Страшным летом сорок первого подразделения вермахта рвались на восток. Танковые корпуса разрывали линии обороны русских и уходили дальше, замыкая кольцо окружения. Эти стремительные операции — «кессельшлахт», как их именовали сами немцы — являлись визитной карточкой вермахта; их действенность была многократно доказана во время войны в Польше и Франции. На Восточном фронте операции на окружение также продемонстрировали свою выдающуюся эффективность. Котлы под Белостоком, Киевом, Вязьмой стали для Красной Армии страшными катастрофами, поставившими нашу страну на грань выживания. Для немцев они стали доказательством непобедимости вермахта. Впрочем, германское командование сразу отметило одну особенность, отличавшую «кессельшлахт» в России от такой же операции на Западе. Если на Западе попавшие в окружение части противника немедленно сдавались, то на Восточном фронте они продолжали упорное, хотя и зачастую бессмысленное сопротивление.

Фото : Пленные французы «Пленных было очень много, — вспоминал о кампаниях в Польше и Франции командир танкового подразделения лейбштандарта СС гауптштурмфюрер Авенир Беннигсен. — Отношение к ним было с нашей стороны [118] почти рыцарское. Солдат часто отпускали домой, а офицеров депортировали практически без охраны. Если с польскими офицерами отношения были почти товарищеские, то с французами и подавно. Все строили из себя джентльменов... Как, например, проходил процесс сдачи в плен французов? Это была не просто разрозненная толпа. Действие разворачивалось вроде героической постановки «Гибели богов» Вагнера. Выстроена французская рота — все небритые, поднявшие руки. Перед ней офицеры. Появляются «товарищи» немцы. Французский офицер откуда-то почти неуловимым движением достал палаш (а воевал без него), отсалютовал и протянул немцу. И вся рота дружно зашагала, правда, как пьяная, не в ногу, к сборному пункту или в лагеря. Умирать за Родину французы не хотели»{176}.

На Восточном фронте все было совсем по-другому. «Мы не наблюдали массовой капитуляции, — писал в отчете генерал Герман Гейер, чей 9-й армейский корпус участвовал в создании и ликвидации Белостокского котла. — Однако число пленных было огромно. До 9 июля IX корпус захватил более 50 000 русских — несмотря на то, что в некоторых случаях они сражались весьма мужественно и ожесточенно...» Через несколько абзацев генерал вновь вернулся к столь поразившему его факту: «Все русские отряды от границы до Минска не капитулировали, но были рассеяны и уничтожены»{177}. В Прибалтике советские войска также не стремились сдаваться в плен. «Пленных было мало! — восклицает летописец группы армий «Север» ВернерХаупт. — Крупные соединения в стороне от дорог отходили в полном боевом порядке»{178}. В ОКХ шли срочные донесения: «Если на Западе и в польской кампании окруженные силы противника с окончанием боев в основном почти добровольно сдавались [119] в плен на 100%, здесь это будет происходить совершенно иначе. Очень большой процент русских укрылся в больших, частично не прочесанных районах, в лесах, полях, болотах и т.д., русские в основном уклоняются от плена»{179}. Упорное сопротивление русских хоть и стало неприятной неожиданностью, но на исход окружения повлиять не могло. Общевойсковые армии, следовавшие за танкистами, выстраивали внутреннее кольцо и рассекали оказавшиеся в котле советские части до тех пор, пока те не теряли управление. Некогда вполне боеспособные подразделения Красной Армии распадались на мелкие группы, каждая из которых спасалась самостоятельно — и тогда захватить тысячи и десятки тысяч пленных не составляло особого труда.

