Ян Сандерс Ван Хемессен. Хирург. 1550
Что в принципе понимать под правдой? То, что выгодно нам? Или то, что установлено историческими фактами? В первом случае есть угроза падения в банальное враньё и мифическое превосходство. В случае втором истина недоказуема; особенно в мире постправды, где на любую ссылку (условно) можно дать сотни противоположных, правдивость которых, на самом деле, недоказуема. В итоге мы приходим к, в общем-то, банальному выводу: истины не существует. Она, как в «Секретных материалах», всегда где-то рядом, но ухватить её труднее, чем черта за хвост.
Однако истина в русской традиции лишь одна из составляющих правды. Второй её компонент — справедливость. И потому любые заявления касательно «исторической памяти» мы вполне можем — а как по мне, должны — рассматривать сквозь её призму. Следовательно, формулировать вопросы соответствующим образом. Справедливо ли по отношению к стране, потерявшей до 30 миллионов жертв в Великой Отечественной войне (опять же цифра может бесконечно оспариваться соответствующими ссылками), размышлять о Гитлере-освободителе? Или о «гражданской войне», где фигура Власова уравнивается, а подчас преподносится над фигурой, к примеру, Жукова?
Полагаю, что нет — не справедливо. Более того, это деструктивно, так как ведёт к чудовищным последствиям, которые уже сегодня мы наблюдаем. В частности, отношение к тем событиям как к некоей альтернативной реальности, где можно, точно в компьютерной игре, выбирать за кого ты. Но выбора на самом деле нет, потому что есть Родина, а она, в свою очередь, не Сталин, не Жуков, не Власов, а, прежде всего, родня и далее уже — родные земли, поля, степи, дали. Как в том стихе, процитированном в «Брате-2». Про каждый в поле колосок.
И выбирать тогда иную реальность не представлялось возможным, что, впрочем, не отменяет того, что находились — и немало — те, кто её всё-таки выбирал. Как бы ни был чудовищен Быков в своих словесах, но он несёт определённую правду об образе действия некоторых наших бывших сограждан: да, они встречали Гитлера как освободителя. И такое было. Но можем ли мы точно вычленить процент? А, главное, надо ли это делать, если мы в той адской войне победили? Тем более поступать так, когда для многих в мире (или для большинства?) наша роль с каждым годом становится всё меньше? Надо ли нам отказаться от собственной победы? Надо ли стесняться её?
Комментарии 4