Микула Селянинович (3)

Опять задумался Илья Муромец. Силу Бог ему дал, а ученье от человека. Поискать бы доброго, знающего учителя, но где? Во чистом поле встретил трех поединщиков и ни единой веси.
Ехал, ехал Илья, вдруг слышит: на лошадку кто-то покрикивает, сам покряхтывает, соха скрипит, омешики свистят, непаханую землю сеятель поднимает.
Поглядел Илья туда-сюда: не видно пахаря. На голос поехал. Не скоро глаза признаки усмотрели. И ведь не работника, а работу дивную, небывалую.
Земля сама собой пучится, вздымается валом, будто червь великий твердь ворошит или сам Змей Горыныч нору роет. Вал ахти какой! Повыше леса.
Правит Илья ближе. По мечу рукой похлопал, ладони вытер досуха, приноровился к палице да и перемахнул через вал.
Смотрит: лошадка и лошадка, пахарь как пахарь, соха не велика, а вот борозда вздымается уж не хуже волны морской, будто Святогор пашет.
Сошел Илья с коня, поклонился пахарю:
– Здравствуй, добрый человек. Бог помочь. Экая дивная у тебя пахота.
– Здравствуй! – отвечает работник. – Прежде чем пытать о деле, имя свое скажи.
– Зовут меня Илья, прозвище Муромец. Еду я по чистому полю не первый день, но никто еще не спросил меня, как звать-величать.
– Не слыхал о тебе. Молва, знать, не дошла, – говорит пахарь. – Слава, она всегда впереди. А меня зовут Микула Селянинович. Хочу отгородить наши веси от степи немирной хоть валом, что ли. Уж очень много охотников набежать, ограбить, в полон увести.
– Доброе дело, – говорит Илья.
– Доброе-то доброе… Да лошадка моя выдохлась, и во мне силы вдвое убыло. Низкий вал получается. Взял бы ты, Илья, лопату да земельку с борозды кидал бы наверх.
Обрадовался Илья:
– Я товарища давно ищу… Хоть и не держал никогда лопаты в руках, а дело, видно, не больно хитрое.
Пошел Илья следом за Микулой Селяниновичем.
Он уж кидал, кидал земельку на гребень-то, кидал, кидал да взмолился:
– Стой, Микула Селянинович! На руках-то у меня кровавые мозоли от лопаты. Я – рода крестьянского, да ведь сиднем сидел ровно тридцать лет.
– Руки у тебя белые, – говорит Микула Селянинович. – Бери соху, я лопатой покидаю.
Взялся Илья за соху, налег, нукнул, а лошадка стоит. Махнул на упрямицу плеткой семижильной – лошадь прытью, только омешки-то поверху заскребли. Траву сшибают, а земли и не касаются. Бежит Илья за несносной кобылой, остановить не может.
– Не по плечу, знать, богатырям доля пахаря, – сказал Микула Селянинович.
Повел лошадку назад, поставил соху в борозду, шевельнул вожжой – ни ворожбы, ни чуда, но взгорил пласт выше леса стоячего. Говорит Микула Селянинович:
– Ты посиди, Илья, отдохни. Скоро дочка обед принесет.
Муромцу стыдно без дела. Взялся за лопату, а руки огнем горят. Поупрямился, поупрямился, да не надолго хватило.
Решил из лука пострелять. Наложил стрелочку на тетиву, прицелился в березку, пустил – мимо. Взял другую стрелу – опять мимо. Достал третью стрелу, тянул-тянул – тетиву порвал.
Пригорюнился. Смотрит, со стороны деревеньки по тропинке торопко девочка-малявочка поспешает. В одной руке корзина, в другой туесок, сумка холщовая через плечо.
Подошла к Илье, поклонилась. Поглядела на солнышко, поглядела, где батюшка. Говорит, головкою покачав:
– Время-то обеденное!
Поставила в траву туесок, корзину, сняла сумку. Поглядела туда-сюда: камень в стороне громоздится, плоский, как стол. Взяла и придвинула. Постелила скатерть поверх, из сумы хлеб достала, корчагу с квасом, лук, соль, из корзины горшок с кашей, а в туеске была у нее ягода смородина.
Тут как раз и Микула Селянинович пришел.
– Голубушку, – говорит, – пустил пастись. Тоже ведь уморилась.