Тем более что в первый месяц войны ни бойцы РККА, ни их командиры, ни даже (как мы увидим впоследствии) руководство страны не видело ничего особенно зазорного в сдаче в плен. Войны без пленных не бывает — такова жизнь! ...Жарким августом сорок первого за сотни километров к востоку от наступающих германских войск по бескрайней Волге неторопливо поднимался пароход. Знойное солнце ползло по безоблачному небу, от воды тянуло прохладой, а на верхней палубе толпилась, рассматривая окрестности, молодежь. Девчонки пересмеивались, парни рассказывали небылицы, и все до одного верили, что за этим прекрасным и солнечным днем наступит другой, такой же прекрасный и солнечный. Далеко-далеко, на западных границах страны, шла война — но все до одного были уверены в том, что она вот-вот закончится и непобедимая Красная Армия, выгнав фашистов с родной земли, пойдет дальше и дальше — до самого черного Берлина. Парни направлялись в часть, девчонки — на курсы радиотелефонистов; немногие из них дожили до победного мая сорок пятого. [120] На стоянке в Казани борт о борт к пароходу прицепили баржу. На барже ехали они — в непривычной форме, не разумеющие по-русски. Пленные немцы. «Пришибленные, подавленные, а рядом весело гудим мы, молодежь, уверенная, что колесо войны вот-вот повернется в другую сторону, — вспоминал о той первой встрече с врагом новобранец Юрий Глазунов. — Это позже мы их, немцев, возненавидели за все, что они сотворили на нашей земле. А тогда — делились с ними папиросами, чем-то угощали из жалости, а они приходили к нам за кипятком. Для нас пленные были выбывшими из игры»{180}. Эта фраза — «для нас пленные были выбывшими из игры» — по-видимому, является лучшей характеристикой советского отношения к проблеме плена в первые месяцы войны. Поэтому, когда положение становилось по-настоящему безысходным, многие красноармейцы все же предпочитали плен смерти — тем более что в немцах еще видели братьев по классу, которые вот-вот обратят штыки против фашистского режима. Бойцы Красной Армии еще не знали, что для германских войск, продвигавшихся все дальше на восток, пленные не были «вышедшими из игры», что в этой войне слова «плен» и «смерть» становятся синонимами. Для одних — раньше, для других — позже. [121] * * *

Исходя из общих принципов истребительной войны, нацистское командование предпочло бы вообще не брать в плен русских. То, что именно это наиболее желательно, солдатам вермахта объясняли заблаговременно. Рядовой одной из частей наступавшей в Прибалтике 16-й армии генерала Эрнста фон Буша вспоминал о том, как их инструктировали перед боями: «Мой капитан Финзельберг за два дня до ввода нашей роты в бой прочитал доклад о Красной Армии... Потом он заявил, что пленных приказано не брать, поскольку они являются лишними ртами и вообще представителями расы, искоренение которой служит прогрессу»{181}. В этих указаниях при всей их потрясающей жестокости не было чего-то оригинального; о том, что искоренение русских служит прогрессу, объясняли и в других соединениях. Перед отправкой в Россию 15-ю пехотную дивизию, введенную в бой в полосе группы армий «Центр», выстроили поротно. Обер-лейтенант Принц, встав перед солдатами своей роты, зачитал секретный приказ: военнопленных Красной Армии брать лишь в исключительных случаях, т.е. когда этого нельзя избежать. В остальных случаях следует всех советских солдат расстреливать{182}. Приказ командования 60-й моторизированной пехотной дивизии, изданный уже ближе к осени, гласил: «Русские солдаты и младшие командиры очень храбры в бою, даже отдельная маленькая часть всегда принимает атаку. В связи с этим нельзя допускать человеческого отношения к пленным»{183}. Все эти приказы выполнялись с немецкой добросовестностью. С первых же дней войны солдаты вермахта [122] проявляли по отношению к захваченным в плен советским солдатам и офицерам удивительную жестокость. Их расстреливали, закалывали штыками, давили для развлечения гусеницами танков{184}. Под Великими Луками в плен к немцам попал красноармеец Д. Е. Быстряков. Вот сцена, свидетелем которой он стал: «Нас всех вывели из амбара и построили в одну шеренгу. Затем немецкие солдаты вывели из строя капитана и двух красноармейцев. Перед строем немецкие солдаты стали стрелять в упор в капитана, прострелили ему правую, затем левую руку, затем левую ногу и правую ногу. Когда капитан упал, один из немецких солдат нагнулся и ножом отрезал у него нос, затем уши и концом ножа выколол глаза. Тело капитана судорожно содрогалось, тогда другой солдат выстрелил ему в грудь и убил его. С двумя красноармейцами немецкие солдаты сделали то же самое. Все немцы были пьяны. После казни нам, оставшимся в живых, приказали закопать пленных, и нас опять загнали в амбар. Три дня нам не давали ни воды, ни хлеба. Ночью мы сделали подкоп и ушли»{185}. «Я видел, как немецкая армия приобретала зверский облик», — признается впоследствии рядовой 15-й пехотной дивизии Бруно Шнайдер{186}. Это было действительно так.

