"В мире нет ничего лишнего.

Познавая систему Души, найдем каждому его место. Но, не зная системы, у нас, как у ребенка собирающего лего, остаются лишние детали. Обретая свойства Творца, раскроем предназначение каждого и доброе отношение друг к другу." Михаэль Лайтман
Учитель. Встреча
В детстве меня все любили. Бабушка кудахтала надо мной, как наседка, оберегая от всех. Отец – тот вообще души не чаял, все ему говорили: «Матвей Львович, сынок Ваш – вылитый Вы.»
Мама – ну, мама, как все мамы.
Но вдруг, среди всей этой любви и заботы, наваливались какие-то страхи, которые я объяснить не мог.
И тогда меня вели к врачам. Те склонялись надо мной с палочками и зеркалами и говорили, что нечего тут волноваться, обычные детские страхи. Пройдет.
Потом была юность. Школа. Первая любовь. Охи и вздохи…
И вдруг находил себя, лежащим вечером в своей комнате в тоске и печали. Смотрю в потолок, бегут по нему огни от машин, проезжающих по улице. Я слушаю Высоцкого или Окуджаву, больше Окуджаву: «Мне надо на кого-нибудь молиться, подумайте, простому муравью…». Тоска и печаль… Но отчего?
Дальше институт. Завод. Армия. Снова завод.
Наконец, кино, которым с детства бредил. Мечты сбываются, я становлюсь сценаристом.
Сейчас вижу – я забивал пустоту. Она только возникала во мне, и я тут же заглушал ее каким-нибудь действием. То судорожно писал сценарий, то снимал, то философствовал о какой-нибудь ерунде и краем глаза ловил взгляд женщины. Я был ей интересен.
Собственно для нее и трындел.
Но несмотря ни на что, тоска все же пробивалась.
Тогда я задумывался.
Даже однажды в общежитии Высших режиссерских курсов, на пике, казалось бы, сбывающейся мечты, открыл окно 12-го этажа и подумал: «А, что если?.. Раз – и никаких вопросов…»
Потом был отъезд в Израиль и тоска первых двух лет. Зачем? Что привело меня сюда? От чего бежал и к чему пришел? И что, вообще, вся эта жизнь?.. Для чего, короче, родился?
А тут еще звонят из России друзья и кричат в трубку: «Ты не представляешь, как прошла твоя премьера! Тебя все искали!.. Все хотели поздравить!.. Ну, когда ты возвращаешься?!»
Но и это все я заглушил. Начал снимать и в Израиле, писать сценарии, только бы меньше думать, для чего все это?
И, знаете, дело пошло, обо мне стали говорить… Даже брал призы какие-то.
И вот он – 1995 год. Просыпаюсь от звонка. Два часа ночи.
Хватаю трубку. Из темноты выплывает голос моего близкого друга Фимы, родного человека, с которым столько пройдено.
– Миши нет, – слышу.
– Что?! – не понимаю.
– Миши нет, – повторяет он монотонно.
– Что значит, нет?!
– Наш Миша погиб.
И уходит земля!
Мишу я знал открытым, улыбающимся мальчиком, восторженным, не умеющим скрыть своих чувств. Помню, он кричал моей маме: «Роза Семеновна, вы так делаете рыбу, а можно я все съем!»
Я помню, как мы с ним ходили в обнимку, пели песни, он заглядывался на девушек и говорил: «Какая красивая!» Он был открытый, наивный, родной, он был мне, как сын… И вдруг!.. Звонок в ночи и бесцветный голос Фимы: «Наш Миша погиб».
Я сразу лечу в Америку. На похороны не успеваю.
Но семь дней мы с Фимой бродим по серому Бруклину.
Фима, вдруг поседевший в этой беде, поникший, шел, разрезая ветер, ничего не видя от горя. Вдруг появлялись слезы от боли и непонимания, и он останавливался, разводил руками и, превозмогая отчаяние, спрашивал: «Ну, почему?!»
Как назло, по дороге нам встречались какие-то типы, которые рассказывали истории о кричащем в темноте мальчике, которого тащил поезд, о том, как его, окровавленного, выносили из-под вагона.
Не знаю, как выдержал Фима?!.. И Ира – его жена.
