что он становится никому не нужным, то вообще старался о нем забыть. Сегодня, на вершине своего возраста (мне уже за 80), я рад тому, что неравнодушные люди, живущие в Бишкеке, призвали нового мэра (как я слышал, он человек молодой) вернуть фонтан к жизни — и он к ним прислушался. Мне прислали видео, на котором рабочие готовят фонтан к реставрации — отмывают от грязи и соляного налета. Смальта местами отбита, ее надо восстановить, не знаю, где раздобудут новую, но думаю, что сейчас это не так сложно, как было когда-то мне. И я очень благодарен городским службам, которые занимаются ремонтом и реставрацией фонтана… — Не могу не спросить о вашей жизни в Германии: почему туда уехали и чем там заняты? — Здесь началось мое восхождение как живописца. Во время перестройки заниматься интерьерами и в целом эстетической средой стало невозможно, страна рушилась, надо было как-то зарабатывать на жизнь, и я обратился к живописи. Картины на тему горбачевской перестройки, написанные в кубистической манере, я выставлял в единственном на весь Ленинград художественном салоне и в галерее «Зеркало». Директор галереи, известный искусствовед Юрий Модестович Гоголицын, охотно их принимал и хорошо продавал. Оказалось, что большинство моих работ раскупили туристы из тридцати семи стран. После того как в итальянском городе Генуе с большим успехом прошла моя персональная выставка, мне предлагали поработать в Италии. Но к тому времени я принял предложение немецкого застройщика и мецената, который видел на слайдах мои киргизские интерьеры и пригласил меня в Нюрнберг. Приехав, я впервые в жизни полной грудью вдохнул воздух свободы, встретил совершенно новое отношение к себе. Германия — чистая, ухоженная, холеная, изумительно красивая страна. Двадцать два года я живу в чудном маленьком городке Фюрте, в нем чуть больше ста тысяч жителей, но за год тут бывает до двухсот художественных выставок (в мою пору во Фрунзе на полмиллиона населения их бывало не больше десяти в год). Здесь я свободный художник, у меня свое ателье, пользуюсь уважением и признанием со стороны собратьев по искусству; мои работы признаны, их покупали частные коллекционеры из более чем сорока стран. Прошло много моих персональных выставок по всей Германии, от Фюрта до Берлина, и в швейцарском Цюрихе, в Париже, Брюсселе и Зальцбурге. Чтобы это произошло, постоянно приходится экспериментировать, все время открывать в себе что-то новое. — Представим на минуту, что я — художник, оказался в зрелом возрасте в чужой для себя стране, — смогу ли добиться здесь успеха? — Сможете, если сумеете интегрироваться в новую для себя культуру. Неважно, в какой стране вы оказались, но если при этом остаетесь художником русским, киргизским, украинским или каким-нибудь еще, — у вас что-то могут купить, но для западного зрителя вы останетесь элементом экзотики. Как вам, конечно же, известно, в бывшем СССР существовала система всяких званий: народный художник или поэт, народный или заслуженный артист. Обладатель такого звания мог не особо беспокоиться о своем творческом росте, известность и положение в обществе ему было обеспечено. Здесь такое невозможно. Зритель на Западе в большей своей части эстетически высоко образован, и если художник не ищет новых путей, довольствуется старыми — успеха ему не видать.

Картина Кругмана. — Спрошу под занавес интервью: хотели бы вы увидеть современный Бишкек — приехать, погостить? И уж совсем напоследок: ностальгией давно переболели? — Бишкек, а, точнее, бывший Фрунзе, мне снится иногда. Как и вся Киргизия. Сны бывают разные. Однажды приснилось, будто я брожу по бишкекским улицам, ищу улицу Краснооктябрьскую, не могу найти, и города не узнаю. Я не жалею, что прожил там часть своей жизни. Это часть моей творческой судьбы, и что в ней было, как было — все это в прошлом. Но я в той стране приобрел друзей, пусть и немногих. Могу сказать о них словами Пушкина: иных уж нет, а те далече. Нет замечательных людей — журналистов Леонида Дядюченко и Вилора Акчурина, архитекторов Геннадия Кутателадзе и Рафката Махамадиева, художников Лидии Ильиной, Гапара Айтиева и Евгения Кузовкина (эти трое членов правления СХ Киргизии дали мне письменные рекомендации для вступления в Союз, но их поддержки оказалось недостаточно). Живы-здоровы, хотя и далече, двое моих друзей из бывшего Фрунзе — журналисты Валерий Сандлер и Александр Баршай. Первый уже много лет в Америке, второй — в Израиле. Прилететь в Бишкек? Было бы неплохо, но… в моем возрасте это непросто. Раньше я довольно активно путешествовал, а сейчас болячки некоторые дают о себе знать, перелет на большое расстояние стал бы для меня проблемой. Мой ответ на вопрос о ностальгии будет кратким: у меня её не было прежде, нет и сейчас. Потому что я весь — в творчестве, в работе и постоянно востребован. https://www.youtube.com/watch?v=tKm3OLt5U1M&t=3s