ПОРЯДОК В ХАОСЕ.

Счастье — это когда тебя понимают. А несчастье — когда понимают слишком хорошо..
Короче, у меня три жены. Не по писанному закону , но по единодушному согласию всех. Как так получилось в нашем светском государстве , эта отдельная история. Не смотрите на меня так, я не султан какой-нибудь, я просто вечный должник по алиментам для самого себя и мастер непреднамеренных решений. Живем дружно, в основном, по принципу «кто сегодня не спрятался – тот и глава семейства». Но вот кухня – это зона вечных боевых действий где решается больше, чем судьбы народов. Здесь решается моя судьба. Раз путь к сердцу мужчины, через его желудок.
Сегодня дежурная на кухне – Машенька, самая младшая. Энтузиазма у неё — на троих, а опыта... Ну, скажем так, ее кулинарный шедевр — это яичница в форме сердечка. А сегодня она замахнулась на что-то сложное, многосоставное и, что самое тревожное, очень дымное. Ее кулинария – это всегда перформанс с элементами русской рулетки. А сегодня от плиты идет такой дым, что кажется, вот-вот приедет МЧС и вынесет вердикт: «Возгорание личности».
Две старшие, Светлана и Ирина, восседают на барных стульях, как суровые вердикт-выносящие судьи на конкурсе «А ну-ка, отрави!». Светлана, не отрываясь от маникюра, издает тихое, но емкое: «Хмы». Ирина, скрестив руки, вторит ей: «М-да-а-а-с». Этот дуэт я называю «Реквием по моим почкам».
А я? А я с ложкой наготове стою в дверном проеме и с умилением смотрю, как моя Машенька колдует над плитой. На ней фартук с котиками, на голове – повязка «Суперповар», а на лице – выражение такой сосредоточенности, будто она собирает атомный реактор, а не тушит кабачки.
Ложка в моей руке – это не просто столовый прибор. Это мой пропускной билет в рай. Если у нее получится (о, святая наивность!) хоть сколько-нибудь съедобный ужин, то я сегодня не просто лягу спать. Я совершу путешествие. Я приду к ней в гости, в ее спальню, пахнущую карамелью и грехом.
И вот… Ужин был съеден. Чудом без последствий для ЖКТ. Занавес.
Дверь в ее комнату была приоткрыта ровно настолько, чтобы создать интригу. Внутри пахло ее духами – сладкая вата и запретный плод. Она стояла у кровати в одном только том самом фартуке с котиками. Улыбка обещала такие подвиги, что дух захватывало.
— Ну что, главный дегустатор, готов к сладкому десерту? – ее голос был густым, как тот соус, что она чуть не спалила.
Ответом ей был мой поцелуй, в котором был весь вкус того самого ужина – немного подгоревший, но безумно желанный. Фартук упал на пол , но на мгновения зацепившись в набухшие соски , которые тянулись ко мне , словно цветы к солнцу и уютно расположившийся в моих кулаках, они бы расцвели.
Тем временем , ее теплые ладони скользнули под мои трусы парашюты , сдирая его с меня с нетерпением, которого не было даже у голодного зверя.
И вот он предстает перед ней во всей красе и могуществе — мой посох командора, жезл правления женским кампусом, тот самый символ моей мужской легитимности в этом маленьком королевстве из трех будуар.
А она... она склоняется над ним не как простой смертный над плотью, а как верховная жрица перед алтарем. Это не минет, нет. Это тайный ритуал посвящения, где ее язык — это кисть, пишущая поэмы о любви с характерным чмоканьем, а ее губы — это печать, скрепляющая новый указ. Она не сосет, она забирает мою волю, мою силу, мое дыхание, превращая их в тихий стон и влажную жаркую благодать и при этом смотрит прямо мне в глаза.
Каждый ее движение — это не физиология, а метафизика власти. Она не просто принимает его в рот, она поглощает сам принцип моего царствования, растворяя его в себе, доказывая, что истинная власть в этом доме — не в жезле, а в умении им управлять. И в этот момент я понимаю, что я не султан, а всего лишь подданный в ее сладком и безраздельном царстве.