Размах убийств военнопленных непосредственно после боя превосходит всякое разумение. Уже упоминавшийся западногерманский историк Кристиан Штрайт замечает, что количество советских военнопленных, уничтоженных непосредственно после пленения частями вермахта, измеряется «пяти-, если не шестизначным [124] числом»{187}. Таким образом солдаты германской армии избавлялись от омерзительных советских недочеловеков. 25 июля 1941 года высший руководитель СС и полиции на Юге России обергруппенфюрер Фридрих Еккельн издал приказ: «Пленных комиссаров после короткого допроса направлять мне для подробного допроса через начальника СД моего штаба. С женщинами-агентами или евреями, которые пошли на службу к Советам, обращаться надлежащим образом»{188}. Как видим, три категории пленных подлежали уничтожению: комиссары, евреи и женщины. К этим трем категориям следует прибавить четвертую, не упомянутую обергруппенфюрером Еккельном по той причине, что входящих в нее солдаты вермахта уничтожали сразу. Речь идет о раненых. С ранеными все было просто; их добивали прямо на поле боя или в госпитале, если таковой удавалось захватить. Как мы помним, на то солдатам вермахта были даны специальные указания; так, например, рыцарственный генерал Гудериан в приказе по 2-й танковой группе указывал, что «с ранеными русскими нечего возиться — их надо просто приканчивать на месте»{189}. Не следует, однако, считать, что «Быстроходный Гейнц» был исключением из правил: в то время, когда в далекой Казани улыбчивые советские парни делились с пленными немцами едой и папиросами, части 112-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Фридриха Мита вошли в деревню около белорусского городка Болвы. Русские [125] войска только-только оставили деревню; в одной из изб немцы нашли пятнадцать тяжелораненых красноармейцев. Лейтенант Якоб Корцилас увидел, как раненых выбрасывают из избы; потом их раздели догола и, беспомощных, не способных передвигаться, закололи штыками. Пораженный, Корцилас спросил у лейтенанта Кирига, чьи солдаты добивали пленных, по какому указанию совершено это убийство. «Это сделано с ведома командира дивизии генерала Мита», — был ответ{190}. Подобные преступления совершались на всем протяжении от Черного до Балтийского моря в течение всей войны. 1 августа 1942 года после боя в станице Белая Глина Краснодарского края осталось много раненых красноармейцев. По словам местной жительницы В. Иващенко, сразу же после боя немецкий офицер пристрелил всех раненых, лежащих возле ее дома. Всего в станице немцы убили около 50 раненых{191}. С точки зрения нацистов, это было даже гуманно. В конце концов, речь шла о представителях низшей расы, заведомо потерявших трудоспособность; их уничтожение становилось почти что эвтаназией, избавлением от мучений.

