Инна Алексеевна родилась 24 февраля 1941 года в Новосибирске в семье геологов. Вскоре после рождения дочери родители переехали в Иркутск. Инна росла послушной девочкой, хорошо училась в школе. На многочисленные вопросы родственников и друзей о будущей профессии всегда отвечала: «Я не знаю, кем стану. Мне многое нравится. Но точно не буду ни врачом, ни учителем».

Однажды подруга принесла ей почитать книгу «Дорогой мой человек» Юрия Германа, по которой был снят одноименный фильм. После ее прочтения у Инны загорелись глаза. Обе девочки решили стать врачами. Несмотря на большой конкурс в медицинский институт, они поступили. Инна училась с удовольствием. В 1964 году окончила вуз и стала молодым врачом.

— Тогда ведь не было ни интернатуры, ни ординатуры, нас всех выпускали врачами общего профиля, — вспоминает Инна Алексеевна. — Я устроилась на работу в кожно-венерологический диспансер, но у меня начал сильно болеть сын — знаете, как говорят, «несадиковский ребенок». Моя знакомая, врач со скорой, позвала к себе: дежурство — сутки через трое, больше времени можно проводить с ребенком. На скорой я проработала полтора года. А однажды один из докторов мне сказал, что в детской больнице нужен анестезиолог, и настоятельно рекомендовал устроиться туда. А нам же в институте тогда анестезиологию совсем не преподавали. Я так ему и ответила, что ничего не знаю. Но он настаивал: сходи. Я подумала-подумала и пошла. Да так и осталась.

Инна Алексеевна стала первым штатным анестезиологом Ивано-Матренинской детской больницы. Специальных знаний у нее не было, но было желание работать. По-хорошему, нужно было пройти специализацию — а это командировка на 6 месяцев.

— Главврач меня не отпустила, говорит — только анестезиолог появился, и его опять полгода не будет, — улыбается Инна Алексеевна. — Сказала учиться самой, по книгам. Начала с учебников, потом месяц ходила в областную взрослую больницу, перенимала опыт. Больше года я работала одна. Потом пришел еще один анестезиолог — Владимир Гуревич. И только потом меня отпустили на специализацию, я ездила в Москву и Минск.

В свободной продаже нужных учебников тогда не было. Инна Алексеевна ездила по ночам к магазину «Родник» на улице Литвинова, чтобы попасть в списки на покупку литературы, которую привозили ограниченным тиражом. И каждую свободную минуту штудировала с трудом добытые книги.

Первый наркоз Инне Алексеевне пришлось давать в свой первый же рабочий день.

— Я только устроилась на работу, оформила бумаги, и меня сразу привели в операционную, — вспоминает анестезиолог. — Тогда в хирургии работал Гарий Михайлович Гроссман, который параллельно с операциями занимался и анестезиологией, потому что больше было некому. Он меня подвел к столу и говорит: «Вот ребенок, вот тебе аппарат, это эфирница, это кислород, это закись азота, это маска. Маску держи так, чтобы челюсть была выведена, чтобы язык не запал. Все, я ушел оперировать». И я держала. Вышла в коридор после этой операции, а руки скрючены — держала маску изо всех сил все время операции, потому что наркоз был неинтубационный.

Более чем полвека назад в Ивано-Матренинской детской больнице в хирургии было всего два аппарата искусственной вентиляции легких. Они не были рассчитаны на маленьких детей, их можно было подстроить только под подростков.

— Мы тогда за малышей мешком дышали, — рассказывает Инна Алексеевна. — Заинтубировал ребенка — и сидишь давишь мешок. Да, руки устают, но перестать нельзя — если больной не будет дышать, он умрет. При том уровне развития медицины погибало больше детей, сейчас выхаживают таких новорожденных, которым тогда даже шанса не давали. И техника, и медикаменты ушли очень далеко вперед. Я помню, как измеряла пациентам давление, считала пульс, а теперь все показатели есть на мониторах.

Врач вспоминает, как тогда практиковали «военно-полевой наркоз», и утверждает, что, если бы сейчас ей предложили сделать подобное, она бы покрутила пальцем у виска.