Сели за каменный стол. Говорит богатырь:
– Ты работал, ты и поешь, Микула Селянинович. Я хлебушек пожую.
Засмеялся пахарь:
– Не смотри, Илья, что горшок мал. И мы досыта наедимся, и Любаше останется. Она еще и птичек накормит.
Верно, мал горшок, а вместительный. Наелись так, хоть отдувайся, смородинкой себя побаловали.
Говорит Илья:
– Микула Селянинович, твой конь устал, может, Сивку впрячь?
– Нет, – говорит пахарь. – Голубка, лошадь моя, к пахоте привычна. Твой Сивка, вижу, великий конь, но крестьянской работы не осилит. Да и сам ты, Илья, ступай с Любашей в деревеньку, а чтоб не маяться бездельем, налови в речке рыбешки на ушицу. Хочу я соседей позвать ради гостя богоданного. Хлебушек новый еще не поспел, скотина жирок нагуливает. Рыбка была бы кстати.
Деревенька Микулы Селяниновича стояла за рощей на берегу реки. Супруга пахаря дала гостю невод, лодку, а матушка его Забава Дунаевна напутствовала:
– Ступай, ловец, на речку, поймай рыбку с овечку.
– С мизинец хоть бы поймать, – засмеялся Илья. – Се – первая моя ловля.
Выгреб лодку на середину реки, приноровился, закинул невод, поднял: пусто. Закинул другой раз, ждал-пождал, а невод опять пришел пустехонек. Смутился Илья. Ладно, с крестьянской работой не совладал, а уж рыбку-то неводом поймать – нехитрое, немудреное дело.
Вспомнил о щуке, посетовал:
– Хоть бы ты, матерая да свирепая, загнала б в мой невод рыбью мелочишку.
Направил лодку в омуток, где воду крутило. Потянул – тяжело. Другой раз потянул – тяжело! Тут Илья разохотился. Рванул невод что было мочи, завалил в лодку, а улов в лодке не помещается: сома ухватил пудов на двадцать!
Вся деревня сбежалась глядеть на богатырь-рыбу да на Илью Муромца. Приходили старики, головами качали:
– Постарше нас будет рыбка-то! Еще наши деды говаривали: живет-де в речке сом-баярин. Он и есть! Усы аршинные.
Илья в пылу ловли забыл про кровавые мозоли, а на руки поглядел – сплошная рана.
Матушка Микулы Селяниновича Забава Дунаевна всполошилась, собралась скорехонько, говорит домашним:
– Пойду за сильными травами. Не разболелся бы сударь-богатырь.
Забава Дунаевна на ночь глядя в лес, а Микула Селянинович на порог. Наломался, наработался, но прежде чем в дом, сначала Голубке, лошадке, засыпал в ясли ярого пшена. Уж такая работа выдалась, одному Святогору по силе.
А в деревеньке праздник. Мужички сомятины нажарили, ушицы из раков наварили, с репой, со смородинным листом, с чебрецом, с черемшою…
К ушице бражка молодая, мед ставленый, седой от пены.
Расселись на лужку, на зеленой травке, за овином. Место тихое, несуетное.
Ели, пили, разговоры вели: о житье-бытье, о молодом князе Святославе Игоревиче, о его матушке, вещей Ольге, незапамятные времена поминали.
О себе рассказали, а потом гостя спрашивали, из каких краев, какого рода-племени. Слушали Илью, головами качали:
– Не перевелись чудеса на Русской земле! Неспроста наградил тебя Господь богатырской силой. Мы ведь тоже христиане. Была у нас великая княгиня. Окунались мы в воду трикратно. Принимали священные дары от Ольгиных златоризых греков. Богу молимся, да, знать, плохо. Мало что переменилось. Грабят нас хазары, красных девок уводят, на добрых молодцев охотятся, как на зверей. Наловят – и на торжище.
Один дедок сказал:
– Мы живем в здешнем краю искони. Бог, расселяя людей, нашему роду даровал землю ровную, но дремучую. Это нынче мы к свету привыкли, а в незапамятные времена жили в темном лесу. Кормились охотой, бортничали, грибы-ягоды собирали.
– А я-то думал, мы испокон веку – пахари, – сказал Микула Селянинович.
– Давненько пашем, – согласился старик. – Мой прадедушка жег леса под рожь. А кто первым хлеб сеял – неведомо. Одно скажу – когда род наш жил в лесу, о врагах помину не было. Это на чужой хлеб разевают рты.