В недавно опубликованных воспоминаниях режиссера Григория Чухрая есть характерный эпизод. Выбираясь из немецкого окружения, он вместе со своими товарищами стал свидетелем трагедии, обыденной, но оттого не менее ужасной. «Часов около двенадцати мы услышали пулеметную стрельбу. Она приближалась. На дороге по ту сторону оврага появились две полуторки. Они мчались на большой скорости. На брезенте одной из них полоскались от ветра красные кресты. Вслед за ними появились несколько немецких мотоциклов. Они мчались за машинами. Недалеко от нас машины затормозили, [126] из них выскочили несколько человек и побежали в сторону оврага. Мотоциклисты открыли огонь по бегущим, и ни один из них не добежал до оврага. Затем, окружив машины, немцы стали выгонять из них раненых. Вслед за ними вытащили сестер. Потом немцы подожгли обе полуторки. Из горящих машин слышались крики. Тех, кто вышел из машин, под дулами автоматов подвели к оврагу и открыли по ним огонь. Оставшихся в живых сбрасывали в овраг. Самый, казалось, спокойный из нас, Георгий Кондрашев не выдержал. — Варвары! Гады! — закричал он, схватил винтовку и хотел стрелять. Что он мог сделать на таком расстоянии против автоматчиков — непонятно. Пришлось связать Жору и воспользоваться кляпом. Он только погубил бы нас: наших патронов хватило бы на один-два выстрела. Нервы начинали сдавать. Многие ребята плакали. А немцы не мстили — они просто выполняли привычную работу. Расправившись с ранеными, они посадили в коляски женщин и укатили на своих мотоциклах. Описать этого нет ни возможности, ни сил. Вспоминая это, я и сейчас весь дрожу. Самое невыносимое было в том, что, наблюдая все это, мы ничем не могли помочь несчастным»{192}. Каждый из наблюдавших эту трагедию солдат понимал: женщинам, которых увезли с собою немцы, уготована гораздо более горькая участь, чем раненым. Еще перед нападением на СССР солдат вермахта инструктировали: «Если вы по пути встретите русских комиссаров, которых можно узнать по советской звезде на рукаве, и русских женщин в форме, то их немедленно нужно расстреливать. Кто этого не сделает и не выполнит приказа, тот будет привлечен к ответственности и наказан»{193}. [127]

Таким образом, женщины-военнопленные были поставлены вне закона, по своей вредоносности приравнены к воплощению зла — комиссарам. Разве можно было этим не воспользоваться? Тем более что у каждого солдата вермахта в кармане лежало два презерватива{194}. Для носивших военную форму советских девчонок — связисток, врачей, медсестер, телефонисток — попасть в плен к немцам было много хуже смерти. Многие годы собирали свидетельства прошедших войну женщин; в ее пронзительной книге — вероятно, одной из лучших в [128] жанре «устной истории» — мы найдем свидетельства и об этой по-настоящему страшной странице войны. «В плен военных женщин немцы не брали... Сразу расстреливали. Водили перед строем своих солдат и показывали: вот, мол, не женщины, а уроды. Русские фанатички! И мы всегда последний патрон для себя держали — умереть, но не сдаться в плен, — рассказывала одна из респонденток. — У нас попала в плен медсестра. Через день, когда мы отбили ту деревню, нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. Очень красивая...»{195} «Когда нас окружили и видим, что не вырвемся, — вспоминала другая, — то мы с санитаркой Дашей поднялись из канавы, уже не прячемся, стоим во весь рост: пусть лучше головы снарядом снесет, чем они нас возьмут в плен, будут издеваться. Раненые, кто мог встать, тоже встали...»