— Чтобы я пошла давать наркоз без кислорода — да вы что! — улыбается анестезиолог. — А тогда не было ничего, и, если, например, нужно было выправить кость руки или ноги при переломе, использовали наркоз, придуманный Пироговым для применения на поле боя. Брали маску Эсмарха — каркас из проволоки, покрытый марлей, и просто капали сверху эфир или фторотан. Прямо из бутылочки. Попадало и на нас, и на ребенка, но поскольку он под маской, то все равно засыпал. Сейчас я понимаю, как это страшно, как мы это делали… Удивительно, но все обходилось благополучно.

В начале 70-х годов использовали наркоз трех видов: эфир, тиопентал и гексенал натрия. Реанимацию в больнице организовали в 1976 году, а до этого дети после операций лежали в разных палатах.

— Реанимационную палату мы строили сами, — говорит Инна Алексеевна, — на площадке, где сейчас расположена хирургия новорожденных. Делали перегородку, ставили двери. Туда стали класть детей после сложных вмешательств, чтобы наблюдать всех в одном месте. Вместе лежали больные со стенозами, пневмонией, перитонитами, отравлениями. А потом мы разделили палату на две — хирургическую и соматическую (инфекционную).

Работа анестезиолога по значимости не уступает хирургам:

— Мы должны обеспечить несколько параметров: чтобы пациент был без сознания, чтобы наркоз дал достаточный обезболивающий эффект и в большинстве случаев чтобы пациент был достаточно расслаблен. Если он напряжен, хирургам сложно работать. Также мы несем ответственность за то, чтобы больной проснулся, вышел из наркоза без осложнений и чтобы дальше жил хорошо. Иногда хирурги могут сказать: пойдем, там надо малюсенький наркозик поставить. Я отвечаю: ребята, запомните — есть маленькие операции, но нет маленьких наркозов. Он в любом случае должен быть той глубины, на которой можно оперировать. Наркоз может быть коротким по времени. А так — чуть-чуть, чтобы не дрыгался, не бывает.

Ответственность и собранность, необходимые Инне Алексеевне на рабочем месте, стали неотъемлемой частью ее жизни.

— Мой младший ребенок говорил: «Мама, у тебя такое чувство долга, аж противно», — вспоминает Инна Алексеевна. — А иначе никак. Все время приходилось быть внимательной, чтобы ничего не пропустить: иногда все решают мгновения. Тысячу раз даешь наркоз по одной и той же схеме, и тысячу раз все хорошо, а на тысячу первый можно получить осложнения. Организмы у всех разные и реагируют по-разному: одни дети сильно переживают перед операцией, нервничают, и родители их нервничают, а другие спокойные. Состояние тоже отражается на наркозе.
Инна Алексеевна рассказывает, что чаще всего возникали сложности с родителями, которые не понимают, почему анестезиологи и врачи так строго относятся к количеству «голодных» часов перед операцией. Четыре часа до наркоза — и все тут. А если дитя хнычет и есть просит?

— Употребление пищи перед операцией может привести к летальному исходу, — строго говорит врач. — И неважно, что это было — суп, семечки или мороженое. Я всегда родителей еще раз спрашиваю после хирургов — ел ребенок или нет. Молодежь, бывает, обижается — мы же уже говорили с мамой. А у меня это было железное правило. Часто бывало: зовут на операцию. Я к мамочке — что ели? И выясняется, что около часа назад малыш съел булочку и попил молока. Вам что — не сказали, что нельзя? Сказали, но он так просил… Все, операция отложена.

Родители редко благодарят анестезиологов. Потому что встречаются редко. Больше общаются с хирургами — при приеме в больницу, на осмотрах, после операции, при выписке. Анестезиолог как боец невидимого фронта, который выясняет необходимую информацию до операции и непосредственно перед ней, нахмурив брови, строго спрашивает: что и когда ел ваш ребенок?

Анестезиологи не обижаются: для них лучшая благодарность — видеть, что операция прошла без осложнений, что ребенок вышел из наркоза легко, а значит быстро пойдет на поправку.

Сейчас Инне Алексеевне 84 лет. Она на пенсии, ведет активный образ жизни. Часто вспоминает свою любимую работу, которой отдала большую часть своей жизни.