– Уж больно много охотников, – согласились мужики.
– Вот и послал нам Бог богатыря Илью Муромца, – сказал Микула Селянинович.
Поговорили мужички, попировали, разошлись. Заря догорает, дальние боры почернели, а Забавы Дунаевны нет и нет… Илье Муромцу беспокойно, ради его болячек пошла старушка в лес. Микула Селянинович тоже спать не ложится, то на крыльцо выйдет, а то и за ворота. Послал дочку, Любашу, за печным жаром. Вынесла девочка-малявочка целый противень горящих угольков. Поднялась на бережок, сыпанула жар на угасшую зарю. Заря и пыхнула, будто кто раздул поникшее кострище.
Удивился Илья, но помалкивает. Хотел уж было Сивку седлать, а Микула Селянинович говорит ему:
– Мою матушку искать в лесу, как иголку в сене. Давай-ка вот что с тобой сделаем.
Повел Илью на реку, на мельницу. Возле мельницы лежал огромный жернов. Говорит Микула Селянинович:
– Наши пращуры были неровня нам, сирым. Погляди, какой жерновок оставили. Без дела лежит. Силенок не хватает на место поставить.
Подошел Илья к жернову, надавил ногой, земля и всколыхнулась. Тут богатырь разохотился, ухватил жернов руками, уперся грудью, двинул… Да вместе с берегом! По земле трещина пошла.
Но Илья уж не унимается. Поднял жернов на попа, покатил, сам кричит:
– Микула Селянинович! Показывай, куда катить?
И ведь сделалось древнее дело. Встал жернов на свое место.
Открыл Микула Селянинович затвор, пустил воду, заработала мельница.
И смололи они не зерно, а белую гору. Посыпали дороги, тропинки, чтоб Забаве Дунаевне и во тьме было видно, куда идти.
Вернулась матушка Микулы Селяниновича в самую темень, до восхода месяца. Принесла спрык-траву, корень любиста, подорожник с перекрестка древних потерянных дорог.
Подорожником уврачевала руки Ильи Муромца, а спрык-траву отдала сыну.
В полночь Микула Селянинович вышел за околицу, брызнул соком спрык-травы на все четыре стороны.
И встали на небесах пращуры, столпы народа. На северной стороне – Гиперборей [56], на полуденной – скиф, на восходе – Арий, на заходе – вещий Олег.
Поклонился Микула Селянинович пращурам, повинился:
– Не грозит нам, потомкам вашим, злая погибель от мора, от голода. Земля родит, и женщины наши плодоносны. Но откройте тайну: почему Бог дал великую силу немощному сидельцу Илье из земли Мурома? Не пришло ли время великой напасти? И прошу явас, пращуров, укажите добрых учителей крестьянскому сыну. Дубиной да силушкой врага, искусного в чародействе, не одолеешь.
Первым говорил младший из пращуров, вещий Олег:
– Добыл я Киев для рода Рюриковичей на семьсот лет… Хазарию конем топтал, да не всю вытоптал. Но век ее в Голубиной книге сочтен. Видимая Хазария умрет так скоро, что ты трех урожаев не успеешь собрать. Невидимая сгинет через двадцать пять сороков лет с сороком.
Стал меркнуть образ, и закричал Микула Селянинович:
– Пресветлый пращур, скажи, где богатырю Илье учителя себе поискать. Прост Илья, а биться придется не с одними поленицами. На него тьмы ополчаются, с чародеями, с магами.
– Об Илье спроси пращуров, какие постарей меня!
Как из бездны пришел голос, затрепетали листья деревьев, взъерошились травы, мокрой стала земля от скатившейся росы.
Поклонился Микула Селянинович праотцу скифов, великому Колаксаю. Величав был царь-солнце. На голове, на белых власах, золотой обруч, на шее золотая гривна. В одной руке чаша, пышущая огнем, в другой – золотая огненная секира.
– Зачем звал? – спросил суровый скиф.
На колени опустился Микула Селянинович:
– О пращур! Не прогневайся. Научи уму-разуму потомка немудреного. Объявился богатырь. То не диво, не бедна русская сторона могучими молодцами, но дана великая сила расслабленному в единочасье. Знать, грядет великая беда. Может, за горами уже стоит, не за морями. А богатырь Илья совсем не учен. Силой силу одолеет, а от чародейства, от козней преисподни защититься ему нечем. Одной простоты, чай, мало.