{196} Об этом впоследствии вспоминала и сержант-связист Нина Бубнова: «А девушек наших, семь или восемь человек, фашисты на колы сажали»{197}. Когда в ноябре сорок первого года войска 1-й танковой армии генерала фон Клейста отступали из Ростова, их путь был усеян трупами изнасилованных и убитых женщин-военнослужащих. «На дорогах лежали русские санитарки, — вспоминал рядовой 11-й танковой дивизии Ганс Рудгоф. — Их расстреляли и бросили на дорогу. Они лежали обнаженные... На этих мертвых телах... были написаны похабные надписи»{198}. Ту же самую картину можно было наблюдать под Москвой: в Кантемировке местные жители рассказали бойцам [129] перешедшей в контрнаступление Красной Армии, как «раненую девушку-лейтенанта голую вытащили на дорогу, порезали лицо, руки, отрезали груди...»{199}. Если же женщины по каким-либо причинам все же оформлялись как военнопленные, то их просто расстреливали. Один из таких редких — поскольку обычно женщин насиловали и убивали прежде, чем успевали оформить, — случаев произошел под Харьковом. Захватив нескольких женщин-военнослужащих, итальянцы проявили неожиданную галантность и насиловать их не стали, но в соответствии с соглашением между вермахтом и итальянской армией передали немцам. Армейское командование приказало всех женщин расстрелять. «Женщины другого и не ожидали, — вспоминал один из итальянских солдат. — Только попросили, чтобы им разрешили [130] предварительно вымыться в бане и выстирать свое грязное белье, чтобы умереть в чистом виде, как полагается по старым русским обычаям. Немцы удовлетворили их просьбу. И вот они, вымывшись и надев чистые рубахи, пошли на расстрел...»{200} Это один из редчайших случаев, когда мы сталкиваемся с проявленным германскими офицерами некоторым уважением к военнопленным; уважением, на которое по определению не могли рассчитывать советские недочеловеки. Обычно все было иначе. В дневнике ефрейтора Пауля Фогта, чья 23-я танковая дивизия воевала неподалеку от Харькова, мы находим следующую запись: «Этих девчонок мы связали, а потом их слегка поутюжили нашими гусеницами, так что любо было глядеть...»{201} Только на третий год войны, в марте 1944 года, когда многим в командовании вермахта стало понятно, что война проиграна, а за свои преступления придется держать ответ, было издано распоряжение ОКВ, согласно которому захваченных «военнопленных русских женщин» следовало после проверки СД направлять в концлагеря. До этого наших связисток, шифровальщиц и медсестер до концлагерей практически не доводили{202}. И когда советские войска переходили в наступление под Москвой, Сталинградом, под Курском, когда отбивали города и деревни, среди замученных военнопленных-мужчин [131] наши солдаты находили тех, кому выпала многократно более тяжелая судьба, — военных девушек. В скупых строчках докладных записок, составлявшихся нашими офицерами после освобождения оккупированных районов, звучит пронзительная, бессильная боль за тех, кого они, здоровые мужики, должны были защитить — и не смогли. «После изгнания оккупантов в подвалах главной конторы завода № 221 обнаружено до десятка трупов зверски замученных военнослужащих Советской армии, среди них труп девушки, которой изверги выкололи глаза и отрезали правую грудь...»{203} Беспомощных раненых и беззащитных женщин с невообразимой жестокостью убивали на месте; даже комиссарам давали пожить немного больше. Методику уничтожения комиссаров в ОКВ и ОКХ заранее спланировали во всех возможных подробностях. Если комиссаров захватывали на фронте — их необходимо было уничтожить «не позднее чем в пересыльных лагерях», если в тылу — передать в распоряжение айнзатцкомандам. Однако прежде всего следовало установить, что человек является комиссаром{204}. В полевых условиях разбираться в том, кто комиссар, а кто нет, совершенно не было времени; захваченных в плен людей собирали в колонны и гнали в пересыльные лагеря. Определять, кто есть кто, предстояло уже там. Правда, до лагерей доводили не всех. ПРИМЕЧАНИЯ ССЫЛКИ