И вот настал мой черед вершить правосудие. Я мягко, но властно кладу Машеньку в постель, и она тонет в подушках, как в облаках, смущенно прикрываясь локтями. Но я не разрешаю – стыдливость сегодня ночью не в почете. Мои руки скользят по ее бедрам, раздвигая их, открывая взгляду Врата Рая, сокрытую в кудрявых, ароматных цветах Семирамиды.
Я склоняюсь не как любовник, а как картограф, исследующий terra incognita. Мой язык – это не плоть, это перо, окунутое в чернила из звездной пыли. Я не ласкаю, я расшифровываю тайные тексты, начертанные на ее самой нежной части тела самой природой. Каждая складка, каждая дрожь – это иероглиф в свитке наслаждения.
Я не делаю кунилингус. Я совершаю литургию у алтаря ее плоти. Каждое движение моего языка – это молитва, обращенная к самой богине, что трепещет подо мной. Я ищу не клитор, я ищу спрятанную жемчужину в раковине вселенной, и, найдя ее, я окружаю ее таким вниманием, что сам мир замирает и боги завидуют.
Ее стоны – это не просто звуки. Это пение кристаллов, ломающихся от высшей частоты блаженства. Ее пальцы, вцепившиеся мне в волосы, – не попытка управления, а мольба о продолжении этого сладкого распятия.
Я пью ее не как влагу, а как эликсир вечной юности, амброзию, дарующий силы править этим хрупким и прекрасным хаосом под названием "моя вселенная на трех китах". Я заставляю ее извергать галактики, не из плоти, а из самого нутра души, и каждый ее спазм – это новая звезда, зажженная на небосводе нашей общей ночи. Ибо в эту минуту я – не муж. Я – жрец, и моим божеством является ее наслаждение.
И вот я навалился на неё всем своим телом — массивной, тяжёлой глыбой желания. Мой вес в центнер не давил, а прикрывал, словно щитом, создавая наш собственный, душный и жаркий мирок, отгороженный от всех остальных вселенных. Она ахнула, и этот звук был похож на стон земли, принимающей в себя ливень.
Мои толчки были не просто движениями. Это были удары тарана о ворота её сознания. Каждый резкий, властный толчок отбрасывал её всё ближе к тому краю, за которым начинается свободное падение. Я не просто входил в неё. Я вытеснял из неё всё: воздух, мысли, возможность вспомнить собственное имя, оставляя лишь животный, первобытный ужас от приближающейся развязки и сладкое ожидание того, когда же оборвётся эта верёвка.
Её ноги обвили мою спину, пятками впиваясь в плоть, пытаясь замедлить это неумолимое движение, но это лишь придавало мне ещё больше силы и страсти. Её пальцы оставляли на моей спине кровавые карты архипелагов страсти, а под ногтями её маникюра, кусочки моей плоти.
Я чувствовал, как внутри неё всё сжимается, вибрирует, закипает — и я добивал её поцелуями, глуша её стоны своим ртом, наши языки сплетались , как змеи в узел, мы пьянели от этого хаоса. Я был стихией, землетрясением, последним катаклизмом, который должен был стереть её прежней с лица земли, чтобы потом она могла возродиться заново — уставшей, обессиленной и абсолютно счастливой.
И мы на миг отдышавшись , снова нежно столкнулись с друг другом, сплетаясь в один горячий клубок. Ее гибкое тело извивалось на мне. Она восседала сверху, и я закусив удила, похитил её , как Зевс Европу.
Каждый ее стон был мелодичней предыдущего. Она действительно не могла усидеть на месте – ее бедра плясали свой дикий танец. Древний танец бёдер, ритм которого отдавался гулом в висках и наполняя всё больше и больше кровью и дикой энергией мой фалос. Она была наездницей, не знающей удержу, а я – ее восторженным скакуном, готовым обогнать ветер.
И когда её тело вдруг затряслось в немом крике, а из горла вырвался сдавленный, воющий стон, Машенька, закинув голову, звонче закричала от наслаждения, будто бросая вызов моим другим женам.
Вулкан проснулся взрывом , где Машенька жила в эти счастливые моменты жизни. Внутри меня что-то перевернулось, переломилось и рвануло на свободу — неудержимым, кипучим потоком. Это был не просто выброс плоти, это был взрыв сверхновой в самом центре моей вселенной.
