Однажды мы с Вагиным ездили в Казачьи Броды, старинное село в Поднепровьи, были на проводах переселенцев, отправлявшихся в Уссурийскую область. Возвратились утром, по железной дороге. Когда я приехал с вокзала, она с братом была уже в управе. Мужественно загорелый и бодрый, очень довольный собой, возбуждённый желанием поскорее рассказать ей и брату, какую редкую картину мне удалось видеть, - целая орда тронулась на моих глазах в эту сказочную область, десятью тысячами вёрст отделённую от Казачьих Бродов, - я быстро прошёл по всему пустому и прибранному дому, вошёл в спальню, чтобы переодеться и умыться, с какой-то радостной болью взглянул на всякие вещички её туалета, на думку в прошивках на постельной подушке, - всё это показалось мне бесконечно дорого и одиноко, остро отозвалось в сердце счастьем вины перед нею, - но увидал на ночном столике раскрытую книгу и на минуту приостановился: это было "Семейное счастье" Толстого, и на раскрытой странице были отмечены строки: "Все мои тогдашние мысли, все тогдашние чувства были не мои, а его мысли и чувства, которые вдруг сделались моими.. " Я перевернул несколько страниц дальше и увидал ещё отметки: "Часто в это лето я приходила в свою спальню и, вместо прежней тоски желаний и надежд в будущем, меня схватывала тревога счастья в настоящем... Так прошло лето, и я стала чувствовать себя одинокой. Он всегда был в разъездах и не жалел и не боялся оставлять меня одну..."
Я несколько минут стоял без движения. Мне, оказывается, совсем не приходило в голову, что у неё могли быть (и есть) тайные, неизвестные мне и, главное, печальные чувства и мысли и уже в форме прошедшего времени! "Все мои тогдашние мысли, тогдашние чувства.. Часто в это лето я приходила..." Неожиданней всего было последнее: "Так прошло лето, и я стала чувствовать себя одинокой..." Значит, её слёзы в ту ночь, когда я приехал из Шишак, были не случайными?
В управу я вошёл особенно бодро, поцеловался с ней и братом весело, говорил и шутил, не умолкая. С тайным мучением дождавшись наконец, когда мы остались одни, я тотчас же резко сказал:
- Ты, оказывается, читала без меня "Семейное счастье"?
Она покраснела:
- Да, а что?
- Поражён твоими отметками в нём!
- Почему?
- Потому что из них совершенно ясно, что тебе уже горько жить со мной, что ты одинока, разочарована.
- Как ты всё всегда преувеличиваешь! - сказала она. - Какое разочарование? Просто мне было немного грустно, и я, правда, нашла некоторое сходство... Уверяю тебя, что нет ничего подобного тому, что тебе вообразилось.
Кого она уверяла? Меня или себя? Я, однако, очень рад был слышать всё это - мне очень хотелось, очень выгодно было верить ей. "Степная чайка с хохлом поднимается с дороги... Бежит, обтянутая синей запаской у пояса и трясутся под полотном трепещущие груди, а лишённые обуви ноги, обнажённые до колен, кровью и здоровьем играют.. " Каких только "за" не было тут! И мог ли я отказаться от них! Я думал, кроме того, что они вполне соединимы с ней. Я под всякими предлогами внушал ей одно: живи только для меня и мной, не лишай меня моей свободы, своеволия, - я тебя люблю и за это буду ещё больше любить. Мне казалось, что я так люблю её, что мне всё можно, всё простительно."
ЖИЗНЬ АРСЕНЬЕВА