{175} Я это видел... С. 29. {176} Шнеер А. Из НКВД в СС и обратно: Из рассказов штурмбаннфюрера. — М.: Параллели, 2005. — С. 51. {177} От Буга до Кавказа... С. 79. {178} Хаупт В. Группа армий «Север». С. 30. {179} Шнеер А. Плен... С. 110. {180} Я это видел... С. 124. {181} Истребительная война на Востоке. С. 27. {182} Там же. С. 28; Шнеер А. Плен... С. 169. {183} РАВО. Т. 24(13). Кн. 2. С. 42. {184} МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 126–127. {185} Толстой А. Н. Лицо гитлеровской армии. С. 489. {186} Шнеер А. Плен... С. 169. {187} Штрайт К. Солдатами их не считать... С. 51. {188} Шнеер А. Плен... С. 163. {189} МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 125–126; Вар. 2. Т. 3. С. 46; РАВО. Т. 24 (13). Кн. 2. С. 37; Шнеер А. Плен... С. 412. {190} РАВО. Т. 24 (13). Кн. 2. С. 37; МНП. Вар. 2. Т. 3. С. 47.. {191} Шнеер А. Плен... С. 267. {192} Чухрай Г. Н. Моя война. — М.: Алгоритм, 2001. — С. 143. {193} МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 126; Вар. 2. Т. 3. С. 46; См. также: Истребительная война на Востоке. С. 28. {194} Шнеер А. Из НКВД в СС и обратно. С. 57. {195} Алексиевич С. У войны не женское лицо. С. 129. {196} Там же. С. 60. {197} Историко-архивный институт РГГУ. Коллекция «Красная Армия в Австрии, 1945–1955 гг.» (далее — ИАИ РГГУ. Коллекц. КАА). Л. 298. {198} Шнеер А. Плен... С. 319. {199} Там же. {200} Там же. С. 317. {201} Эренбург И. Г. Война, 1941–1945: Статьи / Сост., предисл., коммент. Б. Я. Фрезинского. — М.: ACT; Астрель, Олимп, 2004. — С. 548. {202} Война Германии против Советского Союза. С. 200–203; Шнеер А. Плен... С. 326. См. также: Датнер Ш. Преступления немецко-фашистского вермахта в отношении военнопленных во Второй мировой войне / Пер. с польск. Я. О. Немчинского; предисл. С. К. Тимошенко. — М.: Издательство иностранной литературы, 1963. — С. 247–249. {203} Сталинградская эпопея. С. 422–423. {204} МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 201; Дашичев В. И. Стратегия Гитлера... Т. 3. С. 24–25. {205} Штрайт К. Советские военнопленные в Германии // Вторая мировая война: Взгляд из Германии. — М.: Эксмо; Яуза, 2005. — С. 235. {206} Шнеер А. Плен... С. 177. {207} Киллиан X. В тени побед. С. 99–101. {208} Там же. {209} Саркисянц М. Английские корни немецкого фашизма. С. 189. {210} Штрайт К. Солдатами их не считать... С. 75. {211} Обрыньба Н. Судьба ополченца. — М.: Эксмо; Яуза, 2005. — С. 46–47. {212} Там же. С. 48. {213} Шнеер А. Плен... С. 191. {214} МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 106–107. {215} Шнеер А. Плен... С. 179. {216} Там же. {217} Там же. С. 293–294. {218} Там же. С. 121; МНП. Вар. 2. Т. 3. С. 41. {219} Пабст Г. Дневник немецкого солдата: Военные будни на Восточном фронте, 1941–1943 / Пер. с англ. Л. А. Игоревского. — М.: Центрполиграф, 2004. — С. 105. {220} ОГБ. Т. 2. Кн. 2. С. 556; МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 395; Преступные цели... С. 302. {221} Шнеер А. Плен... С. 201. {222} Истребительная война на Востоке. С. 28–29. {223} МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 128–129; Вар. 2. Т. 3. С. 49–50. {224} Там же. Т. 1. С. 604; Т. 4. С. 146, 205–206; Вар. 2. Т. 1. С. 489. {225} Там же. Вар. 1. Т. 4. С. 173–174; Вар. 2. Т. 3. С. 117. {226} Шнеер А. Плен... С. 428. {227} Я это видел. С. 101. {228} Там же. С. 208. {229} МНП. Вар. 1. Т. 5. С. 99; Вар. 2. Т. 3. С. 223–224; Истребительная война на Востоке. С. 46. {230} Шнеер