Мир сузился до одной-единственной, невероятно жаркой точки, где наше с ней тело стало единым целым. Каждая клетка взорвалась тихим, ослепительным экстазом, волна за волной вымывая из меня всё: мысли, имена, ощущение времени. Я не чувствовал ни своего веса, ни её тела надо мной — только бешеную пульсацию, выплёскивающую из меня жизнь прямо в её дрожащее, принимающее нутро.
Это была капитуляция. Полная и безоговорочная. Моё могущество, моя власть, весь мой «жезл командора» растаяли в этом огненном потоке, оставив лишь счастливую, пустую оболочку, которая могла только хрипеть ей в мочку уха: "Машенька , ути - пути, ты моя! ".
И в это же невероятное мгновение судьбы , она рухнула на меня , вся судорожно трясясь, пуская чистые слёзы радости.
Оргазм был одновременным, словно наши сердца и желания синхронизировались в идеальном ритме. Или, быть может, боги, позабыв о зависти, перешли к восторгу и даровали нам этот редкостный случай — взорваться в одно мгновение, в одном порыве.
Я чувствовал, как её внутренние ритмы долго и судорожно высасывают из меня всё до последней капли жизни, силы и воли. Мы лежали, она на мне и единственным доказательством, что мы ещё живы, был бешеный стук наших сердец, сливающийся в один дикий и прекрасный барабанный бой.
Тени за дверью дали признаки жизни. И тут, словно из-под земли, прорвался сдавленный, шипящий шепот. Голос Светланы, острый как бритва:
— Ну вот, финиш. Третий акт с пометкой «категория 18+». Снова этот цирк с конём.
— Тс-с-с! — прошипела Ирина, но тут же не выдержала. — Бедная моя спинка. Я на той неделе с таким же энтузиазмом тесто раскатывала. У меня до сих пор поясница ноет.
— Всю свою силу излил на неё, — ядовито прошипела Светлана. — Для кого-то одного. А мы завтра кто? Сиделки? Массажистки? Служба доставки пива и сочувствия?
— И самое обидное, — голос Ирины дрогнул от возмущения, — что она даже не думает о стратегическом запасе! Ну зачем так прыгать? Можно же нечаянно сломать его… его… основной актив! Его фаллос! Совершенно не думает о нас, общем благе!
— Ага, — подхватила Светлана. — Сломает главный стержень, конституцию нашего маленького государства, а потом кто будет таскать тяжелые пакеты? Кто будет доставать банки с верхних полок? Мы что, нанимать будем кого-то? Это ж расходы!
— Именно! — всхлипнула Ирина. — Эгоистка чистой воды. Только о своем удовольствии. Ни капли о нас.
Послышался шорох — должно быть, одна из них прильнула к замочной скважине.
— Ой, смотри-ка, он уже чуть живёхонек, а она уже как тряпочка на нем повисла. Ни тебе поблагодарить, ни водой напоить.
— Беспринципно, — вынесла вердикт Светлана. — Ладно, пойдем чайник ставить. Ему еще три раза за ночь воды подать, бутерброд сделать… Наш дежурный день только начинается.
Их шепот затих, удаляясь в сторону кухни вместе с звуками недовольно шаркающих тапочек.
Я открыл один глаз, потом второй. Машенька лежала на мне, ее волосы пахли дымом и нами. Из-под ее тяжелых век брызнул счастливый, пойманный мною взгляд.
— Главный актив? — прошептала она, еле сдерживая хохот. — Общее благо?
— М-м-м, — кряхнул я, с наслаждением чувствуя, как по моей спине медленно расползается карта, нарисованная ее ногтями. — Ты только что подвергла серьезной нагрузке народное достояние. Завтра мне у них бутерброд с икрой положен. По закону.
Она рассмеялась, и этот звук был лучшей музыкой на свете.
— Ну, тогда я завтра снова ужин готовлю, — заявила она, утыкаясь носом в мою шею.
Я просто застонал, но уже от предвкушения. И от тихого шепота из-за двери, который тут же послышался снова:
— Слышала? Уже планы строит! Опять на кухню рвется! Совсем страх потеряла!
Жизнь, она такая. Шумная.
Лёха ©.