Посмотрел Колаксай в чашу златокипящую, сказал:
– У детей твоих, у внуков, у правнуков жизнь будет славная. Царству Русскому год от года расти да силой наливаться. Далеко беда неминучая. Ни детей твоих не тронет, ни внуков… Беде быть, но возродится к борению, в славе и могуществе, Великая Скуфь. Однако ж под стать моей – уже не бывать. Я, Микула Селянинович, владел тремя океанами: Восточным, Южным, Северным. Владел землями от Индии до Истра, от Ледовитого моря до Чермного, где одни пески и нечем кормить кобылиц. Бог дает и Бог берет. Ныне отобрал, но завтра коробов да повозок будет втрое. А всего и надобно – ходить путями Господними, жить по заповедям… Семикратно возродится Великая Скуфь, и каждая новая будет богаче прежней и многолюдней. А про твоего богатыря ничего не вижу. В дальние дали глаза мои устремлены.
Сказал, и померкло небо полудня! Растаял образ царя-солнца.
Поклонился Микула Селянинович праотцу Арию:
– Дивный пращур! Твоя кровь течет в наших жилах, а ведают о тебе, о далеком, разве что жрецы Перуна. Скажи мне слово свое жемчужное, окатное.
Арий был в белых, как туман, одеждах, лик его туманился.
– Мир покорился моим колесницам. Ибо колесо – образ солнца, – молвил Арий. – Поклоняющийся колесу будет процветать, подобно земле, богатой солнцем. Вами утрачены земли обильные, солнечные. Утрачено великое наследие ариев. Мы шли за льдами, чтобы возделывать землю, возвращая ее к жизни. И пока мы терпели холод ради блага планеты, наши исконные земли захватили иные племена. Убогие разумом, они не думали о вечности, они хотели наслаждаться тем, что у них было. Вот тогда мы и взошли на колесницы, чтобы вновь обрести драгоценную прародину.
Образ трепетал, растекался на ветрах, и Микула Селянинович не утерпел:
– Белый пращур! Скажи мне хоть единое слово о богатыре…
Поник головою мудрый Арий.
– Потомок! Истреби в себе суету! – Слова были горькие, но Арий улыбнулся – Довольно тебе, Микула Селянинович, быть пахарем, будь Сеятелем. От меня в твоей крови – жажда вечности. Что бы ни творилось в свете – не отрекайся от себя! О русичи, младое племя, вот вам завет: служите вечности, и вечность послужит вам… И вот мой оракул: талисман бессмертья русского народа – Слово. Упаси вас Боже отступиться от Слова, променять Слово на словеса… Ваш дар – дивная речь.
И словно буря ударила по глади волн, всколебало небесное видение, унесло.
Исчез Арий, но засияли, заходили сполохи над седой главой исполина Гиперборея.
Распростерся на земле Микула Селянинович пред образом праотца праотцев и услышал:
– Встань! Негоже моему потомку быть рабом даже пращурам. Одному Богу служите рабски. Служите, не помня о себе.
Лицо Гиперборея светилось, как луна, а очи были такими синими, что даже ночь не могла хоть сколько притемнить их.
Микула Селянинович поднялся.
– Ты спрашиваешь об Илье Муромце? Доля его добрая. Будет он дедушкой всем русским богатырям, покуда мир стоит. Поучиться ему надобно в западной стороне. Все будете глядеть на Запад, хотя счастье ваше там, где солнце всходит. У Святогора пусть Илья Муромец богатырской науке поучится… А тебе скажу: за силой, за мудростью ходить бы вам под Полярную звезду. Все дивные кладези, все несказанное в Гиперборее. Как небо ходит вокруг неприметной звездочки Севера, так твоему народу быть для всех иных племен крепким стержнем. Много сыщется охотников истребить русское племя, племя скифов, племя ариев, племя гипербореев. Помни, на земле война – муравьиная, на небесах – миры расшибаются о миры и пепелища от вселенных есть тьма. Но мы на небесах за вас – стеной стоим. Бог даст – не рассыпемся, не развеемся, тогда и вы – устоите.
Заиграли сполохи веселей, звончей да все ярче, ярче. Микула Селянинович и не приметил утренней зари. А зорька – что ни миг – сарафаны меняла, этот уж такой розовый, а новые еще розовее.