Народный артист СССР Евгений Павлович Леонов в 1978 г.
О ЛЮБВИ
По словам Геогия Данелия, Леонов был самым популярным актером изо всех, с кем он работал. Благодаря всенародному обожанию он мог добиться чего угодно от кого угодно; однажды пошел в исполком и запросто выбил однокомнатную квартиру для монтажницы, которую хотели переселять из густонаселенной коммуналки в еще более густонаселенную, и которая была в отчаянии.
А еще Данелия вспоминал:
"Когда снимали «Совсем пропащий», мы все жили на корабле. Сидели мы с Юсовым в каюте, обговаривали сцену и вдруг слышим истошный вопль в мегафон:
— Леонов, уйди с палубы, твою мать! Спрячься! У меня сейчас корабль на хрен!.. — орал капитан проходящего мимо нас пассажирского трехпалубника «Тарас Шевченко».
Леонов курил на палубе. Кто-то из пассажиров заметил его, заорал: «Ребята, там Евгений Леонов стоит!» И тут же все — и пассажиры, и матросы, и обслуга — высыпали на борт посмотреть на него. И корабль действительно дал критический крен".
Иногда, конечно, это оборачивалось довольно болезненными историями. Как-то жена Леонова, Ванда, ехала в такси. И таксист, не подозревая, кого везет, внезапно начал нести околесицу: «Женька Леонов здесь живет. Мы всю жизнь вместе. Вот пьянь беспробудная, каждый день приходит и просит у меня трешку. Я даю. Я люблю, он хороший артист. Вот в этой парикмахерской мы с ним бреемся вместе». Жена Леонова, выслушав все это, только и ответила: «Как вам не стыдно! Я с ним в одном театре работаю – он не пьет».
Смешно вроде бы. Но Леонов принимал такие идиотские байки близко к сердцу и обижался.
О МЕЛАНХОЛИИ
Леонов жаловался друзьям на одиночество и бессонницу; а вообще он очень любил тишину и покой, несмотря на то, что жизнь постоянно заставляла его торопиться.
В "Письмах сыну" он вдруг сообщает: "Знаешь, Андрей, мне всю жизнь казалось, что я недополучаю любовь. Мне казалось, что моя мама больше любит брата, чем меня, мне казалось, что Ванда и ты мало меня любите. Я всегда больше отдавал, чем получал взамен. И меня это не огорчало, нет, но я даже от этого заплакать мог". И дальше: "Мне казалось, что я вырос на серии каких-то обид. Вроде бы все нормально, а у меня такое ощущение есть: была обида – я ее проглотил; была обида – я ее съел". Он все это забывал через несколько дней, но, судя по тому, сколько в его книге размышлений об обидах и одиночестве, вовсе не навсегда.
И он был болезненно стеснительным. "После пятидесяти лет я примирился с самим собой, я как-то перестал бороться со своими недостатками. У меня недостатков очень много: я страшно мнительный человек, а стеснительный был такой, что на радио не мог записываться. Только и думал, как все будут смотреть на меня, когда я приду. Сейчас я прикрываюсь званием, а раньше, когда приходил и на месте только узнавал, кого буду играть, у меня пересыхало во рту, голос становился скрипучим, язык цеплялся за нёбо. (...) Есть во мне и подозрительность: если я не встречал открытой улыбки, то уже считал, что ко мне плохо относятся, хотя сейчас знаю, что улыбка ничего не означает".
Одной из главных жизненных ценностей Евгений Павлович считал семью, и так получилось, что самое трогательное письмо к сыну написал именно он:
Комментарии 4