А. Плен... С. 424–425. {231} Там же. С. 251. {232} Штрайт К. Солдатами их не считать. С. 29; Штрайт К. Советские военнопленные... С. 240; Погожев А., Стенькин П. Побег из Освенцима: Остаться в живых. — М.: Эксмо; Яуза, 2005. — С. 132–133. {233} Андриянов В. И. Архипелаг OST: Судьба рабов Третьего рейха в их свидетельствах, письмах и документах / Послесл. А. Урбана. — М.: Молодая гвардия, 2005. С. 18. {234} Штрайт К. Солдатами их не считать. С. 49. См., напр., МНП. Вар. 2. Т. 3. С. 32–33. {235} Погожев А., Стенькин П. Побег из Освенцима. С. 162. {236} Штрайт К. Солдатами их не считать. С. 50. {237} МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 104; Вар. 2. Т. 3. С. 24. {238} Кузнецов A. B. Бабий Яр. С. 126. {239} Шнеер А. Плен... С. 207. {240} МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 207; Т. 5. С. 343–344. {241} Там же. Т. 4. С. 120. {242} Киллиан X. В тени побед. С. 54–55. {243} Верт А. Россия в войне, 1941–1945 / Пер. с англ. Смоленск: Русич, 2003. — С. 426–427. {244} Штрик-Штрикфельд В. Против Сталина и Гитлера: Генерал Власов и Русское Освободительное движение. — М.: Посев, 1993. — С. 62. {245} МНП. Вар. 1. Т. 5. С. 345; Преступные цели... С. 162. {246} РАВО. Т. 24 (13). Кн. 2. С. 29; МНП. Вар. 2. Т. 3. С. 66–67, 106; Шнеер А. Плен... С. 179–180. {247} МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 209–211; Вар. 2. Т. 3. С. 103–105; Война Германии против Советского Союза. С. 111–114; РАВО. Т. 24 (13). Кн. 2. С. 24–25. {248} Там же. Германский историк Г. Бухгайт ошибочно пишет, что резолюция Кейтеля касалась деятельности айнзатцкоманд, а также утверждает, что записка Кейтеля представляла собой циркуляр, запрещавший сотрудникам абвера участвовать в уничтожении военнопленных (Бухгайт Г. Абвер — щит и меч III Рейха. С. 251). На самом деле это была обыкновенная докладная записка. Никаких документов, противоречащих общей истребительной политике на Востоке, в абвере не вводилось. {249} Шнеер А. Плен... С. 183. {250} Штрайт К. Солдатами их не считать... С. 65; Штрайт К. Советские военнопленные... С. 237. {251} Полян П. М. Жертвы двух диктатур: Жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине / Предисл. Д. Гранина. — М.: РОССПЭН, 2002. — С. 222. {252} МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 116; Преступные цели... С. 202; Крысин М. Ю. Латышский легион СС: Вчера и сегодня. — М.: Вече, 2006. 71–72. {253} Преступные цели... С. 203; МНП. Вар. 2. Т. 3. С. 37. {254} Шнеер А. Плен... С. 181. {255} Смыслов О. С. «Пятая колонна» Гитлера: От Кутепова до Власова. — М.: Вече, 2004. С. 420. {256} Ржевская Е. М. Ближние подступы. С. 153. {257} Истребительная война на Востоке. С. 30. {258} Шнеер А. Плен... С. 286. {259} МНП. Вар. 2. Т. 3. С. 17; РАВО. Т. 24 (13). Кн. 2. С. 42; Ни давности, ни забвения... С. 41–42; Мельников Д. Е., Черная Л. Б. Конвейер смерти. С. 418. {260} Штрайт К. Советские военнопленные... С. 235. {261} Шнеер А. Плен... С. 176. {262} Ивенс С. Как небеса темны: 1400 дней в тисках нацистского террора / Пер. с англ. Е. Осеневой. — М.: Аграф, 2005. С. 104. {263} Латвия под игом нацизма. С.45. {264} Там же. {265} Шнеер А. Плен... С. 219. {266} Там же. С. 415. {267} МНП. Вар. 1. Т. 5. С. 158. {268} Там же. Вар. 2. Т. 3. С. 44. {269} Там же. Вар. 1. Т. 4. С. 214–215; Преступные цели... С. 174; ОГБ. Т. 3. Кн. 1. С. 592–593. {270} Шнеер А. Плен... С. 281. {271} Полян П. М. Жертвы двух диктатур... С. 256–257. {272} Штрайт К. Солдатами их не считать... С. 50. {273} МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 660; Андриянов В. И. Архипелаг OST. С. 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