Анна Матвеева
Ида и вуэльта
Светлой памяти Лорны Д.
Дочь сказала: — Дожили бы вместе, мам! На ее месте мне тоже хотелось бы, чтобы мама и папа дожили свою жизнь вдвоем. Но каждая из нас — на своем месте, и с моего открывается исчерпывающий обзор неудачного брака, «двадцать лет коту под хвост». И все-таки на развод я тогда не решилась. Это так сложно — разводиться, разводить в разные стороны свою жизнь и жизнь человека, с которым вы провели вместе столько лет, пусть даже не слишком счастливых. Вместо развода я тогда полетела в Испанию. Дочь привезла меня в аэропорт на рассвете, обняла, помахала на прощанье — и поехала домой, досыпать. От ее куртки пахло табаком и духами, воротник пуховика с одной стороны был выпачкан тональным кремом. Я вспомнила запах детской присыпки, испачканные кремом от опрелостей пеленки и сладкий вкус люголя.
В Испании жил мой старый приятель — английский профессор, который в позапрошлом году вышел на пенсию и переехал, по доброй британской традиции, в теплые края. Профессора зовут Рэймонд Марк Стоун, для меня просто Рэй. Мы познакомились в начале девяностых, когда он еще не был профессором, а работал в таможенной службе Великобритании и приехал в только что переименованный Екатеринбург на семинар для узких специалистов. Еще была жива принцесса Диана. В моде, если верить иностранным журналам, царили крупные украшения, длинные пиджаки и короткие юбки. Узкие специалисты носили широкие штаны, парящие на ветру. Я рассекала в строгих костюмах, взятых напрокат у знакомой девочки, родители которой работали в Монголии — и без устали наряжали свою Наташу, не подозревая о том, что наряжают еще и меня. На семинаре для специалистов я была кем-то вроде секретаря по общим вопросам. Водила четырех иностранцев (два англичанина, бельгиец и датчанин) по ледяному Екатеринбургу. Показывала достопримечательности — Плотинку, деревянные купеческие дома, еще не снесенные в строительно-финансовом раже, и тот особняк с атланта- ми на улице 8 Марта, который с детства казался мне очень красивым. Гостей, впрочем, значительно сильнее интересовали памятник Ленину, тянущемуся рукой вверх, как бы в бессильной попытке ухватить журавля в небе; рыбаки, крутившие лунки на пруду; замерзшее собачье дерьмо в парках, а также здания, построенные в тридцатых годах (слово «конструктивизм» мы тогда еще не знали и не гордились роддомом с ленточными окнами, полукруглым фасадом типографии «Уральский рабочий» и выпуклой гостиницей «Исеть»). Всё это иностранцы без устали фотографировали, включая уже упомянутое собачье дерьмо и жалкие, вечно текущие унитазы в конторе, где проходил семинар. Мои объяснения, не менее жалкие — да еще и хромые по причине средненького в ту пору английского, — внимательно слушал только Рэй. Лет ему было столько, сколько сейчас мне, — я искренне считала его стариком.
Наташа, безропотно выдавая вечером очередной костюм, спрашивала, что мне подарили, — все тогда ждали подарков от иностранцев, обычно это были колготки, сигареты и шоколад. Колготки! Представляю лицо дочери, если бы я вдруг решила подарить ей колготки к какому-нибудь празднику. Но тогда это была настоящая роскошь. — Помнишь, как ты дарил мне колготки? — спросила я Рэя, когда мы наконец встретились в Санта-Поле после долгих телефонных обсуждений, кто, куда и за кем заедет. Он улыбнулся и сказал, что да, кажется, припоминает. Им на инструктаже объясняли, что колготкам русские женщины радуются сильнее всего. Поэтому они закупали по пять пар самых дешевых — и везли колготки с собой в Екатеринбург, Пермь, Уфу или Пензу. — Жуткие времена, — сказал Рэй и тут же умело перевел разговор. Как же он рад меня видеть! Он до последнего не верил, что я приеду. Он ведь помнит, что я не люблю Испанию. Это правда. Женщина, радовавшаяся колготкам, теперь может позволить себе не любить какую-нибудь заморскую страну. Но что поделать, если отношения с Испанией у меня категорически не складываются. Мне не нравятся ни испанский язык, ни местная кухня, ни литература, ни музыка. Вот разве что живопись — Веласкес, Гойя, Эль Греко (он, впрочем, грек). Ну и еще кофе — здесь даже в самом захудалом баре варят чудесный кофе. Испания чувствует, что я ее не люблю, — и мстит за это самыми разнообразны- ми способами. Когда бы я ни приехала, обязательно случится какая-нибудь пакость. То кошелек вытащат со всеми деньгами и картами. То в аварию попаду — да такую, что за руль потом целый год не решусь садиться. То заболею — в первый же день — и буду хворать всю поездку. То выяснится, что пока я тут отдыхаю, дома случилась беда — дочку в школе ударила одноклассница, сломала ей палец на правой руке. И теперь мама девочки звонит мне, рыдая, и обещает купить самую дорогую куклу в знак раскаяния. И мне теперь жаль уже не только своего искалеченного ребенка, но и эту несчастную тетку…