Не знаю!.. Я с ними был неделю. Сделал, что мог.
Как мог, поддержал. И уехал, оставив их наедине с бедой.
Вернулся в Израиль. Надо было снова впрягаться в жизнь, писать, снимать, бежать, зарабатывать… Впрягся. Никуда не денешься.
А через месяц снова звонок. Теперь от мамы.
– Сынок, – сказала мама. – Ты только не волнуйся, папа умер.
Это было уже слишком. Я, конечно, знал, что это произойдет.
После двух инфарктов, инсульта и всего цветника болезней, не живут до 120. Но все-таки всегда человек надеется на чудо…
Оно не произошло. Папа дожил до 67. Он был оптимистом, его все любили, а я больше всех. Его провожал целый город.
Я вернулся после похорон. Поехал в Иерусалим к Стене Плача. Сказали – надо молиться.
Ходил вдоль Стены туда-сюда, сидел, думал, смотрел…
Тогда-то снова и вернулись эти вопросы. Просочились. Нашли время.
Те же вопросы. Что я?.. Почему все так?..
Для чего живет человек, черт побери?!..
Ну, и что дальше?
Через месяц я уже снова снимал.
Снова окунулся в этот «экшен», придумывал себе занятия, чтобы бежать от вопросов. Загнал их в себя снова на полгода.
Через полгода делаем мы с Герцем Франком фильм «Человек стены», идет дело непросто, торчу в монтажной днями и ночами.
Звонит жена.
– Знаешь, – говорит, – я сейчас прочитала в газете, Лайтман набирает курс каббалы. Может, сходишь, послушаешь.
Никогда я ни во что такое не верил.
Но тут, думаю, дай, схожу!.. И чтобы не зря сходить и соединить полезное с приятным, я звоню на телевидение и говорю им: «Хотите сюжет о каббале?» – «Хотим», – отвечают.
– Тогда, – говорю, – я схожу, посмотрю, стоит ли это дело сюжета, ну, а потом и сниму.
Про себя думаю, неплохо бы заработать, накручу мистики, дыма… Народ это любит.
И вот, иду я к Лайтману.
Квартира старенькая. Сидит за столом седой человек, лет 50-ти. Смотрит на нас. Собралось 20 человек.
Оглядываюсь. Пока все довольно примитивно.
Ни горящих тебе свечей, ни каббалистических знаков, ни красных ниток, ни святой воды – ничего. В общем, снимать нечего.
Ну, думаю, посижу для приличия минут двадцать и пойду.
Подходит время.
В комнату входит Лайтман, проходит слева от меня и садится за стол.
Весь седой, лет 50-ти, пока рассматриваю его, как «объект» для съемок.
Начинает говорить.
Первое предложение, второе, третье…
Спросите меня, помню ли я, о чем он рассказывал, – не помню.
Помню только, что произошло со мной после этих трех предложений.
Я замер. Вот, как сидел, так и застыл.
Время, страна, кто я, что я, для чего пришел сюда, – все исчезло.
И как-то очень естественно пришла мысль: это мой дом. Я искал его всю жизнь. И я отсюда никуда не уйду.
Я сидел и вздрагивал от каждого слова.
Каждое слово – оно было обо мне.
Я получал ответы на вопросы, которые затушевывал в себе все эти годы.
Все мои страхи, мое одиночество, тоска, беспокойство, счастье, несчастье, жизнь, смерть, – все вдруг прояснялось.
И я понял, что вся моя жизнь была именно так устроена, чтобы привести меня сюда, сейчас, в эту неказистую квартиру, к этому Белому, как я его про себя назвал.
Дышать боялся. Спугнуть боялся это счастье.
Так и просидел, не вздохнув, полтора часа.
Пока не услышал: «На сегодня – все. Кто захочет, приходите на второе занятие».
Вот так я присел в квартире Лайтмана 20 лет назад,
по совету моей любимой жены, с тайной мыслью сварганить сюжет для телевидения и подзаработать.
И до сих пор сижу.
Я встретил моего Учителя.
О нем еще буду много рассказывать. Есть, что рассказать.
С этого момента начинается другая жизнь.
Семён Винокур.