В общем, я и в этот раз ждала от Испании какого-нибудь подвоха или тщательно спланированной гадости, на которую не способны другие страны. — Обожаю Испанию! — сказал Рэй. — Смотри, какая красота! Еще только январь, а здесь уже пахнет весной. Мы ехали мимо соляных озер, где суетились десятки фламинго. Рэй забрал меня из дома, ключи от которого мне доверила совершенно незнакомая женщина — подруга моих друзей. Я никогда не видела этой женщины, но как только вошла в ее квартиру, то сразу же поняла, что мы с ней могли бы подружиться. Книги на полках, посуда, мебель — всё это могла бы выбрать я, мои книги, посуда и мебель были бы точно такими же. Жаль, что в квартире было очень холодно. Испанцы не приезжают в Санта-Полу зимой, этот курортный городок в январе стоит почти пустым и напоминает декорацию. Дома не отапливаются, только если кондиционером, — но он дует совсем не туда, куда нужно, к тому же я опасалась, что хозяйке придется оплачивать чрезмерные счета за электричество. Утром я просыпалась от того, что у меня замерзал нос, и первое, что видела, было мое же собственное дыхание, облачком рвущееся изо рта, как пустой филактер, словесный пузырь из комиксов. Ложилась спать под целой кучей одеял и курток, но согреться всё равно не могла — только на второй неделе додумалась набирать в пластиковые бутылки горячую воду и укладывалась с ними, как с грелками. На улице было теплее — поэтому я вставала спозаранок и уходила к морю. Небо здесь менялось каждую минуту. На рассвете оно было окрашено в младенческие цвета, нежно-розовые и голубые, как ленты для новорожденных. На закате в небесах пылал огонь и тоненько улыбалась луна. По набережной я доходила до центра спящего городка, покупала в магазине миндальное молоко и пирог со шпинатом. Ночью, засыпая, представляла себя красной точкой, одиноко пульсирующей в сплошной темноте. Рэй постарел за те годы, что мы не виделись, — теперь он был совершенно седой и с видимым усилием поднимался с места, когда приходилось долго сидеть.
— Ты не мерзнешь здесь? — спросила я, и тут же поняла, какую сморозила глупость. Англичане не мерзнут. Они стоически переносят любой дискомфорт, потому и смогли в свое время завоевать полмира. Это самая неизбалованная нация на земле — во всяком случае, в поколении моего друга. — У меня есть обогреватель, — сказал Рэй, деликатно не заметив моей глупости, — но я его редко включаю. Ну и по- том, здесь целый год такая жара, что даже приятно бывает чуточку охладиться, не находишь?
Машину он водил совсем не по-стариковски — так резво обгонял грузовики, что я вдавливалась в свое сиденье, дро- жала от страха и впечатывала ногой в пол несуществующую педаль тормоза. Как любой водитель, я не люблю быть пас- сажиром, стараюсь в таком случае занять заднее сиденье, но сейчас это было невозможно и невежливо. Англичане — очень вежливые.
Мы никогда не говорили с Рэем о наших семьях — моей реальной и его предполагаемой. Так повелось с самого начала. Я догадывалась, что предпочтения моего друга далеки от традиционных, — по некоторым нюансам, обмолвкам, взглядам. Но никогда, никогда мы об этом не говорили! И обо мне он знал только самые общие вещи — что есть муж, взрослая дочь и какие-то неразрешимые проблемы, о которых я говорить не хочу. Коты — другое дело! Котов мы обсуждали страстно и с удовольствием. После того как дочь сняла себе квартиру и мы остались с мужем вдвоем, именно кот поставил себе задачу сохранить нашу семью, а точнее, то, что от нее осталось. Он ничего не знал про «двадцать лет коту под хвост». Мы прятались друг от друга в разных комнатах, но кот упрямо ходил из одной в другую — истошно орал, выгибал спину, мурлыкал и повторял всё перечисленное снова и снова, пока мы не поняли наконец, что должны находиться в одной комнате. Что ему, коту, так удобнее. Поначалу я устроила себе спальню в бывшей дочкиной комнате, и кот стал метить там территорию — раньше он позволял себе такое только в кладовке, где несколько лет назад им же была обнаружена и казнена залетная мышь. Как только я вернулась на семейное ложе, гадости в дочки- ной комнате тут же прекратились — кот показательно скребся в своих лоточках и провожал меня внимательным взглядом слегка прищуренных глаз. У Рэя было три кошки — две переехали с ним вместе из Оксфорда и довольно быстро опростились, научившись охоте и ночным гуляньям. Третью попросила взять Ида, подруга Рэя, — она переехала сюда тридцать лет назад, и сегодня мне предстояло с ней познакомиться. С Идой, не с кошкой. Мы уезжали всё дальше от моря, поднимались вверх выше и выше. За окном я видела сухую желтую землю, ка- кие-то глиняные горы и вишневые деревца, кое-где уже подернутые цветочной дымкой. Зимняя весна! Когда свернули на проселок, я решила, что Рэй хочет по- казать мне какой-то местный монастырь, — впереди теснились кипарисы, скрывавшие за собой обширное поместье. Площадке для парковки позавидовал бы торговый центр. Навстречу выбежали два кота и крошечная белая собачка в черной «полумаске». Коты, не скрывая своего разочарования, тут же исчезли, а причудливо раскрашенная природой собачка начала выписывать вокруг машины кренделя, так что Рэй прикрикнул на нее из окна:
— Пинки! А ну прекрати! Пинки (по-нашему Розочка), приветливо тявкая, бежала к дому, то и дело оглядываясь, проверяя, идем ли мы следом.
Дом Иды был даже не дом, а, наверное, небольшой замок — или маленький дворец.
Нет комментариев